Абхазские сказки и легенды - Хварцкия Игорь (читаем книги онлайн бесплатно без регистрации TXT) 📗
За этот год он дважды давал по пятьсот рублей жене бывшего завмага, оставшейся с двумя детьми. Она горячо говорила, что обо всем написала мужу и что тот никогда не забудет о помощи, которую оказал Шалико своему бывшему заведующему.
Так обстояли дела Шалико в тот день, когда пастух караулил его, стоя недалеко от магазина.
Кстати, в этот же день он узнал еще одну приятную новость, которая на некоторое время победила его нехорошие предчувствия. Сегодня, зайдя в торг, он столкнулся с другим заведующим магазином и тот, наклонившись к нему, лукаво шепнул:
— Наш монах раскололся…
— Что ты! — удивился Шалико.
— Точно! — кивнул ему коллега.
Он рассказал, что новый инспектор, который работал у них около двух месяцев и которого все боялись, потому что он не брал взяток, пожаловался их общему знакомому, что его в торге обижают. Выяснилось, что он взяток не брал, потому что боялся напороться не на тех людей, а ему не давали, боясь, что он из тех, которые не берут взяток. Недоразумение это, оказывается, благополучно разрешилось.
Все шло как надо, и сейчас, после рабочего дня, сидя в помещении склада и пересчитывая дневную выручку, которую собирался сдавать в банк, он подумал: «Вот — вещь, которой можно заткнуть любой рот и любую дыру…»
Он вложил деньги в специальную сумку, но не успел ее запломбировать, когда услышал осторожный скрип отворяющейся двери. Сперва у него мелькнуло в голове, что это кто-то из продавцов, что-то забыв в магазине, вернулся, но потом, увидев незнакомую фигуру в дверях, подумал, что это грабитель, и положил руку на тяжелые пломбировальные щипцы, лежащие на столе, за которым сидел. Незнакомая фигура продолжала стоять в дверях, и через мгновенье, узнав в ней пастуха Махаза, он побледнел.
— Добром вас, — поприветствовал он по-абхазски и встал с места.
— Добром и тебя, — ответил пастух, прикрыв за собой дверь, вошел в помещение склада и огляделся. Махаз подумал, где бы это удобней было сделать, и, увидев налево от себя железную раковину с водопроводным краном, решил: именно здесь это надо будет сделать.
Шалико, увидев отца Хикур, сразу же вспомнил, что ему весь день портило настроение. Дело в том, что сегодня утром он заходил в общежитие, где жила девушка, и комендантша сказала, что Хикур сегодня рано утором уехала к себе в деревню, прихватив с собой свой красный чемодан. Комендантша сказала все это так сумрачно, словно знала, какие отношения у него с родственницей.
А он так надеялся на сегодняшний вечер: жена уезжала в деревню и сама просила передать Хикур, чтобы та накормила детей и уложила в постель.
Шалико почувствовал, что внезапный отъезд не к добру. И это портило ему с утра настроение. Потом о причине, портившей ему настроение, он забыл, но тяжесть осталась.
Неужели она забеременела и, как сестра ее, ничего не сказав ему, уехала в деревню?! Проклятые дикарки! Ведь здесь, в городе, все это можно обделать так, что будет шито-крыто.
«Ничего! Главное не падать духом, — сказал он себе и подумал: — Хорошо, что не успел запломбировать сумку с деньгами». Своих денег у него в кармане было маловато.
— Садитесь, — почтительно предложил он гостю и, показав на стул по ту сторону стола, про себя подумал: «Дам ему тысячу рублей, и дело с концом…»
Махаз не сел, и это было плохим признаком. Видя, что пастух не садится, Шалико и сам не посмел сесть.
— Так что вас к нам привело? — как можно гостеприимней спросил он, набравшись смелости.
Он лихорадочно подумал: пастух, видно, все знает про Хикур, но знает ли он и про Маяну? Иногда раньше, задумываясь об этом, он решал: наверное, знает, раз цветущую молодую девушку отдали за старика. А иногда думал, что, может, и не знает, ведь он вечно со своими козами, а тетя Маша могла все это проделать без мужа.
— Разве Хикур тебе ничего не говорила? — спросил пастух.
Шалико подумал, что, по мнению отца, девушка должна была поговорить с ним перед отъездом. Но она ни о чем таком с ним никогда не говорила.
