Симплициссимус - фон Гриммельсгаузен Ганс Якоб Кристоффель (читать книги без сокращений .txt) 📗
Итак, я снова стал сочинителем календарей, и это хорошее дело славно у меня пошло; особливо ж способствовало моему счастью (что, впрочем, в короткое время обернулось весьма плачевно), что я взял к себе столоваться богатого юношу, который весьма пристрастился к составлению календарей, так что я под конец стал его наставником, а он доставлял мне немалую прибыль и оказывал всяческое послушание. Он любил меня от всего сердца, ибо я дозволял ему все, к чему у него была охота. По соседству с нами жила некая весьма приличная девица по имени Цецилия, которая по недостатку денег добывала себе пропитание и насущный хлеб собственными руками и поддерживала свою скудную жизнь тем, что пряла пряжу; на нее-то и устремил свои взоры, чувства и помыслы мой воспитанник Андреолус и через короткое время так пленен был ее ласковыми словами и благонравными минами, что поклялся либо умереть, либо заполучить в свои руки прелестную соседку, связавшись с нею чистыми брачными узами. Он не упускал ни единого случая ни днем, ни ночью, чтобы оказать ей какую-либо услугу и дать понять, сколь сильно любовная страсть снедает его сердце, что Цецилия принимала не то чтоб хладнокровно, но и не слишком горячо, покуда он ее не упросил дать обещание прийти в расположенный неподалеку от нашего дома сад, куда в уреченное время должен был явиться он сам вместе со мною как его гувернером, дабы самым честным образом договориться о будущем бракосочетании. Но все приуготовления привели к нашему величайшему злополучию. Мой Андреолус встретил Цецилию с веселою приятностию, и она ему ответила тем же; в то время как я прогуливался взад и вперед по саду, созерцая редкостные и приятные растения, оба влюбленные уселись под большим красивым кустом шалфея и вели беседу, которую я не всегда мог расслышать. Однако не прошло много времени, как я услышал горестные вопли, плач и крики, чем был весьма озадачен, покуда ко мне не подбежала Цецилия и, не переставая жалобно рыдать и ломать руки, закричала: «Андреолус! Мой любезный Андреолус мертв! О, горе, он лежит там на траве бледный как смерть!» и пр. С перепугу я не мог вымолвить ни слова, а поспешил со всех ног к тому месту, где мой Андреолус распростерся на траве и, как я его ни тряс и ни тормошил, не подавал никаких признаков жизни, а уже совсем окоченел, распух и весь пошел черными пятнами. «Боже милосердный! – воскликнул я. – Андреолус отравился, и это ты, бесстыжая (показывая на Цецилию), нет сомнения, дала ему яд. О, ты умертвила моего Андреолуса! Кто пособит мне разделаться с тобой и лишить тебя жизни за твою злобу?» В бешенстве я наговорил бы ей еще немало, когда бы на наши крики не сбежались соседи, с удивлением воззрившиеся на сие печальное позорище и все, как один, заподозрившие Цецилию, которая хотя от сердечной скорби и приключившегося несчастья едва не лишилась чувств, однако поклялась самыми святыми клятвами, что совершенно не виновна, и ежели только пожелают ее терпеливо выслушать, то готова поведать до мельчайших подробностей, как все случилось. Я же никак не мог успокоиться, ибо от сердечного сокрушения уже не помнил, что делаю.
Она начала рассказывать, как Андреолус подвел ее к сему шалфейному кусту и после долгих скромных любовных речей оторвал листик, чтобы немного его пожевать, заметив, что шалфей превосходное и весьма здоровое средство для зубов и десен, которое освежает и очищает их от всего, что на них остается от пищи, о чем нередко говаривал мне господин Симплициссимус; после того продолжал вести со мною беседу, но, о, горе! – посреди самых ласковых речей закатил он прекрасные свои очи, побледнел лицом и затем, к моему величайшему испугу и печали, испустил свой благородный дух. «Глядите! – сказала она, сорвав листик шалфея и потерев им зубы, – вот так и он, вот так и он делал». Меня же это еще более раздосадовало, и я сказал, что то пустые отговорки, коими она никогда себя не оправдает за постыдное убийство. Но едва я смолк, как сломленная жестоким горем и скорбью бедная Цецилия внезапно побледнела, как если бы впала в бесчувствие, и поникла на землю, где тотчас же испустила дух к немалому ужасу нас всех, кто тут присутствовал. «О праведный божe! – воскликнул я. – Что же это такое? Что тут сказать? Неужто сегодня напали на меня разом все несчастья? Какие только злоключения не привелось испытать мне в жизни, но никогда еще мне не приходилось так тяжко, как теперь. Ручаюсь головой, что этот шалфейный куст пропитан ядом, что, впрочем, сему растению вовсе не свойственно. Давайте безо всяких проволочек вырвем его с корнем из земли и сожжем!»
