Сочинения великих итальянцев XVI века - Макиавелли Никколо (читать хорошую книгу полностью .TXT, .FB2) 📗
Джусто. Скажи мне, какая же?
Душа. Для этого нужно много времени, а сейчас уже поздно. Завтра утром, если захочешь побеседовать, как сегодня, я тебе скажу и про это, и про многое другое.
Джусто. Очень хорошо, я даже сам прошу тебя об этом.
Душа. Ну, смотри же, я буду ждать, пока ты меня не позовешь, а то я не хочу тебя будить, чтобы ты дулся на меня, как сегодня.
Джусто. Хорошо, я тебя позову.
Беседа четвертая
Джусто. Ох, как я плохо спал сегодня ночью. Но что за черт, я совсем не чувствую себя разбитым. Можно сказать, что это все подарки известной болезни, называемой старостью: и спать не спишь, и вроде бы не бодрствуешь. А возможно, мне померещилось, что я снова беседую со своей Душой, с которой у меня были три таких приятных беседы, что жду не дождусь их продолжения, если, конечно, мне это не приснилось, ведь я никогда не слышал, чтобы подобные вещи приключались с кем-нибудь другим. Впрочем, Давид в Псалмах иногда разговаривает со своей душой, как в Introibo Мессы,[467] где он ее спрашивает, почему она в унынии, и так его смущает, — однако я не припомню, чтобы она ему отвечала так, как моя отвечает мне. Так что это вполне могло мне присниться, хотя не могу понять, откуда теперь я знаю многое, чего не ведал прежде. А теперь, когда я уверен, что не сплю и не вижу снов, погляжу, захочет ли душа разговаривать со мной, как тогда, и позову ее, как она меня попросила вчера утром. Душа, а Душа моя!
Душа. Что тебе угодно, Джусто?
Джусто. Смотри-ка, это и впрямь явь, а не сон! Я хотел бы немножко поболтать с тобой, как обычно, чтобы ты закончила свои вчерашние рассуждения. Но подожди, я не хочу, чтобы ты опять выходила из меня, как два прошлые утра; мне не обязательно тебя видеть, ведь я знаю, что подвергался величайшей опасности и, конечно, не совсем спятил, чтобы рисковать подобным образом, когда речь идет о жизни и смерти.
Душа. И что же это была за опасность?
Джусто. По твоим словам, ты бы очень хотела, чтобы я занимался науками; я знаю, если ты хоть на мгновение окажешься вне меня, тебе вздумается больше в меня не возвращаться, а войти в тело какого-нибудь ученого, я же так и останусь без души и если не умру, то во всяком случае превращусь в животное.
Душа. Не бойся, Джусто, тебе эта опасность не грозит. Ведь если ты хорошо помнишь, я тебе сказала, что отделяюсь от тебя не целиком, а лишь своей божественной частью, поскольку только она бессмертная и может существовать без тебя.
Джусто. Хорошо. Но раз она может существовать без меня, боюсь, как бы в один прекрасный момент мне не сделаться животным, в то время как другому человеку, в придачу к своему, достанется еще и мой разум, так что он даст десять очков вперед и мне, и другим.
Душа. Да, я могу существовать без тебя, и это произойдет после того разделения, которое произведет над нами смерть; но это не значит, что вплоть до Страшного суда я могу придать форму чьему-нибудь -гпу, кроме твоего.
Джусто. А почему?
Душа. Из-за привычки придавать форму тебе, а не кому-либо другому.
Джусто. Что ж это за привычка, о которой ты говоришь?
Душа. Это определенная способность производить в тебе действия, чтобы наслаждаться моим совершенством, которое мне, в отличие от ангелов, не дал Бог, когда меня создавал; ведь если бы я обладала совершенством, ты мне не был бы нужен. И это единственное, что отличает меня от других душ. Ведь мы не отличаемся друг от друга по виду (от душ других животных мы отличаемся тем, что мы разумны, а они нет), а также не можем различаться количественно (ведь мы не материальны, если бы мы различались по количеству, тогда бы получилось, что все мы одно и то же) — это рассуждение ввергло уже многих великих людей в большие ошибки. Но одна из нас отличается от другой той привычкой и отношением, которое она имеет только со своим телом, а не с другими.
Джусто. Скажу тебе правду: не очень-то много я в этом понял.
Душа. Можешь не удивляться, ведь ваш Скот[468] — ну знаешь, его называют Doctor subtilis — решил, что разумеет это много лучше других и нарек это свойство словом haecceita — совершенно новым и непривычным даже для варварского слуха, не говоря уже о латинянах, — так вот и он не понял этого в совершенстве.
