Ведьма - Мишле Жюль (версия книг .txt) 📗
То был крепкий заговор, прочное соглашение, ограничивавшее любовь семьей, исключавшее чужих. Доверяли только родственникам, объединенным единым рабским игом, носившим ту же тяжесть повинностей и не желавшим ее усугублять.
Таким образом, на шабаше были невозможны ни общее увлечение, ни беспорядочное смешение массы. Совсем напротив. Всюду замкнутые группы, ревниво оберегавшие свою замкнутость. Это делало шабаш бессильным, как возмущение. Толпа не смешивалась. Озабоченная мыслью о бесплодии, семья старалась обеспечить его, сосредоточиваясь в себе, в любви к ближним родственникам, то есть к заинтересованным. Под влиянием такого грустного, холодного и нечистого порядка омрачались самые нежные мгновения. Увы! Вплоть до любви все было нищетой и бунтом.
То было жестокое общество. Власть говорила: «Женитесь и выходите замуж». Но она же сооружала целый ряд препятствий в виде крайней нищеты и суровых канонических запретов. Проповедовали необходимость чистоты, а последствия были как раз обратные. В христианской форме продолжал безраздельно царить восточный патриархат.
Семьей обзаводился только старший. Младшие братья, сестры работали под его наблюдением и для него. В одиноких фермах южных гор, вдали от соседства и женщин, братья жили с сестрами, бывшими их служанками и принадлежавшими им всецело. То были нравы, аналогичные описанным в книгах Бытия, аналогичные браку парсов, обычаям, еще до сих пор существующим среди некоторых пастушеских племен Гималаев.
Еще печальнее было положение матери. Не она женила сына. Она не могла соединить его с родственницей, выбрать себе невестку, которая будет хорошо к ней относиться. Сын женился (если мог) на девушке из отдаленной деревни, часто враждебной, и ее вторжение в семью ложилось тяжелым бременем на его братьев и сестер, на бедную мать, которую чужая часто прогоняла. Это так, как ни трудно этому поверить. Во всяком случае мать третировали: ее прогоняли от очага, от стола.
(Швейцарский закон запрещает лишать мать ее места у пылающего очага). Мать страшно боялась, что сын женится. Положение ее, однако, не было лучше, если он не женился. Она все равно была не более, как служанкой молодого домохозяина, наследовавшего все права отца, даже право бить ее. Я сам видел на юге, как двадцатипятилетний сын бил свою пьяную мать!
Насколько часто это имело место в те дикие времена? Чаще сам сын возвращался с праздника полупьяный, плохо сознавая, что делает... У них только одна комната, одна кровать (двух никогда не бывало). Матери боязно. Сын видел своих женатых друзей, и мысль эта его раздражает. Отсюда слезы, крайняя слабость, жалкая беспомощность. Несчастная, находящаяся под угрозой своего единственного божества, своего сына, впадала в отчаяние, находясь в таком противоестественном положении, и сердце ее разрывалось на части. Она пытается заснуть, не обращать внимания. И вот случалось почти бессознательно для обоих то, что и теперь еще так часто бывает в бедных кварталах больших городов, где несчастная, насилуемая и запуганная, позволяет делать с собой все. Отныне покоренная и, несмотря на угрызения, покорившаяся своей участи, она влачит жалкую жизнь рабы, жизнь постыдную и скорбную, полную тревог и страха, так как с каждым годом увеличивалось расстояние между их возрастами и отдаляло их друг от друга. Тридцатишестилетняя женщина могла еще удержать при себе двадцатилетнего сына. Но в пятьдесят лет и позже – увы! – что должно было случиться. С великого шабаша, где встречались отдаленные деревни, он мог привести чужую, юную госпожу, неизвестную, жестокую, без сердца и без жалости, которая отнимет у нее сына, очаг, постель, дом, который она сама своими руками создала.