Мы немедленно так и поступили, и когда кирками и лопатами отрыли и вытащили куст из земли, что не так скоро нам удалось, то сразу узнали или, лучше сказать, увидели воочию причину смерти обоих любовников; ибо под его корнями нашли преужасную жабу, которая, по всей видимости, своим ядовитым дыханием и отравила куст. Я распорядился тотчас же уведомить о сем прежалостном случае судью тамошнего места, который, опросив очевидцев, велел похоронить столь плачевно погибших особ в одной могиле и предать земле по христианскому обычаю [1078]. По сему поводу предался я весьма горестным размышлениям и решил отныне провести остаток дней моих в непрестанной скорби, а также как можно скорее оставить злополучное сие место, что я и совершил. Однако ж первое не мог так скоро исполнить, как бы сильно того ни желал, ибо сему препятствовали различные обстоятельства. Едва я вернулся в свое жилище, как нашел письмо, которое мне прислали мои соотечественники, в коем сообщили, что некоторые сочинители календарей вздумали потешаться над моим и возбудить к нему презрение, отчего мне в голову полезли весьма диковинные мысли. А когда стал я читать далее и узнал, что сыскалось немало и таких людей, коим мои писания наперекор всем завистникам весьма полюбились и приятны, то я успокоился и подумал: «Разве на всех угодишь?», а посему отписал моим соотечественникам, чтобы они уведомили моих недоброхотов, что ежели они не довольны моим календарем (ибо вышло их уже девяносто девять, а мой Симплициссимусовский сотый), то пусть отложат его в сторону и не читают, а увеселяются своими собственными, сколько душе угодно; а я взялся за свое веселое перо в угоду моим соотечественникам, вознамерившись доставить им после тяжких трудов немного отдохновения рассказами о своих приключениях. А ежели мои хулители захотят меня обесславить невеждою, то пусть только не поленятся перелистать мой «Вечный неизменный Календарь» и многие другие глубокомысленные трактатцы и поразмыслят о том, сколь часто под нечистым хитоном скрывается добрый философ, а точно так же порою под простым именем и незначительными словами на дешевой бумаге сокрыто нечто такое, что не всякий сразу уразумеет. Впрочем же, я не могу им ничего лучше присоветовать, как свертеть из моего Календаря цигарку или сделать кулек для перца и других пряностей, меж тем как мои высокочтимые господа соотечественники могут без помехи найти в нем себе увеселение. Написав сие письмо, я собрался в дорогу и вскорости уехал. А что довелось мне увидеть и испытать, о том впредь будет неукоснительно сообщено читателю.
