Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Корман Яков Ильич
При этом строка «И всё наследство промотал» имеет своим источником исполнявшуюся Высоцким песню на стихи Глеба Горбовского «Когда качаются фонарики ночные. «Одна вдова со мной пропила отчий дом», — которая возвращает нас к другому варианту «Сказочной истории»: «Мы частенько с ней в отеле / Пили крепкие коктейли, / И однажды мы — ура! — / Прогуляли до утра» (АР-14-148). А что касается вдовы, то она будет упомянута и в «Путешествии в прошлое»: «Хорошо, что вдова всё смогла пережить, — / Пожалела меня и взяла к себе жить».
Вообще надо заметить, что лирический герой, выступая под разными масками, часто называет себя бедняком или человеком из простой семьи, а у его возлюбленной — либо знатное происхождение, либо ее родственники — высокопоставленные лица: «…Мне плевать, что ейный дядя /Раньше где-то в органах служил» («Я теперь на девок крепкий…», 1964), «…Что, мол, у ней отец — полковником, / А у него — пожарником» («Она — на двор, он — со двора…», 1965), «У нее… отец-референт в министерстве финансов» («Несостоявшийся роман», 1968), «…Что перед ней швейцары двери / Лбом отворяют. Муж в ЦК. / Ну что ж, в нее всегда я верил» («А про нее слыхал слегка…», 1968), «…Как женился я на дочке / Нефтяного короля» («Сказочная история», 1973 М; 294/), «А король: “Возьмешь принцессу и точка, / А не то тебя — раз-два и в тюрьму, / Ведь это всё же королевская дочка”, / А стрелок: “Ну хоть убей — не возьму!”» («Сказка про дикого вепря», 1966), «Из бедного житья — /Дав царские зятья! / Да здравствует солдат! Да здравствует!» («Солдат с победою», 1974), «Король от бешенства дрожит, / Но мне она принадлежит — / Мне так сегодня наплевать на короля!» («Про любовь в Средние века», 1969).
Можно даже проследить своеобразную эволюцию в отношении Высоцкого к женитьбе на царской дочери. Если в 1966 году «принцессу с королем опозорил / Бывший лучший, но опальный стрелок», отказавшись взять ее в жены, то в начале 1970-х ситуация меняется: «Но царская дочь путеводную нить / Парню дала» («В лабиринте», 1972), «Из бедного житья — / Да в царские зятья! / Да здравствует солдат! Да здравствует!» [788] («Солдат с победою», 1974), «…Как женился я на дочке / Нефтяного короля» («Сказочная история», 1973). Очевидно, это связано с женитьбой Высоцкого на Марине Влади, которая ассоциировалась у него с царской дочерью (ср. в «Песне о черном и белом лебедях» и в «Балладе о двух погибших лебедях»: «Ах! Он от стаи отбил лебедь белую — / саму прекрасну», «Она жила под солнцем — там, / Где синих звезд без счета, / Куда под силу лебедям / Высокого полета»).
Завершая разговор о «Смотринах», заметим, что в этой песне неудачи героя подчеркиваются семейными неполадками: «Чиню гармошку, и жена корит». Этот мотив можно найти и в других произведениях: «Ох, ругает меня милка» /2; 568/, «И пускай иногда недовольна жена, / Но бог с ней, но бог с ней!» /1; 113/, «Помогите хоть немного — / Оторвите от жены» /1; 252/, «Ну что же такого — выгнали из дома, — / Скажи еще спасибо, что живой!» /2; 176/, «Бил, но дверь не сломалась, — сломалась семья. / Я полночи стоял у порога / И ушел…» /3; 101/, «Если с ночи — “Молчи, / Не шуми, не греми, / Не кричи, не стучи, / Пригляди за детьми!..”» /3; 114/. Последняя цитата взята из стихотворения «“Не бросать!”, “Не топтать!”…» (1971), которое мы сейчас и рассмотрим, так как оно имеет самое прямое отношение к разбираемой теме.
Здесь показано, как толкование самых обычных норм поведения в советскую эпоху могло бесконечно расширяться, и в итоге эти нормы превращались в запреты.
Лирический герой принимает общепринятые правила, кроме одного: «“Без звонка не входить!” — / Хорошо, так и быть. / Я нормальные “не” / Уважаю вполне. / Но когда это — не / Приносить-распивать, / Это “не” — не по мне, / Не могу принимать».
