Герои, почитание героев и героическое в истории - Карлейль Томас (читаемые книги читать онлайн бесплатно TXT, FB2) 📗
Между тем небо, по обыкновению, снова омрачилось. Королевские финансы, повторяем, находятся в жалком состоянии. Ни д’Ормессон, ни Жоли де Флери, утомившись от бесплодных усилий, не могут увеличить ни на один грош эти несчастные тридцать фунтов. Сам Калонн, имеющий внимательное ухо и ободряющее слово для всех смертных без различия, только с трудом и при помощи королевы успевает возвысить сумму до шестидесяти пяти фунтов. К несчастью, добрая Буленвилье через несколько месяцев умирает. Огорченный вдовец, сидя с закрытыми ставнями в комнате, обтянутой черным сукном, при зажженных лампадах, которые, впрочем, по удалении соболезнующих друзей, тут же гасит, чтоб сберечь масло, имеет снова дерзость делать оскорбительные предложения15. Кроме того, безжалостный человек ограничивает стол Ламоттов и хочет покорить добродетель положительным и отрицательным способом. Они же, чувствуя холод, которым начинает попахивать подобная жизнь, спешат поскорее убраться.
Ламотт-муж, чтоб укрыться от бедности, спускается в «подземные норы шулерства и плутовства» и старается хоть на время пожить, если только сжалится Бог или поможет дьявол. Жена его также собирает свой скарб, посылает неинтересному графу Буленвилье презрительное «прости» и отправляется в Версаль. Здесь поселяется она вблизи двора, чуть не на чердаке, питаясь одной кашей и выжидая будущих событий. Так много случилось и прошло за несколько месяцев этого рокового 1783 года.
Бедная Жанна де Сен-Реми де Ламотт Валуа, экс-модистка и королевский отпрыск! Чей взор, глядя на твое бедное жилище и глиняное блюдо с кашицею, не отуманится слезой! Тебе, владеющей бойкими, живыми глазами, пикантным личиком, неукротимым характером, резким языком, желаниями и капризами и брошенной со всеми этими качествами в этот мир, приходится здесь сидеть. А между тем нужно платить по счетам, добывать свежие шелковые платья и «держать джиг»! Ты должна слоняться из одной передней в другую, быть страшилищем в глазах знатных лиц и женщин, имеющих на них влияние. Вместо того чтобы веселиться, тебе приходится плакать, благодарить, истощать все свое красноречие, может быть, прибегать к кокетству, чтоб улучшить свои скудные средства, и таким образом, в постоянной борьбе с бедностью и холодом, но с горячей, юной кровью плести слабую, неровную нить, которую скоро перережут ножницы Атропосы.
Савернский призрак по-прежнему предвещает хорошую погоду. Но надежды еще увеличиваются, когда кардинал с первыми весенними днями приезжает в Париж, что он имеет обыкновение делать периодически, благодаря влиянию своей господствующей идеи.
В чем же состоит механико-практический гений, как не в слиянии двух сил, пригодных друг для друга и порождающих третью. Еще во времена Тубалкуина ковалось железо, кипела вода, но, за недостатком гения, не было паровой машины. В князе Людовике, в этом громадном, беспокойном и беспорядочном существе, поверь, смелая графиня, живут глубокие и разнообразные силы, а господствующая идея превращает всю эту громадную, бессвязную массу в одну силу, в которой гениальный взор, вероятно, отыщет себе что-нибудь подходящее.
Имея знакомство с придворной челядью, наша смелая графиня не раз слышала о Бёмере, о его ожерелье и угрозах утопиться в Сене. Во время сплетен и болтовни эта история нередко всплывает наружу; о ней толкуют со смехом, как будто в ней нет никакого смысла. Для обыкновенных глаз, разумеется, нет, но для гениальных глаз? В минуту вдохновения в нашей смелой Ламотт возникает вопрос: нет ли во всех этих силах какой-нибудь родственной силы, которая могла бы соединиться с силою Рогана? И эта минута была великая, подобная блеску молнии, рождению Минервы, подобная моменту мироздания! Как бьется пульс, как захватывает дыхание пред ее величием: не божественная, а дьявольская идея величественна для нее. Мысль (как часто мы должны повторять это) управляет миром; огонь и, в меньшей степени, холод, суша и море (что означают все наши корабли или пароходы, как не мысль, воплощенную в дерево), парламенты, возвышение и падение народов – все вещи повинуются мысли. Графиня де Сен-Реми, силою мысли, сделалась безумной женщиной. Посредством гения она обнимает свою небожественную идею и употребляет все свои способности для ее осуществления. Приготовься, читатель, для целой серии изумительных представлений, когда-либо являвшихся на театральных подмостках.
