Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 2 - Сикибу Мурасаки (бесплатные онлайн книги читаем полные версии TXT) 📗
Дамы сближались все больше, причем надо отдать должное госпоже Акаси: она вела себя скромно и вместе с тем без всякого подобострастия. Словом, была безупречна во всех отношениях.
Великий министр, давно уже предчувствовавший близость крайнего срока своей жизни, всегда мечтал о том, чтобы успеть самому представить дочь ко двору, и вот желание его было удовлетворено. Радовали его и перемены в жизни Сайсё-но тюдзё, который по собственной, правда, вине столь долго пребывал в крайне неопределенном и весьма для него неблагоприятном состоянии. Теперь и его судьба была устроена.
«Пришла пора и мне осуществить свое давнее желание…» – думал Гэндзи. Разумеется, ему нелегко было оставлять госпожу Весенних покоев, но о ней могла позаботиться Государыня-супруга, не говоря уже о юной госпоже, с исключительным почтением относившейся к той, которая в глазах мира была ее матерью, поэтому у Великого министра не было оснований беспокоиться за ее судьбу.
Оставалась еще госпожа Летних покоев, но, хотя грядущее вряд ли сулило ей особенные радости, о ней заботился Сайсё-но тюдзё, так что за нее тоже не стоило волноваться. Словом, будущее всех его близких было так или иначе обеспечено.
В наступающем году Великому министру исполнялось сорок лет, поэтому не только во Дворце, но и во всем мире шли шумные приготовления к его чествованию. Осенью министра повысили в ранге, приравняв его положение к положению отрекшегося Государя, ему были пожалованы новые владения и соответственно увеличены годовое жалованье и вознаграждения. Разумеется, Гэндзи и так не испытывал ни в чем недостатка, однако, вспомнив о некоторых прошлых примерах, Государь распорядился, чтобы для него учредили особую службу. Это придало положению Гэндзи большую значительность, одновременно лишив его возможности бывать во Дворце. Между тем Государь по-прежнему чувствовал себя неудовлетворенным, ибо необходимость считаться с мнением света не позволяла ему передать министру свое звание. Министр Двора также был повышен в звании и ранге, а Сайсё-но тюдзё стал тюнагоном. Когда явились они во Дворец, дабы поблагодарить Государя за милости, красота Тюнагона излучала такое сияние, что министр Двора не мог не порадоваться за дочь. В самом деле, лучшего зятя трудно было себе представить. «Во Дворце она затерялась бы среди других дам, – думал он, – и положение ее было бы незавидным».
Однажды, вспомнив в какой-то связи тот давний вечер, когда Таю, кормилица молодой госпожи, столь нелестно отозвалась о цвете его платья, Тюнагон преподнес ей прекрасную поблекшую хризантему.
Я не могу забыть, как больно ранили меня тогда ваши слова. – проговорил он, лучезарно улыбаясь.
Пристыженная Таю смотрела на него с восхищением.
Неужели мои слова показались вам оскорбительными. – довольно дерзко ответила она, заметно растерявшись.
Теперь, когда положение Тюнагона в мире упрочилось, прежнее жилище перестало удовлетворять его, и он переехал в дом на Третьей линии. За последние годы дом этот пришел в запустение, но Тюнагон позаботился о том, чтобы его привели в порядок, обновив покои, где когда-то жила госпожа Оомия и где теперь поселился он сам.
Это жилище, напоминавшее о прошлом, было бесконечно дорого его сердцу. Разумеется, пришлось привести в порядок и сад, ибо деревья и кусты слишком разрослись, не говоря уже о буйных зарослях мисканта (274). Расчищенные ручьи приветливо зажурчали.
Однажды в прекрасный вечерний час, любуясь садом, супруги беседовали о днях своей юности, вспоминая минувшие горести и печали. Некоторые воспоминания трогали душу, другие заставляли госпожу краснеть от стыда: «Представляю себе, что должны были думать тогда обо мне дамы!»
Почти все старые прислужницы остались в доме, сохранив за собой прежние покои. В тот вечер они устроились неподалеку от госпожи и радовались ее счастью.
говорит Тюнагон, а госпожа отвечает:
Тут появился министр, отец молодой госпожи, который, возвращаясь из Дворца, решил заехать к ним, плененный красотой алых листьев в саду. Здесь все было совершенно так же, как в прежние времена, на всем лежала печать благополучия, и министр с умилением разглядывал роскошно убранные покои. Тюнагон тоже был растроган до слез, и лицо его покраснело.
Вряд ли можно представить себе более прекрасную чету. Впрочем, в женщине при всех ее достоинствах не было, пожалуй, ничего исключительного, тогда как мужчина поистине не имел себе равных.
Пожилые дамы, пользуясь случаем, стали рассказывать старинные истории. Листки бумаги с песнями супругов лежали рядом, и, взглянув на них, министр заплакал.
– Мне тоже есть о чем спросить этот ручей, но вряд ли к добру теперь слова старика…
сказал он.
Сайсё, старая кормилица молодого господина, не забывшая прежних обид, поспешила ответить, может быть излишне самонадеянным тоном:
Прочие дамы стали слагать песни того же примерно содержания, и Тюнагон прислушивался с любопытством. А госпожа смущалась и краснела.
На двадцатые дни Десятой луны было намечено Высочайшее посещение дома на Шестой линии. К тому времени красота алых листьев достигла совершенства, и церемония обещала вылиться в великолепнейшее зрелище. Письмо с приглашением было послано во дворец Красной птицы, и ушедший от дел Государь тоже согласился пожаловать. Словом, все ждали чего-то необыкновенного.
В доме на Шестой линии готовились к предстоящему торжеству с усердием, позволяющим предположить, что размах его будет таков, какого еще и не видывали.
Государь со своей свитой прибыл в стражу Змеи и проследовал к павильону Для верховой езды, возле которого словно на Пятый день Пятой луны выстроились воины из левой и правой Личной императорской охраны, ведя под уздцы коней из левой и правой конюшен.
Когда подошла к концу стража Овцы, Государь перешел в Южные покои. Все мостики и галереи на его пути были устланы парчой, а открытые места затянуты занавесями. На восточный пруд спустили ладьи, посадив в них ловцов из службы Императорских трапез и ловцов из дома на Шестой линии, которые тут же освободили своих бакланов. Бакланы ловили маленьких карасей. Разумеется, никакого особого значения этому не придавалось, просто хотелось, чтобы Государю было на чем остановить свой взор, пока он переходил с одного места на другое.