На почве этого «неприятия» у него возникают конфликты с окружающими: «И соседка опять / “Алкоголик!” орет. / А начнешь возражать — / Участковый придет». Точно такая же ситуация повторится в стихотворении «Муру на блюде доедаю подчистую…»: «Я не дурю и возражаю, протестую» (АР-2-52). А в «Разговоре в трамвае» (1968) после того, как герой начал «возражать» вымогателю, он оказался на полу и надеется на приход милиции (того же «участкового»), которая разберется с зачинщиком, но милиция разбирается с ним самим: «Наконец! Вот милиция. / Жаль, что не могу пошевелиться я. / А не то я — вслух заявляю! — / Дал бы по лицу негодяю. / Путаете вы, не поддавший я! / Гражданин сержант, да пострадавший я! / Это он неправ, да клянусь я! / Нет, возьмите штраф, тороплюсь я» /5; 498 — 499/. И в стихотворении «Муру на блюде…» лирический герой возражает (причем если в «“Не бросать!”, “Не топтать!”…» алкоголиком его называет соседка, то здесь он уже сам откровенно говорит: «В угаре пьяном я твердею и мужаю»), и вновь за ним приходит «участковый»: «Хоть я икаю, но твердею, как спаситель, / И попадаю за идею в вытрезвитель (АР-252).
Теперь вернемся к стихотворению «“Не бросать!”, “Не топтать!”…»: «Он, пострел, все успел — / Вон составится акт: / Нецензурно, мол, пел. / Так и так, так и так». Здесь встречается прием, уже использованный в «Путешествии в прошлое» (причем совпадает даже стихотворный размер): «А наутро я встал — мне давай сообщать, / Что хозяйку ругал, всех хотел застращать, / Будто голым скакал, будто песни орал. / А отец, говорил, у меня — генерал!», — и в «Зарисовке о Ленинграде»: «Пел немузыкально. скандалил».
Во всех трех случаях проявляется одна и та же — официальная — точка зрения на песни и поведение героя; отсюда слова «будто» и «мол».
И в концовке стихотворения «“Не бросать!”, “Не топтать!”…» он приходит к выводу: «Так и может все быть, / Если расшифровать / Это “Не приносить!”, / Это “Не распивать!”».
В целом же рассказы героя об участковом, о соседке и т. п. основаны на его личном опыте, поэтому он знает, сколько ему могут за это дать: «Съел кастрюлю с гусем / У соседки лег спать / И еще — то да се… / Набежит суток пять!». Не исклюю-чено, что «соседка» здесь — это та же самая вдова из «Путешествия в прошлое»: «Хорошо, что вдова всё смогла пережить, / Пожалела меня — и взяла к себе жить».
Интересно также, что герой стихотворения работает на заводе (маска пролетария): «И точу я в тоске / Шпинделя да фрезы». Причем на свою работу он выходит, как все заводские, рано: «Я встаю ровно в шесть / (Это надо учесть)…». Сравним со стихотворением «Жизнь оборвет мою водитель ротозей…» (также — 1971): «Я, чтоб успеть, всегда вставал в такую рань…» /3; 73/. И сказано это, в первую очередь, о себе, поскольку сам Высоцкий всегда вставал очень рано.
А сетования героя: «И точу я в тоске / Шпинделя да фрезы <.. > И мелкает в уме / Моя бедная “мать”». - уже имели место в стихотворении «Есть здоровье бы-чее…» (конец 50-х): «Ах ты… дальше слово “мать”. <…> Ах ты, грусть-тоска моя, / Горе и печаль! / Вспоминаю маму я, / И ее мне жаль» [789] [790].
В стихотворении «Нараспашку при любой погоде…» (1970) мы вновь встречаем одну из вариаций «не», представленную на этот раз в виде императива, а не запрета: «Знаю, мне когда-то будет лихо — / Мне б заранее могильную плиту5?3, - / На табличке: “Говорите тихо!” / Я второго слова не прочту» /2; 266/, «Я читаю только “Говорите”, - / И, конечно, громко говорю» /2; 533/, за что ему и дают «суток пять». Через три года этот мотив будет развит в стихотворении «Я бодрствую, но вещий сон мне снится…»: «Организации, инстанции и лица / Мне объявили явную войну / За то, что я нарушил тишину…».
Что же касается маски пролетария, то она встречается также в дилогии «Два письма» (1967), которую можно рассматривать как прообраз «Диалога у телевизора» (1973). В обоих произведениях главными действующими лицами являются герой и его жена (оба — простые люди). Однако если в «Диалоге у телевизора» они находятся рядом, то в песнях 1967 года обращаются друг к другу заочно.
