А. А. Прокоп (СИ) - Прокофьев Андрей Александрович (бесплатная регистрация книга TXT) 📗
— Отходить надо чего ждать — прямо произнёс Евсеев, обращаясь к Уткину.
На левой руке поручика был повязка с большим кровавым пятном.
— Кость не задело? — вопросом ответил Уткин.
— Нет вроде, давай капитан отходить — продолжил свое поручик.
— Нужно еще малость выстоять. Через полтора часа опустится сумрак — тогда и уйдем.
— Они тоже — это понимают. Если сейчас начнут атаку, то значит, не хотят нас отпускать, если не начнут или не очень сильно начнут, то согласятся на наше бегство. Собственно, так и им проще — вмешался в разговор Степан.
— Резонно, приятно услышать интересное рассуждение опытного офицера — прокомментировал слова Степана Уткин.
— Что-то нет желания ждать, когда красные придут к кому-нибудь решению. Предчувствие у меня нехорошее — скептически изрёк Евсеев.
— Ну, не раскисай. Тем более некогда.
Свист снаряда прервал капитана Уткина.
Степан не понял, точнее не успел осознать, как провалился в темноту, потеряв сознание. Очнулся он от голосов прямо над своей головой.
— Смотри офицер, кажись живой — голос, звучавший над Степаном, был веселым совсем молодым.
— Живой ваше благородие — другой голос прорезал уши совсем близким звуком, видимо говоривший наклонился к Степану.
От слов «ваше благородие» стало легче. Степан подумал о том, что возле него свои, но открыв с трудом глаза, понял — что ошибся. Перед ним были красноармейцы, и к тому же, над его головой во всей красе раскинулась звездная и прохладная ночь.
— Пойдём ваше благородие, голову тебе перевяжут — сказал один из красноармейцев.
Степан поднялся кое-как, его сильно качало из стороны в сторону. Идти было совсем тяжело, и хорошо, что местность освещалась двумя горящими кострами, возле которых было совсем немного красноармейцев.
— Отвоевался, значит — обратился к Степану человек не самой приятной наружности, одетый в кожаную куртку и с большим маузером на боку.
— Выходит так — ответил Степан.
— Я комиссар дивизии. Моя фамилия Рейнгольд Иосиф Яковлевич.
— Емельянов Степан Степанович, прапорщик — представился и Степан.
— Так вот Степан Степанович, расскажи мне всё что знаешь. Особенно меня интересует передвижение кавалерии на нашем участке фронта. Сколько куда и когда?
— При всём желании не могу вам ничем помочь Иосиф Яковлевич. В данный полк я попал, выходя из окружения, а если точнее, то спасаясь бегством после разгрома моего полка в Тернинске.
— Прекратите сочинять ерунду. Я к вам обращаюсь пока что по-хорошему.
— Очень благодарен за это — ответил Степан…
…Они проговорили ни о чём, выясняя положение и отношение ещё минут пять-семь. После этого Степана, не применяя физического воздействия, сопроводили в сарай, оборудованный под тюрьму с двумя часовыми снаружи и умывальником внутри.
В тюрьме вместе со Степаном находились всего два человека. Один офицер и один солдат.
— Пленных то немного — произнёс Степан, усевшись прямо на землю и прислонившись спиной к деревянной стене.
Доски, составляющие стену не были плотно подогнаны друг к другу, от этого сквозь щели внутрь проникало достаточное количество света, который освещал не самую веселую картину старого и затхлого сарая, на земляном полу которого была повсюду разбросана солома, а практически из каждого угла на узников внимательно смотрели большие чёрные пауки, расположившиеся по центру собственных узорных паутин.
Рядом со Степаном сидел молодой подпоручик, чуть дальше угрюмый с черной густой бородой солдат.
— Было больше. Человек с полсотни — произнёс подпоручик.
— Расстреляли уже? — безразлично спросил Степан.
— Куда там — рассмеялся подпоручик — Предложили перейти на сторону трудового народа. Вот и пошли все наши солдатики в труженики.
— Понятно, хорошо, что так — сказал Степан и в этот момент, он поймал себя на мысли, что действительно так думает.
— Вам господин прапорщик не предлагали столь деликатную деформацию — с ухмылкой спросил подпоручик.
— Пока нет — ответил Степан.
