Сон в красном тереме. Т. 3. Гл. LXXXI — СХХ. - Цао Сюэцинь (е книги txt) 📗
— Мы давно слышали, что ваш зять Сунь Шаоцзу — негодяй, — заметили друзья. — Оказывается, так и есть! У тестя беда, а он вместо того, чтобы навестить, посочувствовать, еще осмелился требовать деньги! Право же, возмутительно!
— Что о нем говорить? — с горечью произнес Цзя Чжэн. — Мой старший брат сам виноват, что выдал за него дочь. Мало от него племянница терпит, так теперь он за меня взялся.
Вошел Сюэ Кэ и обратился к Цзя Чжэну:
— Мне только что стало известно, что начальник приказа Парчовых одежд Чжао Цюань собирается действовать в соответствии с докладом цензора, и тогда господам Цзя Шэ и Цзя Чжэню несдобровать.
— Придется вам, господин Цзя Чжэн, поехать попросить вана, чтобы уломал этого Чжао! — посоветовали друзья. — Иначе ваши семьи будут окончательно разорены.
Цзя Чжэн поблагодарил за совет, и все друзья удалились.
Уже в сумерки Цзя Чжэн справился о здоровье матушки Цзя и, убедившись, что ей лучше, вернулся к себе. Мысль о том, что Цзя Лянь и его жена занимались ростовщичеством, не покидала Цзя Чжэна, и возмущению его не было предела. Однако Фэнцзе и так лишилась всего имущества, да к тому же была больна, поэтому Цзя Чжэн счел неудобным с ней объясняться.
За ночь не произошло ничего, достойного упоминания.
А на следующее утро Цзя Чжэн отправился во дворец отблагодарить государя за милость, после чего побывал во дворцах Бэйцзинского и Сипинского ванов с просьбой помочь старшему брату и племяннику.
Сановники обещали сделать все, что в их силах. Съездил также Цзя Чжэн к некоторым сослуживцам, просил покровительства.
А сейчас вернемся к Цзя Ляню. Разузнав, что отцу и старшему брату помочь нельзя — дело зашло слишком далеко, Цзя Лянь возвратился домой. Пинъэр, плача, хлопотала около Фэнцзе. Увидев, что жена еле дышит, Цзя Лянь не решился обрушиться на нее с упреками.
— О вещах говорить не стоит, их все равно не вернешь, — промолвила со слезами Пинъэр. — А вот доктора к госпоже пригласить надо!
Цзя Лянь плюнул с досады и бросил в сердцах:
— Я за свою судьбу не могу поручиться, а тут еще с ней возись!
Глазами, полными слез, Фэнцзе с укором взглянула на мужа, а как только он вышел, сказала Пинъэр:
— Ты что, маленькая? Неужели не понимаешь нашего положения? Раз уж дело приняло такой оборот, незачем обо мне заботиться! Лучше бы я умерла! Об одном молю, в память обо мне вырасти и воспитай Цяоцзе! Тогда и в загробном мире я с благодарностью буду вспоминать о твоей доброте!
Пинъэр разрыдалась.
— Не будь глупой, — прикрикнула на нее Фэнцзе. — Все меня осуждают, только прямо об этом не говорят. Не отдавай я денег в рост, виноватыми считали бы слуг, распускавших сплетни, а вовсе не меня! Я так старалась снискать уважение, пеклась о своем добром имени, а оказалась хуже всех! Говорят, старший брат Цзя Чжэнь пытался чью-то жену сделать своей наложницей, а она взяла и с собой покончила. В этом деле замешан Чжан. Понимаешь, о ком речь? Ведь если это дело раскроется, моему мужу не отвертеться. Да и как мне тогда смотреть в глаза людям? Я так хочу умереть, но покончить с собой не хватает решимости. А ты еще хочешь доктора приглашать?! Заботиться сейчас о моем здоровье может лишь мой враг, а не друг!
Слушая все это, Пинъэр совсем приуныла и, опасаясь, как бы Фэнцзе что-нибудь с собой не сделала, ни на минуту не оставляла ее одну.
К счастью, матушка Цзя не знала всех подробностей дела, и самочувствие ее немного улучшилось: убедившись, что Цзя Чжэну ничто не грозит, глядя на Баоюя и Баочай, которые ни на минуту не оставляли ее, старая госпожа постепенно успокоилась. Она очень жалела свою любимицу Фэнцзе и приказала Юаньян:
— Возьми кое-что из моих вещей и отнеси Фэнцзе! Дай немного денег Пинъэр, прикажи, чтобы хорошенько заботилась о своей госпоже, а я чем смогу буду им помогать!
Еще матушка Цзя приказала госпоже Ван заботиться о госпоже Син. Вскоре все строения дворца Нинго перешли в казну, имущество, поместья и прислуга были переписаны и конфискованы. Матушка Цзя распорядилась послать коляску за госпожой Ю и ее невесткой.