Джусто. Ну и Бог с ним. Я бы не хотел предаваться этим фантазиям, чтобы со мной приключилось то же, что с ним. Он стремился обмануть других, а обманул себя, ведь его закопали живьем; то же, наверное, случилось бы и со мной, если бы я вдруг лишился тебя. Так что оставайся, как всегда, со мной; ведь я не хочу больше подвергаться этой опасности, и мне не надо больше тебя видеть.
Душа. Ну, я вижу, ты в таком страхе от нашего разделения, что настало время тебя успокоить. Знай, хотя я тебе и показала, что выхожу из тебя, на самом деле я никогда этого не делала и могу выйти только разве после смерти. Это потому что я — твоя форма, а не кормчий, для которого ты — судно, как некогда многие полагали.
Джусто. Ну, этого только не хватало! Я ж тебя видел.
Душа. Тебе показалось.
Джусто. Как это показалось? Ты хочешь меня убедить, будто когда я вижу что-нибудь, это мне только кажется?
Душа. Говорю, тебе показалось.
Джусто. Какие же образом?
Душа. Скажу тебе: я наслала призраки и картины, которые есть в твоей фантазии, и представила их силе твоего воображения так же, как я это делаю, когда ты спишь; вот тебе и показалось.
Джусто. Неужели ты можешь таким образом меня обмануть?
Душа. Могу. Таким же образом духи весьма часто обманывают людей. Вот почему их явления называют фантастическими.
Джусто. А они на самом деле духи?
Душа. Разве ты в этом сомневаешься?
Джусто. Не знаю. Я слышал от многих сведущих людей, что духи выдуманы и являются только простакам, а также, что их иногда порождает черная желчь, из-за которой страдающие от нее видят странные вещи.
Душа. Это, должно быть, те сведущие люди, которые неколебимо уверены, что им все известно; и сразу видно, что они плохо читали Священное Писание или мало ему верят, что еще хуже. Говорю тебе, духи существуют и не только способны являться тем, кто верит, но иногда они превращаются в другие существа. Ты никогда не слышал о колдуньях, которые как бы превращаются в кошек?
Джусто. А что, эти колдуньи настоящие?
Душа. Дай-то Бог, чтобы они были не настоящие! Ведь Бог насылает их на нас за грехи. Прочитай-ка, что пишет граф делла Мирандола об одной, которая попалась ему в руки. Но скажи, неужели знатоки канонического права стали бы изобретать меры против них, будь они не настоящие? А ведь они ввели специальный закон о бесплодных и околдованных.
Джусто. Довод, конечно, серьезный, но оставим это. Ты у меня сразу сняла с сердца большую тяжесть, сказав, что не можешь из меня выйти. А теперь вернемся ко вчерашним беседам. Скажи-ка, почему эти ученые отговаривают других от занятий, доказывая им, что это труднее, чем носить камень Вернии,[469] как гласит пословица?
Душа. Ты знаешь, Джусто, хороших людей — немного. Но происходит ли это от плотской немощи, дурного обычая или от недостаточной веры, не хочу сейчас обсуждать.
Джусто. Ты права — дурных людей намного больше, чем хороших; и число их так растет, что я даже сам опасаюсь, не близится ли уже конец света — разве не видишь, как мы пали за последние пятьдесят лет? Не буду говорить ни о папах, ни о кардиналах, ни о священниках, и уж никак не о монахах, а то ты привесишь мне сразу колокольчик, что я-де лютеранин;[470] но подумай только, у десятилетних ребятишек нет ни почтительности, ни стыда, они дерзки и бесчестны и заткнут за пояс пятидесятилетнего. Увы, помню, в мое время только после двадцати лет узнавали, кто такие Венера и Вакх; а теперь стоит лишь родиться, и вот тебе вместо первой — кормилица, а вместо второго — воспитатель.
Душа. И это по милости «хорошего» воспитания и малого разумения родителей; ведь им нравится, когда мальчик произносит какое-нибудь бесстыдное слово или вдосталь отведывает вина. Они не думают о будущих бедах, которые сами себе наживают, обучая детей подобным вещам; но пускай себе потворствуют, ведь им же часто приходится в этом раскаиваться впоследствии, когда те вырастают. Но вернемся к нашему рассуждению. Ты должен знать, что добропорядочность людей (я говорю о добродетели, подобающей всякому человеку, а не только о той, к которой стремится желающий стать хорошим христианином) происходит от любви, порождающей желание блага для другого и радость в случае его достижения.