Ему сильно хотелось спать. Ещё сильнее болела голова, а в глазах частенько проскакивали неприятные блики.
— Так вы пойдете к ним, когда предложат? — не унимался подпоручик.
— Я не знаю, но точно могу сказать, только одно, что навоевался я, видимо, досыта.
— Это конечно ближе к теме, потому что нас, по всей видимости, всё же расстреляют. Даже не знаю, чего они медлят.
— А вам не страшно? — спросил Степан, чувствуя, как у него от усталости и боли слипаются глаза.
— Если честно, то очень страшно. Поэтому я и стараюсь непринужденно шутить. Вот Кондратьеву кажется, абсолютно всё равно.
Подпоручик указал рукой в сторону сидящего беззвучно солдата.
— Никому не бывает всё равно в таком деле — произнёс Степан, он хоть и слышал собственные слова, но ему казалось, что он уже спит.
— Мне не всё равно, но служить христопродавцам — никогда — лучше смерть. Ненавижу жидов, батраков и разную рвань!!! — яростно, глухо произнёс Кондратьев.
Его слова откладывались на дне сонного сознания Степана. Ещё туда попали слова подпоручика.
— Кондратьев, кажется, из праведных крестьян — мироедов.
Больше Степан ничего не слышал…
Сквозь темноту он видел свет. Свет струился сквозь щели. Свет распространяла лампа, которая горела по другую сторону стены из досок. А ещё через несколько секунд сердце Степана забилось быстрее. Дыхание мгновенно приобрело глубину, тело почувствовало жар. Сквозь щели он видел Соню, и именно у неё в руках была та самая чудесная лампа.
Через мгновение Соня пропала. Появился благообразный старичок, похожий на доброго сельского священника с крестом на груди, и безмерной глубиной в простых и ясных глазах. Степан видел буквально всё, несмотря на темноту. Помогала лампа. Помогало что-то ещё, а подпоручик спал тревожным сном, метался, кажется, с кем-то отчаянно спорил, не прерывая сна, кому-то кричал, или может быть звал на помощь. Кондратьев лишь сопел, сидя. Он даже не прилег, остался спать в том же положение.
Степан слышал шепот — слышал движение. Ничего не мог разобрать, попытался подняться на ноги, но не сумел этого сделать. Он боялся, что всё увиденное лишь сон. Он боялся этого во сне, хотел закричать, попросить, чтобы Соня не покинула его, не оставила его здесь одного.
Наступила тишина. Степан смотрела через щели, но свет от лампы пропал. Степану захотелось крикнуть во всё горло, но в этот момент прижимающего к себе отчаяния, заскрипела входная дверь в их полевую тюрьму.
Соня появилась в пространстве открытой двери. За её спиной стояла ночь. За ночью стоял старичок священник. Соня же держала в руках ту самую лампу. Свет касался её распущенных длинных волос, освещал миловидное лицо, почти священным ореолом, и Степан, поддавшись к ней навстречу, приподнялся на собственном локте. Старичок, преодолев разделяющую его и Соню ночь, подошел ближе. Явление света с девушкой его несущей — пробудило подпоручика. Очнулся мрачный Кондратьев. Его лицо вытянулось и он начал быстро и страстно креститься.
— Услышал господь праведника, услышал господь праведника.
— Бросьте Кондратьев, дайте полюбоваться неописуемой красоты зрелищем — пока застыло оно перед нами. Пропадет через секунду, как только я пойму, что это всего лишь сон перед расстрелом.
— Не сон, такое не может быть сном — прошептал Кондратьев и пополз на коленях к Соне и стоящему сейчас от неё по правую руку старичку.
— Что вы прекратите — наконец-то узники услышали голос Сони.
— Чудо — звучит в моих ушах — произнёс подпоручик, и лишь Степан молчал, пожирая глазами своё счастье.
Он видел Соню, видел незнакомого ему старичка, и безмерно добрую к нему ночь с россыпью белых далеких звезд.
Кондратьев остановился. Стал шептать молитву, касаясь бородой земли, лежавшей на ней соломы, и даже не пытался поднять голову, чтобы вместо ног Сони и старичка, увидеть ещё раз их лица.
— Пойдемте, как можно быстрее. У нас не так много времени — ласково произнесла Соня.