Из обитателей некогда пышного дворца Нинго сейчас остались только эти две женщины, если не считать наложниц Пэйфэн и Селуань. У госпожи Ю и ее невестки не было ни одной служанки. Матушка Цзя выделила для них дом, по соседству с тем, где жила Сичунь, и дала четырех пожилых женщин и двух девочек в услужение. Пищу и все необходимое им приносили с главной кухни дворца Жунго. Одежду и другие вещи посылала матушка Цзя. Деньги на мелкие расходы они получали из общей семейной казны наравне со всеми обитателями дворца Жунго.
Цзя Шэ, Цзя Чжэню и Цзя Жуну, которые находились под стражей в приказе Парчовых одежд, из дому ничего послать не могли, так как семейная казна была пуста, у Фэнцзе тоже ничего не было, а Цзя Лянь оказался в долгах. Цзя Чжэн в хозяйственные дела не вникал и заявил, что надеется на помощь друзей. Цзя Лянь подумал было о родственниках, но не нашел ни одного, кто мог бы ему помочь, так как матушка Сюэ разорилась, а остальные и вовсе не шли в счет. Тогда он тайком заложил поместья и землю за несколько тысяч лянов серебра, чтобы хоть как-нибудь помочь отцу и брату.
Слуги все это видели и без зазрения совести под разными предлогами присваивали немалые суммы денег, поступавших из поместий.
Но об этом мы рассказывать не будем.
Итак, род Цзя лишился наследственных должностей, Цзя Шэ, Цзя Чжэнь и Цзя Жун сидели в тюрьме, ожидая конца следствия, госпожа Ю целыми днями плакала, а Фэнцзе находилась при смерти. Баоюй и Баочай не покидали матушку Цзя, старались утешить, но разделить ее печаль не могли. Ни днем, ни ночью старую госпожу не покидали тревожные думы. Она вспоминала о прошлом, пыталась представить себе будущее, и слезы на ее лице не высыхали.
Однажды вечером, отослав Баоюя, матушка Цзя собралась с силами, села на постели и приказала на всех алтарях Будды в доме воскурить благовония, а также возжечь благовония у нее во дворе, в большой курильнице, и, опираясь на палку, вышла во двор. Поняв, что старая госпожа будет молиться, Хупо разостлала перед курильницей красный молитвенный коврик.
Как только зажгли курения, матушка Цзя опустилась на колени, положила несколько поклонов, прочла сутру и, едва сдерживая слезы, обратилась к Небу и Земле:
— Небесный владыка, бодхисаттва! Я — урожденная Ши, старшая в семье Цзя, искренне и чистосердечно обращаюсь с молитвой к тебе и прошу явить милосердие! Наш род Цзя в течение нескольких поколений не причинял никому зла. Я сама помогала своему мужу и поддерживала детей и, хотя не умела творить добро, никогда не делала людям ничего дурного. Но сыновья и внуки оказались надменными и расточительными, распутными и праздными, не дорожили дарованными им Небом благами и в результате лишились всего, чем владели. Сейчас дети мои в тюрьме, это большая беда, а во всем виновата я, грешная, ибо не поучала должным образом сыновей и внуков. Владыка Небо, молю тебя помочь моим детям вновь обрести счастье, а больным — ниспослать здоровье! Пусть я одна понесу кару, а детей моих пощади! Владыка Небо, услышь мою искреннюю мольбу, даруй мне скорее смерть, дабы я тем самым могла искупить грехи моих детей!
Окончив молитву, матушка Цзя в голос заплакала.
Юаньян и Чжэньчжу под руки увели ее в дом, где находились госпожа Ван, Баоюй и Баочай, которые, как полагалось, вечером пришли справиться о ее здоровье. Глядя на матушку Цзя, они тоже заплакали.
Баочай была вне себя от горя: неизвестно, какая участь ждет ее старшего брата, не будет ли он казнен. Свекру и свекрови хотя и не грозит наказание, в семье все сильнее ощущается упадок. Баоюй по-прежнему болен и равнодушен ко всему. Подумав о том, что ждет ее в будущем, Баочай зарыдала еще горше, чем матушка Цзя и госпожа Ван.
Баоюя тоже одолели грустные мысли: бабушка даже на старости лет не имеет покоя, а отец и мать, глядя на нее, страдают; сестры рассеиваются по свету, словно облака по небу. Он вспоминал, как многолюдно было у них в то время, когда они создали «Бегонию» и читали друг другу стихи в саду Роскошных зрелищ. «Я тоскую по Дайюй, — размышлял он, — хотя не подаю вида, чтобы не огорчать Баочай. Ей и без того несладко: брат в тюрьме, мать страдает. Баочай даже перестала улыбаться». От всех этих дум Баоюй заплакал.
