Симплициссимус - фон Гриммельсгаузен Ганс Якоб Кристоффель (читать книги без сокращений .txt) 📗

На следующее утро я отозвал трактирщика в сторону и спросил, не завелась ли у него в конюшне какая-либо нечисть. «Что! – закричал он. – Уж не собрался ли ты, бродяга, ославить мой постоялый двор?» Я ответил: «Полегче, господин трактирщик, потише! Не ославить, а избавить тебя от привидения!» – «Ну, тогда другое дело! – сказал хозяин. – Коли ты в таких делах искусен, то не пожалею дать и дюжину дукатов». Я же, напротив того, сказал, что избавлю конюшню от нечисти, но с таким условием, что он мне дозволит взять все, что я там найду, а дюжину талеров может оставить себе. Трактирщик был малый не промах; когда он увидел, что я намерен взяться за дело без всякого обмана и на свой страх и риск, не требуя от него никаких расходов, то навострил уши и подумал, что в конюшне, должно быть, скрыт большой клад, и потому захотел войти со мной в долю. Я сказал, что он может забрать все один, только ему сперва придется самому поискать и покопать, а я отправлюсь вместе с возчиками. Под конец мы порешили, как он мне сам предложил, что все равно, сыщу я клад или нет, все же он обещает и дает мне двенадцать талеров, коими я и должен довольствоваться, ежели не обрету клад, однако выкурю привидение из конюшни; а ежели обрету клад, то все равно получу двенадцать талеров, однако ж должен поделить с ним клад, как бы велик или мал он ни был. Так мы решили по обоюдному согласию и учинили о сем договор, который потом для верности разрезали по зигзагу, чтобы потом можно было его сложить вместе, и каждый из нас взял себе половинку. А так как, покуда мы уговаривались, возчики убрались и конюшня опустела, то я и направился туда вместе с хозяином и стал долбить стену в том месте, куда с таким благоговением взирал призрак женщины, и вскоре всего после нескольких ударов извлек оловянную коробочку, в которой лежало почти триста дукатов. Трактирщик и радовался и горевал; радовался, потому что мы нашли столько денег, а горевал оттого, что должен был ими со мной поделиться; однако его скоро утешило, что теперь он надежно избавлен от привидения, которое весьма досаждало ему и его домочадцам и распугало у него немало гостей и челяди. Того ради мы поладили и поделили деньги весьма миролюбиво, так что он отдал и обещанные двенадцать талеров и чистосердечно признался, что у него в конюшне переколело лошадей больше, чем на триста талеров, ибо ни одна не оставалась здоровой более чем полгода. И как мой кошель снова был изрядно набит, то я отставил шарлатанство и медицину и с изрядною суммою денег возвратился, как уже сказано, к своему батьке.

Еще одна симплицианская диковинная история [1074]. Третье продолжение, или Continuatio