Мы нередко слышим, как, рассказывая о драматическом писателе или сценической иллюзии, говорят: «Как естественно, как обманчиво все было!» Если зритель хоть наполовину мог поверить, что это была действительность, то он выходит из театра вдвойне довольным. Против этого или чего-нибудь подобного я не спорю. Но что сказать о женщине-артистке, которая в продолжение восемнадцати длинных месяцев может показывать кардиналу великолепную фата-моргану, – кардиналу, совершенно бодрствующему и над головою которого пронеслось пятьдесят лет. Она до такой степени увлекла его сценической иллюзией, что он вполне поверил, что все это твердая почва, а на картонных деревьях растут яблоки гесперид. Могла ли г-жа Ламотт после этого написать «Гамлета»? Я положительно говорю – нет. Для создания Гамлета требуется более чем «подражание» всем характерам и предметам на этой земле; здесь требуется прежде и сверх того редкое понимание их тайной связи и гармонии. Обезьяна Эразма, как известно из истории литературы, подражала малейшему движению своего господина, когда он брился, а между тем ее глупый подбородок не сделался от этого глаже.
Перед представлением драмы не следует ходить за кулисы и смотреть на сожженную пробку, толченую смолу, истощенных, голодных мужчин и женщин, из которых составлено героическое произведение. Так и читателю только на время будет позволено заглянуть за кулисы, но что касается целого, то подави в себе научное любопытство, читатель, дай сперва место твоему эстетическому чувству и взгляни, в какой Просперов грот будет введен Роган, чтобы там радоваться не зная чему.
Сперва обрати внимание на то, что мы называем освещением, оркестром, общей театральной обстановкой, настроением и расположением слушателей. Театр – это мир с его непрерывными заботами и безумием; вблизи возвышаются королевские купола Версаля, окруженные таинственностью, а на заднем фоне – тысячелетнее воспоминание. По берегу Сены прогуливается исхудалый, убитый горем королевский ювелир с ожерельем в кармане. Слушателей изображает кардинал в самом удобном расположении духа. Господствующая идея несет его по крутизне, и он в отчаянии готов ухватиться хоть за соломинку. Кроме того, поймите еще то: Калиостро пророчит ему! Шарлатан из шарлатанов уже несколько лет руководит им. Он передает ему «шифрованные предсказания», вопрошает перед иероглифическими ширмами голубей в состоянии невинности о жизненном эликсире и философском камне, раскрывая перед ним воображаемое величие природы и отдаляя его от здравомыслящих людей. Разве не достаточно было того, что Роган сделался вялым, взбалмошным, вечно дымящимся грязным вулканом, – нет, нужно было, чтоб египетская магия завладела им.
А если прибавить к тому графиню Ламотт с ее соблазнительным искусством? Хотя она не красавица, но все-таки обладает «некоторой пикантностью» и т. д.! Одним словом, бедного кардинала усадили на самое удобное место, он в самом удобном расположении духа, а теперь прикоснись к свечам зажженным фитилем и заставь оркестр играть нежную и приятную увертюру!
Глава VII Мария-Антуанетта
Такая приятная и нежная увертюра началась для кардинала в первых числах января 1784 года, когда графиня таинственно, взяв с него клятву молчать, намекнула ему, что благодаря своему бойкому языку и таланту рассказывать анекдоты она получила доступ к ее величеству королеве. Боги! В твоих словах небесная мелодия, на твоем лице еще сияет тот свет, который озаряет все. Люди, одержимые господствующей идеей, не похожи на других людей. Слушать рассказ, ловко придуманный артисткой, вникать в смысл каждого слова, упиваться им – вот все, что оставалось делать безумному кардиналу. Его бедная, ленивая, так нежно убаюкиваемая душа чувствует, как проникла в нее новая стихия, и свет озарил пустыню его воображения. Интересуется ли он таинственным рассказом? Да, да, надежда овладевает им, и ничто в мире не интересует его теперь, как этот рассказ.
