Китайская классическая "Книга перемен" - Щуцкий Юлиан Константинович (лучшие книги читать онлайн бесплатно txt) 📗
Труды эти были привлечены Ю.К.Щуцким главным образом для освещения проблемы происхождения "И цзина" и состава этого древнего памятника. В понимании же смысла основной части "И цзина" ему помогли совсем другие исследователи: Ван Би (226-249), Оу-и (1598-1654) и Итó Тóгай (1670-1736) [184].
Этот отбор заслуживает особого внимания. Ван Би, как известно, искал ключ к пониманию "И цзина" в даосской философской мысли; Оу-и стремился осмыслить понятия и концепции "И цзина" с помощью понятий и идей буддийской философии; Итó Тóгай походил к "И цзину" с позиций конфуцианства.
Для тех, кто наблюдал путь, которым пришел к "И цзину" сам Ю.К.Щуцкий, выбор этих авторов понятен: как было сказано выше, к "И цзину" привело его собственное изучение конфуцианства, даосизма и буддизма. Требует только объяснения, почему из всех конфуцианских авторов Ю.К.Щуцкий выбрал японца Итó Тóгая. Почему он не остановился, например, на таких работах, как знаменитый трактат Чэн И-чуаня или замечательные исследования Чжу Си? Объяснение, по-видимому, заключается в следующем. Опираться в работе над "И цзином" на трактаты этих двух великих мыслителей старого Китая означало бы погрузиться в систему идей сунской философской школы. "И цзин" в освещении Чэн И-чуаня и Чжу Си – принадлежность прежде всего этой школы, один из устоев ее системы. Вполне возможно и – с точки зрения истории философии в Китае прямо необходимо подвергнуть внимательному исследованию "Чжоу и чжуань" младшего Чэн-цзы [185] и "Чжоу и бэнь и" Чжу-цзы, но это было бы исследованием философии сунской школы. Ю.К.Щуцкий, знакомясь с этими прославленными работами, видимо, понял это и решил из конфуцианских работ по "И цзину" взять такую, которая стремилась бы подойти к "И цзину" по возможности в его собственном облике. Такую работу он и увидел в трактате Тóгая.
Обращение Ю.К.Щуцкого к Тóгаю понять можно. Тóгай, как и его знаменитый отец Итó Дзинсай, принадлежит к так называемой "школе древней науки" (когаку-ха), т.е. к тому направлению конфуцианской мысли в Японии XVII-XVIII вв., которое противопоставляло себя поощряемому правительством Токугава чжусианскому направлению, – иначе говоря, сунской философской школе. При этом критика "школы древней науки" исходила из убеждения, что философы сунской школы далеко отошли от древнего конфуцианства и задача ревнителей "конфуцианской истины" состоит именно в раскрытии древнего, т.е., в представлениях такого рода мыслителей, подлинного конфуцианства. В этом смысле они и назвали свою линию "школой древней науки".
В свете истории мы видим в этой школе критическое направление классической филологии эпохи феодального абсолютизма. Этому направлению мы обязаны очень многим в деле научного исследования древних памятников – их подлинности в целом, степени и границ подлинности их отдельных частей или мест, а равно и раскрытия первоначального содержания многих понятий и идей. Такое критическое направление возникло в цинском Китае в общем русле классической филологии, и оно же проявилось в токугавской Японии, в которой – по тем же историческим причинам – также расцвел тогда классицизм. Ю.К.Щуцкий остановился на японском представителе критического направления классицизма. В японском варианте этого направления он увидел большое внимание к тому, что его интересовало, – к вопросам идейного содержания древних памятников.
Насколько прав был Ю.К.Щуцкий в такой оценке критической линии китайского классицизма в Японии, может показать только сравнительное изучение этого классицизма в Китае и Японии. Пока такого изучения не производилось. Можно лишь сказать, что для понимания исторического существа, содержания и целей классической филологии в Китае необходимо учитывать китаистическую филологию и в Японии, которая при всех своих местных особенностях в основном воспроизводит те же направления исследования.
Таким образом, Ю.К.Щуцкий в своем стремлении раскрыть содержание "И цзина" так, чтобы было ясно, что все элементы целого связаны друг с другом и совместно рисуют динамическую картину зависящих друг от друга явлений, обратился к очень разным версиям трактовки "И цзина". Но это не означает, что его интерпретация представляет соединение взятых из разных источников мыслей, какое-то соединение даосизма, буддизма и конфуцианства. Достаточно вчитаться в его интерпретирующий перевод, чтобы убедиться, что это не так: Ю.К.Щуцкий осмыслил связь гексаграмм по-своему; зависимость его толкования от названных им источников выразилась только в том, что он не допускал ничего такого, что вообще не допускалось выбранными им мыслителями, представлявшими три линии философской мысли – линии очень различные, но развивавшиеся в сфере определенной, реальной истории реального народа – создателя глубоко своеобразной культуры. Ю.К.Щуцкий не позволил себе ступить на путь безответственного сочинительства, вроде объявления "И цзина" китайско-бактрийским словарем [186], в то же время он и не следовал некритически и тому, что говорил об "И цзине" тот или другой китайский мыслитель. Продумав концепции наиболее крупных из них, сопоставив эти концепции с ицзиновским материалом, Ю.К.Щуцкий выработал свое понимание этого памятника.
На этой основе и сделан "интерпретирующий перевод". Он получил при этом особую форму: в авторский текст введены слова и фразы самого "И цзина", выделенные курсивом; иначе говоря, введен в переводе весь текст "основы" "И цзина". Поскольку же авторский текст представляет развернутое и связное изложение содержания "И цзина", постольку отрывочные "афоризмы" при каждой гексаграмме предстают в своей совокупности также как связный текст.
Эта часть работы Ю.К.Щуцкого для читателя наиболее трудная. Для ее понимания нужны два условия: во-первых, собственное знание "И цзина", хотя бы в пределах работ Ван Би, Оу-и и Итó Тóгая; во-вторых, вдумчивое отношение к концепции самого Ю.К.Щуцкого, в значительной мере построенной на элементах, идущих от этих трех ицзинистов, но в целом осмысляющей "И цзин" по-иному. Следует также помнить, что автор сам хотел об "И цзине" и своем понимании его говорить языком, близким к языку ицзинистики. Можно принять такой способ работы автора, можно и не принимать его. Но нельзя не признать: для того чтобы сделать такой "интерпретирующий перевод", нужно было не только вдуматься в "Книгу перемен", но и вчувствоваться в нее.
Ученые знатоки "И цзина" могут не согласиться со многим в интерпретации Ю.К.Щуцкого. Вполне допустимо понять ряд вещей в "И цзине" иначе. Ведь даже отдельные понятия "И цзина" осмыслялись исследователями по-разному, а от понимания отдельных понятий зависит и понимание "И цзина" в целом. Но не считаться с интерпретацией Ю.К.Щуцкого отныне нельзя. Размах исследовательской работы, понимание существа проблемы, продуманная аргументация, исключительное знание ицзиновской литературы, старой и новой, – все эти качества работы Ю.К.Щуцкого прочно вводят ее в арсенал ицзиноведения. Кроме того, в ней есть и то, что представляет особую и весьма значительную ценность: автором включены сделанные им переводы некоторых материалов, касающихся "И цзина", а именно: известного трактата Оу-ян Сю, рассуждения об "И цзине" Су Сюня [187], "Предисловие" Итó Дзэнсѐ к изданию исследования Итó Тóгая, а также стихи ряда китайских авторов, посвященные "И цзину". Есть даже большой отрывок из "Тай сюань цзина" Ян Сюна.