Надобно быть крепким малым, чтобы сносить хорошие деньки; эту старую и верную пословицу говаривал мой батька, справедливость коей он испытал на себе, да и на мне она не раз оправдалась, как то довольно ясно можно усмотреть по сему продолжению моего Жизнеописания. Едва успел я, как о том поведано в прошлом году [1075], получить, хотя и с немалым принуждением и околичностями, у трактирщика свою долю в кладе, который я нашел в конюшне, как я снова предался распутной жизни и провождал день за днем в роскоши. Ну и распривольное житье пошло тогда у моего батьки, у коего я поселился; ибо раньше-то он всю неделю пробавлялся одним молоком и черствым хлебом, а когда хотел попировать, принужден был валяться в ногах у моей матки, чтоб дала ему овсяной каши, а тут стал я прилежно водить его с собою по трактирам, что бы там ни говорила моя матка, и сие угощенье так пришлось ему по вкусу, что он скоро нажил себе красный загривок и приметно раздобрел. Мы так загуливали на постоялых дворах, что повсюду пошел слух обо мне и моем батьке; особливо же привечали нас хозяева, ибо мы не только заказывали у них лакомые кусочки и промачивали глотки благородным виноградным вином, но и выделывали такие коленца, что потешали всю пьяную компанию и приваживали гостей заглядывать туда почаще. Короче, где был Симплициус, там всегда слышалось, как весело наигрывают брачи [1076], дудки и волынки, стучат кости, шелестят карты и щелкают шашки. Жизнь текла, как в стране Пролежи-бока, и мне ничто так было не любо, как смотреть, когда порою в трактир приходили крестьянские женки и так жестоко чехвостили своих упившихся мужей, что единым духом награждали и меня столь же отменными почетными титулами, да так, что я не мог вставить ни словечушка, на что я, однако, со всеми своими собутыльниками не обращал ни малейшего внимания; когда же их мельницы начинали трещать и ворчать без умолку, брал я у музыканта волынку и заводил такую кудрявую мелодию, что заглушал всю эту бабью трескотню, и ее почти нельзя было расслышать, не то что понять. Однажды сидели мы с батькой честь честью в трактире и собирались отведать водяных колбасок (как зовут мои земляки угрей) и жареных цыпляток; и я только что подложил целенького на тарелку моему батьке, как – о, злополучная Фортуна! – в горницу ввалилась старая наша матка с сенными вилами в руках и с первого же шага, едва только она вошла и нас завидела, ласково возвысила свой голос, словно мартышка, у коей вздумали отнять детеныша: «Вот, стало, бесстыжая твоя рожа, как ты в поле сено гребешь? Срамотель-то какая, ты тут хлещешь вино, а мы с Уршеле спину гнем, на солнце сопрели, а ты тут прохлаждаешься, словно последний пьянчужка! А ты, Симпел, тут рассиживаешь да небо коптишь, словно вонючая лучина; пошел бы да сочинял свой календарь, а не то опять на войну иди, да моего старика не мути; он совсем ошалел и с панталыку сбился, когда ты тут объявился. Уваливай прочь отсюда, чтоб и духа твово не было!» Когда батька мой услышал такие слова и увидел, как на него наступает старая матка, нос у нее красен, глаза горят, да еще вилы в руках, то задрожал он, словно осиновый лист, и от страха не мог вымолвить ни слова. Я же сказал: «Любезная матушка! Иди с миром! День-то сегодня жаркий, так что мы не стерпели жажды, да и собрались уже по домам. Иди сюда, я тебе поднесу!» – «Ключевой воды испить, хвастун!» – сказала матка, однако не столь уж грозно и проворчала еще что-то, да я не мог разобрать.

Наконец, после долгой перебранки и пререканий наша матка утихомирилась, а я молвил ей ласковое слово и пригласил к столу, а как выпивка пришлась ей по нутру, то не успели мы оглянуться, а она уже сильно захмелела. Тут можно было подивиться, какой вздор болтают и вперемежку ревмя ревут старые бабы, когда не в меру зальют разлюбезным винцом себе глотку. Под конец я с батькой поволок ее домой, да и навряд ли бы мы ее дотащили, когда бы Урселе, которая нам повстречалась на дороге, не подпихивала ее сзади. И так повелось частенько, покуда мой кошелек порядком не отощал и меня стал навещать господин Прореха. Но понеже никакая печаль никогда не крушила моего сердца, так же было со мной и на сей раз, а наш трактирщик хотя и приметил, как обстоят мои дела, однако ж не встречал меня оттого с неохотою, невзирая на то что я стал проедать у него куда меньше прежнего, ибо я ведь и без того принес ему столько прибыли, что он мог бы кормить меня даром всю неделю кряду.

Надлежит мне рассказать о том, какую я учинил штуку, когда совсем расположился на житье у трактирщика, взявшего меня на даровой стол, чтобы я ему пособлял умножать доход. Однажды под вечер завернуло к нам в трактир несколько торговцев скотом, чтобы устроить пирушку, а ночью при ярком свете месяца продолжить свой путь. Мой хозяин приметил, что у них водится сальце, и не прочь был полакомиться, когда бы только знал, как подступиться к делу, а посему обратился ко мне и сказал, что не поскупится на добрый подарок, ежели я так устрою, что они прображничают всю ночь и ему удастся хорошенько пообщипать сих жирных пташек. Я ответил: «Хозяин! Не ломай понапрасну голову! Не будь я Симплициус, ежели не учиню так, что они беспременно тут заночуют, хотя бы и противу своей воли!» Как все вышло? Через несколько часов гости потребовали, чтобы трактирщик подал счет за выпивку, а он прикинулся, что занят по горло, да приговаривал, что ночью ехать опасно и все такое прочее. Но ничего не помогло, и они стали собираться в путь-дорогу. А когда я увидел, что они собрались расплачиваться, то проворно побежал на конюшню, оседлал стоявшего там большого козла, накинул на себя длинный черный плащ, весь им окутался и вылетел со всею поспешностью, направившись к тому перепутью, где, как я знал, должны были пройти сии скототорговцы. Они уже порядочно отъехали от деревни, а, по счастью, было довольно темно, на что они не обращали внимания, ибо хорошо знали дорогу. Не успели они оглянуться, как я выскочил из кустов на козле и помчался прямо на них, не переставая его щипать и теребить, так что весьма явственно было слышно: мек, мек, мек!