Если верить Ланкру и другим, Сатана вменял сыновьям в заслугу, если они оставались верны матерям, считал это преступление добродетелью. Если это так, то можно предположить, что женщина защищала женщину, что ведьма становилась на сторону матери против невестки, которая послала бы ее нищенствовать с посохом в руке.
Ланкр утверждает далее, что «ведьма происходила от любви между матерью и сыном». Так, в Персии маг, говорят, родился от такого же гнусного брака. Тайны магии сохранялись таким образом в семье, которая обновлялась внутри себя самой.
В силу нечистого заблуждения люди думали, что воспроизводят невинную земледельческую мистерию, вечный круг растительной жизни, где зерно, посеянное в ту же борозду, вновь родит зерно. Менее чудовищный брак между братом и сестрой, обычный на Востоке и в Греции, был холоден и почти бесплоден. От него благоразумно отказались и к нему едва ли вернулись бы, если бы дух возмущения, вызванный нелепо суровыми законами, не бросился в противоположную крайность. Противоестественные законы создали, таким образом, под влиянием ненависти противоестественные нравы.
Жестокое, проклятое время, чреватое отчаянием!
Однако мы увлеклись рассуждениями.
Уже почти рассвет. Еще мгновение, и пробьет час, который рассеет духов. Ведьма чувствует, как вянут на ее голове печальные цветы. Прощай, царский скипетр! Прощай, быть может, жизнь! Что будет, если день снова озарит ее?
Что сделает она с Сатаной? Бросит в огонь? Превратит в пепел? Он ничего лучшего не желает. Он очень хорошо знает, он – хитроумный, – что единственное средство жить, возрождаться – это умереть.
Умрет ли он, могучий заклинатель мертвецов, дарующий тем, кто плачет, единственно возможную на земле радость: угасшую любовь и милую сердцу мечту? Нет! Он уверен, что будет жить. Умрет ли могучий дух, который, увидя творение проклятым, природу, лежащую на земле, как грязный грудной младенец, сброшенный церковью с ее ризы, поднял ее и прижал к своей груди? Это невозможно! Умрет ли он, единственный врач средневековья, больного века, который он спас своими ядами, сказав: «Живи, глупец!»
Уверенный в том, что будет жить, он умирает с легким сердцем; как фокусник, он ловко сжигает прекрасную шкуру козла и исчезает в огне костра, в сиянии зари.
А она, та, которая сотворила Сатану, которая сделала все – и добро и зло, которая покровительствовала любви, преданности, преступлениям – что будет с ней?
Она одна на покинутой пустоши.
Она вовсе не пугало для всех, как говорят иные. Многие будут ее благословлять. Не один нашел ее прекрасной, не один охотно продал бы свое место в раю за право приблизиться к ней. И, однако, кругом пропасть. Ее слишком боготворят и – слишком боятся ее, эту всемогущую Медею с прекрасными, глубокими глазами, со сладострастно извивающимися вокруг нее черными волосами.
Одна навсегда! Навсегда без любви! Кто остается ей? Лишь Дух, только что исчезнувший из ее глаз.
«Идем же, Сатана! Я спешу сойти вниз, в бездну. Ад лучше! Прощай, мир!»
Та, которая первая создала и разыграла страшную драму, не долго пережила ее.
Покорный ее призыву, Сатана оседлал для нее огромного черного коня, испускавшего огонь из ноздрей и глаз.
Одним прыжком вскочила она на него.
Толпа провожала ее глазами и изумленно говорила: «Что с нею будет?».
А она, уезжая, разразилась страшным хохотом и исчезла со скоростью стрелы.
Так хотелось бы узнать, что сталось с ней, и никогда этого не узнают.
Книга вторая
Зачатая Черной мессой, с которой ушла великая ведьма, явилась ей на смену ведьма маленькая, милая игрушка дьявола. Она процветала и царила в силу своей кошачьей натуры. Она – прямая противоположность той: хитрая, криводушная, скрытная, она сладко мурлычет, охотно горбится и щетинится. В ней нет ничего титанического. Она как нельзя более низменна.
