Париж с изнанки. Как приручить своенравный город - Кларк Стефан (книги онлайн читать бесплатно .TXT, .FB2) 📗
Предметы, увековечивающие конец монархии, в высшей степени «земные». Это воссозданная камера Людовика XVI в тюрьме Тампль, с мебелью, которую сочувствующие граждане растащили после его смерти, а позднее пожертвовали музею. У короля вполне приличная кровать, книжный шкаф и даже миниатюрный бильярдный стол – возможно, предназначенный для его сына Луи-Шарля, который умер в тюрьме десятилетним, после трех лет заточения.
Здесь есть даже список вещей, которые Людовик XVI передал в тюремную прачечную. За две недели он отдал в стирку семнадцать рубашек, восемь пар носков, две пары caleçons (подштанников или кальсон), семь предметов нижнего белья и три простыни. Вроде бы все довольно скромно, если только забыть о том, что для многих заключенных единственным свежим предметом одежды был шарф, который им выдавали для стягивания волос в хвост, чтобы они не мешали свободному ходу ножа гильотины.
Париж ищет себе проблемы на голову (и не только)
Сразу после революции Париж скакнул в период удовольствий и жестокости, причем зачастую они выступали в паре.
Конечно, самым известным примером архитектурного мазохизма стало разрушение Бастилии, хотя это и был акт очищения, поскольку знаменитая тюрьма оставалась символом аристократического гнета. Правда, как я уже упоминал, в июле 1789 года тюрьма была практически пуста, а до этого многие из заключенных мотали срок лишь за то, что причинили неудобства aristos.
Еще более сомнительным выглядит уничтожение древних зданий только по причине их близости к религии. Целая серия полотен в коллекции Карнавале представляет торжествующих революционеров, растаскивающих по камням парижские церкви. Нотр-Дам устоял (если не считать обезглавленных статуй) лишь потому, что показал себя полезным в качестве продовольственного склада и новые парижане-атеисты приняли его как церковь, преданную богу Разума.
Единственным зданием, которое постреволюционные художники сочли достойным внимания, оказалась часовня Покаяния (Chapelle Expiatoire). Маленький изящный набросок маслом из коллекции музея изображает красиво одетых парижан, которые стоят на коленях перед статуей очень сексапильной Марии-Антуанетты в неглиже. Художник явно был ее фанатом.
Часовня Покаяния была построена в 1815 году, и видеть бывшую антигероиню королевских кровей, воспетую на холсте вскоре после того, как были обезглавлены и она сама, и ее режим, кажется странным. Но именно в 1815 году, после того как рассеялись чары самопровозглашенного императора Наполеона Бонапарта, короли вернулись, и Людовик XVIII заказал строительство часовни как мавзолея для своего брата Людовика XVI и невестки Марии-Антуанетты – на том самом месте, где были погребены их тела после казни.
Поразительно, но здание часовни пережило беспокойный XIX век без единой царапины, и сегодня часовня открыта для посещения. Это очень тихое и спокойное место, несмотря на близкое соседство с бульваром Османа (Boulevard Haussmann). В садах на подходе к этому мавзолею в стиле греческого храма тянутся два ряда могил, которые всегда пустовали. Они символизируют королевских телохранителей, швейцарскую стражу; около 600 из них были зверски убиты во время ареста Людовика во дворце Тюильри в августе 1792 года (да-да, в саду Тюильри когда-то находился дворец Ренессанс, построенный по приказу Екатерины Медичи, и он тоже пал жертвой революции).
Гробницы Людовика XVI и его жены в самой часовне, говорят, расположены точно на тех местах, где были найдены их тела. Возможно, поэтому мраморные надгробные статуи стоят порознь. Мария-Антуанетта – ближе к Деве Марии, а ангел неподалеку как будто поддерживает отсеченную голову Людовика. Стоит заглянуть в книгу отзывов посетителей – она буквально усыпана изображениями королевской лилии и надписями Vive le roi[105]. Революция 1789 года и все последующие потрясения так и не смогли истребить французский роялизм. Рождение города света
Залы XIX века хранят свидетельства атмосферы жестокости, которая царила в Париже десятки лет после того, как Людовик XVI оставил свою голову на площади, названной в его честь (ныне площадь Согласия – Place de la Concorde). Вопреки тому, во что так упорно хотят верить французы, их революция вовсе не была легкой смесью политических дебатов и нескольких ударов ножа гильотины, после чего навсегда наступили liberté, égalité, fraternité[106]. А как же восстания и/или государственные перевороты в 1799, 1815, 1830, 1848, 1851 и 1871 годах? Я уж не говорю о куда менее серьезных вспышках насилия, которые не могли не отразиться на жизни города.
