Капитализм и шизофрения. Книга 2. Тысяча плато - Делез Жиль (книги онлайн без регистрации полностью TXT) 📗
Этот метод равным образом годится и для отношений мужчина — ребенок, мужчина — женщина и т. д. Замечая, например, что воин проявляет какое-то странное отношение к девушке, мы воздерживаемся от полагания связывающей их воображаемой серии; скорее, мы ищем термин, делающий эффективной эквивалентность отношений. Так, Вернан может говорить, что брак для женщины — то же, что война для мужчины, откуда вытекает гомология между девственницей, отвергающей брак, и воином, маскирующимся под девушку.[280] Короче, символический рассудок заменяет аналогию пропорции аналогией пропорциональности; сериацию сходств — структурированием различий; идентификацию терминов — равенством отношений; метаморфозы воображения — метафорами в концепте; великую непрерывность природы — культуры — глубоким разрывом, распределяющим соответствия без сходства между ними; имитацию изначальной модели — мимесисом, который сам первичен и существует без модели. Мужчина никогда не может сказать: «Я — бык, я — волк…», но он может сказать: я для женщины — то же, что бык для коровы; я для другого мужчины — то же, что волк для овцы. Структурализм является великой революцией; весь мир становится более рациональным. Рассматривая эти две модели — серию и структуру, — Леви-Строс не довольствуется тем, что наделяет вторую модель всем престижем подлинной классификации; он относит первую модель к темной области жертвоприношения, которую представляет как иллюзорную и даже лишенную здравого смысла. Сериальная тема жертвоприношения должна уступить место верно понятой структурной теме института тотема. Но, опять же, здесь, как и в естественной истории, между архетипическими сериями и символическими структурами устанавливается множество компромиссов.[281]
Воспоминания бергсониста. — С нашей узкой точки зрения, все ранее сказанное нас не удовлетворяет. Мы верим в существование совершенно особых становлений-животным, пересекающих человека и сметающих его, влияющих на животного так же, как и на человека. «Все, о чем мы слышим с 1730 по 1735 годы, — это вампиры…» Структурализм явно не учитывает такие становления, поскольку предназначен именно для отрицания или, по крайней мере, обесценивания их существования — соответствие отношений не сводится к становлению. Когда структурализм вдруг сталкивается с охватывающими общество становлениями такого типа, он рассматривает их только как феномены вырождения, отклоняющиеся от истинного порядка и подходящие делишкам диахронии. И еще — в своем исследовании мифа Леви-Строс не перестает сталкивать с такими быстрыми действиями, посредством которых человек становится животным в тот самый момент, когда животное становится… (но становится чем? становится человеком или чем-то еще?). Всегда возможно попытаться объяснить эти блоки становления соответствием между двумя отношениями, но поступать так — значит вполне конкретным образом обеднять изучаемый феномен. Не следует ли допустить, что миф — как рамка классификации — совершенно бессилен засечь подобные становления, напоминающие, скорее, фрагменты сказки?
Не следует ли отдать должное гипотезе Дювиньо о том, что существуют «незаконные» феномены, пронизывающие общество, — феномены, которые являются не вырождениями мифического порядка, а нередуцируемыми динамизмами, прочерчивающими линии ускользания и подразумевающими иные формы выражения, нежели формы мифа, даже если миф возобновляет эти динамизмы в собственных терминах ради их обуздания?[282] Не кажется ли, что рядом с двумя моделями — моделью жертвоприношения и серии, моделью института тотема и структуры — есть к тому же место для чего-то еще, чего-то более потаенного, более подземного: колдун и становление, выражающиеся в сказках, а не в мифах или ритуалах?
Становление — это не соответствие отношений. Не является оно и сходством, имитацией или, в конце концов, отождествлением. Вся структуралистская критика серий кажется неопровержимой. Становиться — не значит прогрессировать или регрессировать согласно серии. Более того, становление вовсе не происходит в воображении, даже когда воображение достигает наивысшего космического или динамического уровня, как у Юнга или Башляра. Становления-животным — не сны и не фантазии. Они совершенно реальны. Но о какой же реальности здесь идет речь? Ибо, если становление животным не состоит в разыгрывании или имитации животного, то ясно, что человек «по-настоящему» не становится животным как-то иначе, чем животное «по-настоящему» становится чем-то еще. Становление не производит ничего иного, кроме самого себя. Мы впадаем в ложную альтернативу, если говорим: либо мы имитируем, либо существуем. Что реально, так это само становление, блок становления, а не предположительно неизменные термины, в которых проходит то, что становится. Становление может и должно быть квалифицировано как становление-животным даже в отсутствии термина, который был бы животным становлением. Становление-животным человека реально, даже если нет реального животного, каким человек становится; и, одновременно, реально становление-иным животного, даже если это иное не реально. Здесь нужно внести ясность — как у становления нет субъекта, отличного от самого становления, так у становления нет и термина, поскольку его термин, в свою очередь, существует только будучи заимствованным из другого становления, субъектом которого оно является и которое сосуществует с первым становлением и формирует с ним блок. В этом состоит принцип реальности, свойственной становлению (бергсонианская идея сосуществования крайне различных «длительностей» — наивысшее или наинижайшее в «нас», — причем все они коммуницируют).
Наконец, становление — не эволюция; по крайней мере, не эволюция через происхождение или преемственность. Становление ничего не производит посредством преемственности, всякая преемственность воображаема. Становление всегда иного порядка, чем порядок преемственности. Оно касается альянса. Если эволюция и содержит в себе подлинные становления, то только в обширной области симбиозов, запускающих в игру существ из совершенно разных уровней развития и природных царств и не связанных какой-либо возможной преемственностью. Есть блок становления, захватывающий осу и орхидею, но из которого никогда не может произойти осы-орхидеи. Есть блок становления, захватывающий кошку и бабуина, альянс между которыми осуществляется С-вирусом. Есть блок становления между молодыми корешками и определенными видами микроорганизмов, альянс между которыми осуществляется синтезируемыми в листьях веществами (ризосфера). Если в неоэволюционизме и есть какая-то оригинальность, то ее частично можно приписать явлениям как раз такого типа, — явлениям, показывающим, что эволюция действительно не движется от чего-то менее дифференцированного к чему-то более дифференцированному, что она перестает быть наследственно-преемственной эволюцией, становясь коммуникативной или инфекционной. Соответственно, такую форму эволюции между неоднородностями мы предпочитаем называть «инволюцией» при условии, что инволюцию никоим образом не путают с регрессом. Становление инволюционно, инволюция созидательна. Регрессировать — значит двигаться в направлении чего-то менее дифференцированного. Но инволюционировать — значит формировать блок, который движется согласно собственной линии «между» введенными в игру терминами и ниже предписанных отношений.
Нам кажется, что неоэволюционизм важен по двум причинам: животное определяется не характеристиками (видовыми, родовыми и так далее), а популяциями, меняющимися от одной среды обитания к другой или внутри одной и той же среды; движение происходит не только — и не изначально — посредством преемственного производства, но также и посредством трансверсальных коммуникаций между неоднородными популяциями. Становление — это ризома, а не классификационное или генеалогическое древо. Конечно же, становление — ни имитация, ни отождествление; оно уже не регрессия — прогрессия; оно уже не соответствие, не полагание соответствующих отношений; оно уже не производство — производство преемственности или производство через преемственность. Становление — это глагол со всей его консистенцией; оно не сводится и не возвращает нас к «появляться», «быть», «соответствовать» или «производить».