— Разве она тебе не говорила, что я дал клятву: если это случится еще раз, я выпью кровь того, кто это сделает?! — спросил Махаз.
«Еще раз! — как эхо повторилось в голове у Шалико. — Значит, он и про Маяну знает!» Он решил отдать пастуху всю дневную выручку. В сумке лежало тысяча восемьсот рублей. Он еще раз с облегчением вспомнил, что еще не запломбировал деньги, словно этот маленький кусок свинца, как пуля, решал, жить ему или не жить.
Шалико слегка отодвинул сумку с деньгами в сторону пришельца, словно осторожно указывая направление развития их дальнейшей беседы. Потом посмотрел на пастуха. Лицо Махаза оставалось непроницаемым.
И вдруг он сразу догадался, что с деньгами здесь ничего не получится. В этом лице нет щели, куда можно было бы просунуть деньги, нет в этих ушах слуха, способного радоваться колдовскому шелесту этих бумажек.
Он все-таки преодолел дурное предчувствие и сказал, взглянув на сумку с деньгами:
— Может, деньги нужны… Мало ли что… По хозяйству…
Пастух обратил внимание на его слова не больше, чем если бы Шалико почесался. Переждав несколько секунд, он снова спросил с терпеливым упорством:
— Разве она тебе не говорила?
Если бы Шалико имел дело с человеком, подобным тем людям, с которыми он обычно имел дело, он стал бы выкручиваться, требовать доказательств и, в конце концов, выкрутился бы. Но он понимал, что перед ним совсем другой человек и здесь эта мелкая ложь может только ухудшить его положение.
— Когда-то говорила, — вздохнул он. — Так ведь я не насильно…
— Если ребенку, скажем, протянуть отравленную конфету, это тоже не насильно. Не правда ли? — спросил Махаз. Было видно, что пастух хорошо обдумал, что говорить.
— Виноват, — сказал Шалико, опуская голову и в самом деле чувствуя вину, и сознательно доигрывал это чувство, потому что по его ощущениям теперь только такой путь мог отвести от него кару этого дикаря.
— Ха! — хмыкнул пастух и, не глядя, потянулся рукой за ножом, вытащил его из чехла и ткнул острием в сторону неба. — Это ты Ему скажешь…
— Как? — спросил Шалико, цепенея и не веря своим глазам. — Ты хочешь взять мою кровь?!
— Не взять, а выпить поклялся я, — поправил его пастух, ссылаясь на клятву, как на документ, который никак нельзя перетолковывать.
Сейчас он смотрел на Шалико без всякой вражды, и это сильнее всего ужаснуло Шалико. Так крестьянин без всякой вражды смотрит на овцу, предназначенную для заклания.
Шалико почувствовал, что внутри у него все немеет от страха, хотя он не был трусом. Мускулы отказывались подчиняться. Он скосил глаза на тяжелые щипцы для пломбирования, подумал, что можно было бы их кинуть в него или ударить его ими, но это была вялая, пустотелая мысль: он знал, что сейчас не способен сопротивляться.
В десяти шагах от места, где они сейчас стояли, проходила улица, и было слышно, как вверх и вниз по этой улице пробегают машины. И каждое мгновенье, когда слышался звук приближающейся машины, душа Шалико замирала со смутной надеждой, словно машина должна была остановиться перед его магазином, словно оттуда должны были выйти люди и спасти его от этого страшного человека.
Но каждый раз машина пробегала мимо, и душа его с беззвучным криком отчаянья кидалась за ней, отставала, возвращалась сюда, чтобы снова прислушиваться к голосам людей, проходящих мимо магазина по тротуару, к шуму новых приближающихся машин.
Странно, что на людей, проходящих мимо магазина, он почти не возлагал никаких надежд, а возлагал надежды на машину, которая вдруг остановится возле магазина, и тогда случится что-то такое, отчего этот пастух не посмеет его тронуть. С мистической бессознательностью надежда его тянулась к машине, к технике, то есть к тому, что дальше всего стоит от этого пастуха и самим своим существованием уничтожает его древние верования, его дикие понятия и предрассудки.
Мгновеньями ему хотелось изо всех сил крикнуть, забросать пастуха бутылками из ящиков, стоящих позади него, но какой-то мелкий здравый смысл подсказывал ему, что если он начнет шуметь, то раньше погибнет. Все-таки у него еще теплилась надежда, что пастух его пугает, но убивать не будет.