Целые стены Карнавале занимают картины XIX века с изображением хорошо известных зданий, таких как Лувр и Отель де Виль, подвергающихся нашествиям (почти всегда парижан). Здесь же и сцены мученической гибели людей на баррикадах – например, одна из жертв восстания 1848 года пишет собственной кровью лозунг на полуразрушенной стене.
Однако самые серьезные разрушения нанесли городу вовсе не политические катаклизмы – по иронии судьбы разрушение практически всей средневековой сердцевины Парижа произошло в попытке спасти город от самого себя.
В середине XIX века барон Осман, подаривший свое имя бульвару, а городу – новый стиль архитектуры, снес невероятное количество средневековых зданий, церквей и дворцов и даже придумал Парижу прозвище – Ville Lumière, Город света. Это прозвище связано вовсе не с причудливыми уличными фонарями и уж тем более не намекает на философское просвещение, как полагают некоторые, – все дело в солнечных лучах, которые стали заливать город светом сквозь бреши, пробитые Османом в древней планировке улиц.
Жорж Эжен, он же барон Осман (на самом деле у него и прав-то на титул не было), был коренным парижанином, сыном одного из военных атташе Наполеона Бонапарта. И еще он был, как утверждают многие, величайшим вандалом за всю историю города.
Осман служил префектом департамента Сены (главным администратором Парижа) с 1853 по 1870 год, и именно ему поручили миссию реконструировать город в соответствии с рационалистическими канонами XIX века.
Справедливости ради стоит отметить, что многое было разрушено из благих побуждений. Во время вынужденной ссылки Наполеона III в Англию французский император влюбился в викторианский Лондон[107]. Он увидел грандиозный город, который был восстановлен и значительно расширен в границах после Великого пожара 1666 года, и начал подумывать о том, чтобы то же самое провернуть в Париже, но только без всякого пожара. Потому и был состряпан грандиозный план под названием Paris embellie, Paris agrandie, Paris assainie («Париж приукрашенный, расширенный и вычищенный»), с тройным акцентом на имени, чтобы люди уж нисколько не сомневались в том, о каком городе идет речь.
Монарх обещал дать парижанам воздух, свет и чистую воду. Были у него и тайные цели – помешать бунтовщикам строить уличные баррикады, как они это делали в 1830-м (когда изгоняли короля Карла X) и в 1848 году (когда был вынужден бежать Луи-Филипп). Наполеон III полагал, что широкие улицы свяжут многочисленные воинские формирования, разбросанные по городу, и войскам будет легче добираться для подавления восстаний.
Осман, политик и друг министра внутренних дел, был выбран на выполнение этой работы во многом потому, что у него напрочь отсутствовала ностальгия. Он обожал прямые линии и быстро приступил к их прокладке, не обращая внимания на сокровища архитектуры, попадавшиеся ему на пути. Он разрушил почти половину зданий на острове Сите (собору Нотр-Дам просто повезло не оказаться на пути трех новых улиц, проложенных бароном на карте острова) и даже снес собственное родовое гнездо на улице Фобур Сент-Оноре (Rue du Faubourg Saint-Honoré).
Надо отдать должное барону, перед началом кампании по разрушению он пригласил фотографа, чтобы тот запечатлел старый город для истории. Осман заказал фотосъемку – это был новый вид искусства – парижскому художнику по имени Шарль Марвиль, который должен был сделать сотни снимков парижских кварталов, подлежащих реконструкции. Хотя Осман вовсе не был романтиком, он попросил Марвиля фотографировать и ход работ – скажем, груды кирпича, которые должны были превратиться в авеню Оперы (Avenue de l’Opéra), или горы строительного мусора на месте будущей площади Карусель (Place du Carrousel), которая ныне находится между Пирамидой Лувра и садом Тюильри[108].