Добавление от преудивительного странствующего по всему свету врача Симплициссимуса, в коем он как испытанный бродяга, или вагант, на основании собственного опыта и практики дает наставление, как лечить и пользовать некоторые воображаемые болезни [1079]. Всем отцам семейства и добрым хозяйкам для рачительного, полезного, усердного и глубокомысленного употребления на благо их чад и домочадцев
Хотя уже во времена славного Ганса Сакса жил некий лекарь, что иссекал из чрева глистов, хотя уже лет тридцать назад объявился доктор Глистогон [1080], и в ту же пору изобретен шлифовальный камень для чрезмерно длинных носов и ветряная мельница-моложейка, что перемалывала старух на молодух, а совсем недавно устроен верстак для обтесывания молодых лоботрясов [1081] по самоновейшей моде; однако ж на деле все хитрости, инструменты и махины не принесли почитай что никакой пользы. Уж не знаю, оттого ли, что сами мастера не верят своим кунштам или страшатся такого лечения, и потому сами его не употребляют. Того ради я в течение долговременного моего путешествия, побывав в Ост-Индии у яванцев, кои в здравом уме, с хорошей осанкою и сильным телосложением доживают до трех-, четырех– и даже пятисотлетнего возраста (понеже один из них был еще во времена графа Морица в Голландии [1082]), подсмотрел их карты и научился у них кое-каким кунштам; и так как я привез в Европу сие искусство на пользу и утешение страждущим, то публично о сем здесь объявлено, дабы подать совет равно как в случае недостатка, так и излишества чего-либо для их телесного и душевного здравия. А ежели какой беспутный юнец занедужит, то ему пособит весьма сносное (проносное, хотел я сказать) лекарство, приготовленное из затвердевшего березового сока, дабы еще не закосневший дуралей с младых лет избавился от запора невежества, когда у пациента неисправный стул и он бывает принужден лечь животом на лавку. Также пользительно доброе рвотное или отворить кровь, особливо же когда пациент уже вообразит, что малость перерос, чтоб подвергать его вышереченному лечению, и мудрый лекарь прописывает ему на спину прут от вербы (а вовсе не вербену), а ежели будет нужда, то и пятипальцевую мазь для щек и ослиных ушей, а то и на все свиное рыло. А ежели у зараженного сим прилипчивым недугом столь крепкая натура, что сказанные средства на него не подействуют, то самое лучшее сунуть его в печь и всего наново перепечь, id est [1083] отнять его от материнской груди и посадить на чужие хлеба, да в такое место, где заведен добрый порядок, а начальником, чего доброго, скупердяй. (Боже, упаси нас от каторжной тюрьмы! [1084]) Когда пойдет он своею стезею, подобно блудному сыну, то соскочат с него все паразиты, что точили и губили его и не хотели раньше убраться. А ежели зараза вкоренилась так сильно, что не помогает вся совокупная медицина, ибо пациента давным-давно прозвали Ослоухим, Зайцепасом, глупым, как треска, побродягой, свиным сычугом, Крохобором, Дураком, у которого голова – что чан, а ума ни на кочан, и набита она всяким вздором и дерьмом, дурацкими воображениями и фантазиями, как бочка с сельдями пополам с червями, так что сказанное лечение никак на него не подействует; погляди, как тогда дистиллирует сидящая у печи старость и пропускает материю через искусный и удобный змеевик, так что все улетучивается, словно дым, туман и облака. И подобно тому как для сего надобно время, точно так же принуждены и те, что от природы или по несчастному случаю приобрели зоб, килу, горб, заячью губу и прочее в избытке, или, напротив, недостает им роста, силы, здоровья, красоты и мало чего еще доброго, то лишь в любезной старости сносят все сие и вспоминают, что теперешний хитроумный свет, дабы они могли оставаться в чести и почтении, измыслил для них изрядные преимущества, как-то, например: ежели французы увезли все сено с твоего чердака (о прирожденной парше я умалчиваю), так что у тебя плешь во всю голову, то нахлобучь парик и уверяй, что такова теперь мода. Ежели у тебя глупое лицо, то напяль очки; а шрамы на лице прикрой швейцарской бородою! Зоб прикроет красивый воротник, галстук или брыжи, горб – просторный камзол или китель на французский, польский или кроатский манер; узкие бедра скроют широкие шаровары; тощие дряблые икры заменят подкладкой в чулках; когда одна нога короче другой, то тут пособит сапожник неравными каблуками. А что касается крошечных карликов, коих обычно прозывают запечными тараканами, то я не знаю для них иного средства, не считая высокой шляпы, как только заново их перелить, будто оконничный свинец, и затем расплющить и раскатать, что можно видеть на изображении моей мастерской [1085]. Принимая в рассуждение, что подобное удлинение претерпевает холодный свинец губительного и неумолимого Сатурна, то отчего бы также не подвергнуть ему маленькое тело, содержащее spiritus vitalis [1086]? А что касается шлифования носов, то на сие никто не дивится и не досадует; а раз возможно сей дистиллятор мозга во мгновение ока отрубить напрочь безо всякого разумения, то разве нельзя немного отточить с разумом? И если возможно нарастить новый нос из чужого мяса, то отчего бы не отшлифовать по любому фасону свой собственный! Valeat, любезный мой пациент, подумай о своем начале и конце! И соблюдай, или скорее воспитай, в себе терпение, что советует тебе как ртуть изменчивый и все же верный вагант Симплициус Симплициссимус.
