Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 2 - Сикибу Мурасаки (бесплатные онлайн книги читаем полные версии TXT) 📗

Тут полил страшный дождь, подул ветер, и все бросились кто куда.

Сайсё-но тюдзё был в недоумении: никогда раньше министр Двора не говорил с ним так ласково. Разумеется, он сразу же подумал о девушке, и хотя министр не сказал ничего определенного… От волнения Сайсё-но тюдзё всю ночь не смыкал глаз, о том о сем размышляя…

Неужели было наконец вознаграждено его терпение? Министр явно собирался уступить и ждал подходящего случая…

В начале Четвертой луны в саду министра Двора расцвели глицинии, да так пышно, как еще не бывало. Желая достойно отметить это событие, министр собрал в своем доме гостей. Любуясь цветами, гости услаждали слух музыкой. В сумерках, когда цветы казались особенно яркими, министр отправил к Сайсё-но тюдзё одного из своих сыновей, То-но тюдзё.

«Не могу не сожалеть о том, что наша встреча под сенью цветов была столь непродолжительной… Коли имеете досуг, не соблаговолите ли наведаться ко мне…» – передал он на словах, в письме же написал следующее:

Письмо было привязано к ветке глицинии и в самом деле поразительно прекрасной. Столь долгожданное послание заставило сердце Сайсё-но тюдзё несказанно забиться, и он почтительно произнес:

Впрочем, боюсь, что ответил невпопад… – добавил он. – Но, может быть, вы согласитесь замолвить за меня словечко?

– Я готов быть вашим проводником. – ответил То-но тюдзё.

– О, такой чести я не заслуживаю. – возразил Сайсё-но тюдзё и отправил его обратно. А сам прошел в покои отца и показал ему письмо.

– Видно, министр Двора что-то задумал, раз ведет себя так. – сказал Гэндзи. – Если он решился наконец сделать первый шаг, то я готов простить ему даже ту непочтительность, которую он проявил когда-то по отношению к своей престарелой родительнице.

Право, в его самоуверенном тоне было что-то неприятное.

– Не думаю, чтобы речь шла именно об этом. Скорее всего он просто хочет немного развлечься, воспользовавшись тем, что глицинии возле его дома расцвели пышнее обыкновенного, а поскольку время сейчас спокойное. – ответил Сайсё-но тюдзё.

– Так или иначе, он нарочно прислал гонца, поэтому советую тебе поспешить.

Не умея проникнуть в намерения министра Двора, Сайсё-но тюдзё не знал, что и думать, и с трудом скрывал волнение.

– Полагаю, что тебе лучше не надевать темного платья. Синий цвет к лицу молодым людям, не занимающим значительного положения в мире. А ты можешь позволить себе что-нибудь понаряднее, – посоветовал Великий министр и, выбрав из собственных платьев особенно изысканное носи и несколько нижних одеяний, вручил их телохранителю сына, чтобы тот отнес в его покои.

Вернувшись к себе, Сайсё-но тюдзё долго наряжался и появился в доме министра Двора, когда совсем уже стемнело и хозяин начал проявлять нетерпение. Семь или восемь сыновей министра во главе с То-но тюдзё вышли навстречу гостю и провели его в покои отца. Все они были хороши собой, но ни один не мог сравниться с Сайсё-но тюдзё, пленявшим взоры нежной прелестью лица, стройностью стана, изяществом манер…

Министр позаботился о том, чтобы Сайсё-но тюдзё был оказан любезный прием. Сам же облачился в парадное платье и, собираясь выйти к гостю, сказал госпоже Северных покоев и прислуживающим ей дамам:

– Постарайтесь разглядеть его потихоньку. Сайсё-но тюдзё очень красив и с годами становится все прекраснее. А с каким достоинством он держится! Он затмевает всех, и мне иногда кажется, что теперь, когда красота его достигла расцвета, он превосходит даже своего отца. Разумеется, Великий министр отличается поистине необыкновенным изяществом и редким обаянием – на него глядя, невольно забываешь о печалях мирских и не можешь удержаться от улыбки. Правда, иной раз он обнаруживает недостаток твердости при решении государственных дел, но что тут удивительного? При его утонченности… А сын – и это признают все – превзошел отца в науках, к тому же он гораздо мужественнее и рассудительнее.

Принарядившись, министр вышел к гостю. Обменявшись с ним церемонными приветствиями, он перевел разговор на цветы.

– Весенние цветы прекрасны, спору нет. Кто не восхищается, глядя, как раскрываются они один за другим, поражая разнообразием оттенков? Но, непостоянные, они покидают нас, опадая. Когда же мы печалимся, о них сожалея, вдруг зацветает глициния и цветет «до самого лета» (265). Именно это и придает ей столь неповторимое очарование в наших глазах. Да и цвет доставляет тайную отраду сердцу [2]…

Тут министр многозначительно улыбается, и улыбка сообщает его лицу особую прелесть.

На небо выплывает луна, но цветы неразличимы в окутавшей сад дымке. Это, однако, не мешает министру восхвалять их, одновременно потчуя гостей вином и услаждая их слух музыкой. Притворяясь сильно захмелевшим, он то и дело подносит Сайсё-но тюдзё чашу, и тот при всей осмотрительности своей не умеет отказаться.

– Вас по заслугам считают одним из ученейших мужей Поднебесной, – говорит министр. – Право, вы слишком хороши для этих последних времен. Жаль только, что вы пренебрегаете мною, словно не замечая, что годы мои близятся к концу. Даже в старинных книгах говорится о почтительности к старейшинам рода. Вы не можете не знать, чему учат нас древние мудрецы, и все же огорчаете меня невниманием.

Плача, разумеется, хмельными слезами, он довольно ловко приоткрывает свои тайные мысли.

– О, как вы можете так думать? Я всегда видел в вас замену ушедшей и готов был ради вас пожертвовать собственной жизнью. Чем заслужил я такие упреки? Простите, но, наверное, по неразумению своему и тупости я не в силах понять. – оправдывается Сайсё-но тюдзё, и министр, сочтя обстоятельства благоприятными, произносит:

– «Листья с изнанки простодушно открыла глициния…» (256)

Поняв намек, То-но тюдзё срывает самую пышную и яркую кисть глицинии и подносит ее гостю вместе с чашей вина. Видя, что тот, приняв цветы, не знает, что с ними делать, министр говорит:

Сайсё-но тюдзё берет чашу и, отдавая дань приличиям, с изяществом склоняется в благодарственном поклоне.

С этими словами он передает чашу То-но тюдзё:

Так передавали они чашу один другому, но скоро совсем захмелели и песни их стали довольно невнятны; во всяком случае, ничего боле значительного сказано не было.

В небе тускло светился семидневный месяц, отражаясь в темной зеркале пруда. Деревья еще не радовали взоры пышной листвой, но причудливо искривленные сосны, хотя и не такие уж высокие, казались необыкновенно утонченными из-за свисающих с них цветущих глициний.