1078
История Андреолуса и Цецилии написана на «бродячий сюжет», встречается в «Декамероне» (день четвертый, новелла 7), у Ганса Сакса («История, как двое любовников померли от листа шалфея») и др.
1079
«Добавление» известно и как самостоятельный «летучий лист» большого формата с гравюрой. Воспроизведено в статье Я. Схольте: J. J. Chr. v. Grimmelshausen und die Illustrationen seiner Werke. Zeitschrift fur Bucherfreunde, N. F., Bd. IV. 1912. Ранее: T. Hampe. Fahrende Leute. Bd. 10. Leipzig, 1902. S. 106. В 1862 г. издано отдельной брошюрой А. Келлером. По предположению Герты Цигезар, текст первоначально предназначался для «Календаря диковинных историй» 1670 или 1671 г. и впоследствии был включен без гравюры, которую он сопровождал, в издание «Симплициссимуса» 1671 г. (см.: H. von Z i e g e s a r. Grimmelshausen als Kalenderschriftsteller und die Fel?eckerschen Verlagsunternehmungen. Euphorion, XVII Erganzungsheft, 1924). Позднее Кошлиг утверждал, что лист был придан «Календарю диковинных историй» на 1671 год. Известен еще один «летучий лист», связанный с именем Симплициссимуса, «Спор мясника и пекаря», более позднего происхождения (80-е годы XVII в.). См.: М. Speter. Grimmelshausens Simplicissimus Flugblatter. Zeitschrift fur Bucherfreunde, N. F., Bd. XVIII, 1926, H. 6. Шпетер указал на прототип гравюры, переработанной для листовки о враче Симплициссимусе. Это гравюра 1648 г., осмеивающая «натрохимиков» (врачей, которые, следуя за Парацельсом, вводили в медицину лечение химическими препаратами). На ней изображена лаборатория с круглой дистиллярной печью посредине. В отверстие, сделанное в печи, кавалер в ботфортах вставил голову. Шпага отброшена в сторону. С противоположной стороны старик в очках и длинном балахоне поддерживает огонь в печи. Из «шлема» печи вместе с густыми клубами дыма вылетают «вздоры» и «фантазии», от которых надлежит избавить пациента, скрещенные шпаги и т. д. Воспроизведено: Н. Peters.– 1) Arzt. Monographien zur deutschen Kulturgeschichte. Herausgegeben von G. Steinhausen. Bd. 3. Jena, 1900, S. III; 2) Arzt und Heilkunst in der deutschen Vergangenheit. Chemiker Zeitung, 1902, № 45. В гравюру летучего листа «Симплициссимус – врач» внесено больше различных мотивов. На первом плане в центре дистиллярная печь, похожая на воздушную колонку. Печь покрыта различными надписями. Охватив ее обеими широко раскинутыми руками, в нее уткнулся пациент (голова которого осталась снаружи). С другой стороны старик с бородой, в круглых роговых очках, помешивает крючкообразной кочергой в печи. Позади точило, на котором укорачивают нос другого кавалера. Кругом изображены в действии и другие аппараты для исправления физических недостатков. Слева группа калек с клюками и батожками дожидается своей очереди. На заднем плане виднеется широкое полуарочное устье другой печи, куда на деревянной лопате засовывают еще одного пациента. В клубах дыма, застилающего лабораторию, изображено множество предметов: игральные карты, игорная доска, кости, ракетка с мячом, нож, рожок, сердце с крылышками, пронзенное стрелой, дама в длинном платье, карета, каменный дом, замок, корабль, спеленатый младенец, две головы в шутовских колпаках, оленьи рога, кабанья, ослиная и заячья головы, голубь, змеи, мухи и другие крылатые насекомые, книга, над которой вьется надпись «Grobianus», и др. По мнению Схольте, Гриммельсгаузен ставил своей целью «осмеяние диковинного лечения, применявшегося бродячими шарлатанами и странствующими знахарями» (в какой роли подвизался и сам Симплициссимус), но этому противоречит стационарный характер большой «мастерской», где происходит лечение. На изображение скорее всего повлиял графический источник (1648 г.), и таким образом оно сохранило следы сатиры на натрохимиков, что нашло отражение и в тексте «летучего листа» (дистилляция и прочие химические операции). В симплицианской гравюре эти мотивы несколько сбиты и искажены. Здесь нашли отражение и некоторые фольклорные мотивы (переделка стариков на молодцов и т. д.).
1080
Доктор Глистогон («Doctor Wurmbrand») – персонаж сатирической литературы XVII в., в «алхимической кухне» которого и происходило лечение «фантастов», изображенное на гравюре 1648 г.
1081
намек на вышедшую около 1660 г. сатирическую книжку «Подновленный и приметно улучшенный новомодный „верстак"» («Renovierte und merklich vermehrte Alamodische Hobel-Banck»).
1082
Граф Моритц (1567– – 1625) – принц Оранский, возглавивший борьбу Нидерландов против испанского владычества.
1083
id est (лат.) – то есть.
1084
«Боже, упаси нас от каторжной тюрьмы» – это выражение связано с рассказом «Утихомиренный в каторжной тюрьме крестьянский сын», помещенном в «Календаре диковинных историй» на 1671 г., который был выпущен с приложенным к нему летучим листом (М. Коsсh1ig. Grimmelshausen und seine Verleger. Berlin, 1939, SS. 201, 443). Симплициссимус рассказывает: «Когда мой отец в 1608 г. пребывал в Амстердаме, то ему поведали за достоверное, что у некоего крестьянина в Ватерланде неподалеку от Пурмеренде был весьма недобронравный сын, который, между прочим, был столь упрям, что не хотел есть мясо четвероногих животных, а подавай ему одних цыплят да рябчиков и т. п. Так как сие отцу его довольно прискучило, то повел он дело таким образом, что подарил дурному сыну четырех жирных свиней с условием: забрав их, он должен продать и отправиться в чужие края, и ровно столько же лет не показываться ему на глаза, ибо он не хочет долее сносить такое переченье. На что сын ответил: „Вот и ладно!". И отправился вместе с четырьмя хрюшками ближайшей дорогой в Амстердам, где у самых ворот повстречал двух учтивых мужей, которые заговорили с ним и справились, не продажные ли это свиньи. Он же ответил им утвердительно и запросил кругленькую сумму. На что они, малость поторговавшись, однако ж поладили с ним на изрядной цене. Они пошли вперед, а его заставили гнать свиней, причем бедняга не подозревал, что его ведут прямехонько в каторжную тюрьму, где были по бокам наделаны славные каморки, обшитые изнутри досками; окошки надежно охраняемы железными решетками, двери двойные и так все устроено, что оттуда не выберешься. Туда-то и был препровожден бедный грешник, и ему поднесли там пивка, чтоб подкрепился. Покупатели же удалились под тем предлогом, что пошли за деньгами, но сперва спросили, какими монетами он желает их получить, и, накрепко закрыв двери, заставили его там просидеть так долго, пока он не потерял терпения и не принялся колотить и кричать, да так зычно и громко, как только мог. По прошествии немалого времени поднялось окошечко, и кто-то ему сказал, что он должен сидеть смирнехонько, и ему тут не приличествует отдавать приказания. Невзирая на то что он пытался еще болтать разное о свиньях и уплате, окошечко захлопнулось, и он не получил никакого ответа. И он был принужден сидеть так долго, пока не умягчился и не запросил поесть. Тут принесли ему деревянную миску с бобами, варенными на воде, которую он с презреньем швырнул наземь и не захотел отведать тех бобов. А посему ему больше ничего не давали и не принимали от него никаких прошений, покуда не увидели, что он подобрал те самые бобы, что раньше потоптал ногами и не принялся их уминать. Засим от так отощал от голодухи, что его пришлось подымать. Итак, он был сперва закован в кандалы и выставлен на Хольцраспе, ибо он должен был претерпеть наказание за то, что так строптивился перед своим родителем».
1085
Имеется в виду гравюра, изображающая «мастерскую» врача Симплициссимуса.
1086
Spiritus Vitalis (лат.) – эликсир жизни.
