Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Корман Яков Ильич

В стихотворении Высоцкого «Муру на блюде доедаю подчистую…» (1976) лирический герой говорит: «Вот с каждой рюмкой я твердею и мужаю» (АР-2-52). Похожая самоирония присутствует в «Москве — Петушках»: «.. к восемнадцати годам или около того я заметил, что с первой дозы по пятую включительно я мужаю, то есть мужаю неодолимо…» («Черное — Купавна»). При этом оба писателя сравнивают себя с Христом: «Хоть я икаю, но твердею, как спаситель» (Высоцкий), «Да брось ты, — отмахнулся я от себя, — разве суета мне твоя нужна? люди разве твои нужны? Ведь вот Искупитель даже, и даже Маме своей родной, и то говорил: “Что мне до тебя?”. А уж тем более мне — что мне до этих суетящихся и постылых?» (Ерофеев).

Поэтому власти часто распинают лирического героя Высоцкого: «А в тридцать три распяли, но не сильно» («О поэтах и кликушах»), «Вот привязан, приклеен, прибит я на колесо весь» («Что быть может яснее, загадочней…»), — и аналогичным образом расправляются с главным героем «Москвы — Петушков»: «…они пригвоздили меня к полу, совершенно ополоумевшего…».

В 1974 году Ерофеев записал себе в блокнот: «Казахстан, плоская шутка усталого Господа Бога» [3350] ^[3351]. А в декабре 1973-го появилась «Баллада о манекенах» Высоцкого, начинавшаяся так: «7 дней усталый старый бог <…> Творил убогий наш лубок…» (АР-6-154; АР-17-36).

И еще интресное сходство в отношении обоих писателей к религии.

Ерофеев в одном из интервью сказал: «Встретил как-то своего одноклассника… До чего же невозможно они себя ведут! <…> Я им сказал как-то: “Ну почему вы всё паскуднее год от года? Побойтесь если не Бога, то хоть меня". Все хотят выйти в крупные начальники^¹. А вот что писал Высоцкий: «Концы хоронят — ишь чего удумали! / Побойтесь бога — если не меня» («Райские яблоки», 1977; АР-3-164), «Побойтесь бога., если не меня, / Не плачьте вслед — во имя милосердия!» («Две просьбы», 1980; АР-3-120).

Также обращают на себя внимание очевидные параллели сцены убийства Венички с «Песней автомобилиста» Высоцкого: «Они вонзили мне шило в самое горло» ~ «Вонзали шило в шины, как кинжал», — и с его же «Моими похоронами»: «один из них, с самым свирепым и классическим профилем» ~ «А самый сильный вурдалак»; «вытащил из кармана громадное шило с деревянной рукояткой» ~ «Высунули жалы»; «Густая красная буква “Ю” распласталась у меня в глазах…» ~ «И кровиночка моя / Полилась в бокалы». Кроме того, одного из вампиров лирический герой называет паршивцем («Мне два пальца на руке / Вывихнул паршивец»; АР-13-34). И так же называл Веничка предшественника своих убийц — Сфинкса: «Боже мой! Он что, с ума своротил, этот паршивый Сфинкс?» (в обоих случаях события происходят либо во сне, либо в бреду).

При описании пыток со стороны Митридата Веничка говорит: «И тут мне пронзило левый бок, и я тихонько застонал, потому что не было во мне силы даже рукою защититься от ножика…», — как и у лирического героя Высоцкого в «Моих похоронах»: «Я все мускулы напряг — / Не сжимается кулак» (АР-3-38).

Совпадает и обращение Венички к Митридату с обращением лирического героя к вампирам: «Убери нож, убери…» ~ «Погодите, спрячьте крюк!».

Да и предыдущий мучитель Венички — Сфинкс — сродни вампирам: «…он рассмеялся, по-людоедски рассмеялся» ~ «Кровожадно вопия, / Высунули жалы».

В заключительной главе поэмы — «Москва — Петушки. Неизвестный подъезд» — Веничка говорит о своих убийцах: «Они даже не дали себе отдышаться — и с последней ступеньки бросились меня душить, сразу пятью или шестью руками, я, как мог, отцеплял их и защищал свое горло, как мог». А в предыдущей главе перед тем, как избить, они его «обступили с тяжелым сопением».

В творчестве Высоцкого данный мотив также представлен очень подробно: «В гроб вогнали кое-как, / А самый сильный вурдалак <…> Сопел с натуги, сплевывал / И желтый клык высовывал» («Мои похорона»), «Но он не услышал — он думал, дыша, / Что жить хорошо, и жизнь хороша» («Сентиментальный боксер»). В последнем случае — «он не услышал», продолжая избивать героя, что напоминает описание Митридата: «А он уже ничего не слышал и замахивался, в него словно тысяча почерневших бесов вселилась». Примечательно, что бесом назван и противник героя в «Сентиментальном боксере»: «А он всё бьет, здоровый черт».

Вот еще несколько параллелей между этими произведениями: «Перестань, Митридат, перестань!» ~ «Устал ведь, отдохни!».

Митридат ударяет Веничку ножом «в левый бок», а потом ему «пронзило правый бок». Также и противник лирического героя Высоцкого бьет его по ребрам: «И думал Буткеев, мне ребра круша…».

В последнем случае герой не понимает, за что противник избивает его: «И что дерется, вот чудак! — / Ведь я его не бью». И ровно об этом же говорил Веничка: «Один размахнулся — и ударил меня по щеке, другой — кулаком в лицо, остальные двое тоже надвигались, — я ничего не понимал».

В обоих случаях мы сталкиваемся с хорошо знакомым нам мотивом избиения, который часто разрабатывается Высоцким: «И в нос, в глаз, в рот, в пах / Били…» («Знаю, / Когда по улицам, по улицам гуляю…», 1975). Одной из его вариаций является избиение ногами (в том числе сапогами), которое встречается у обоих писателей: «Ты ему в брюхо сапогами! Пусть корячится!» ~ «А какой-то танцор / Бил ногами в живот» («Путешествие в прошлое»), «И кулаками покарав / И попинав меня ногами…» («Вот главный вход…»), «Кто на мне до зари / Сапогами ковал? / Взвод вспотел раза три, / А майор всё кивал» («Побег на рывок»; АР-4-14). Отметим заодно еще одну параллель с «Побегом на рывок»: «.. я, как мог, отцеплял их руки и защищал свое горло, как мог» ~ «Дальше встал я, как мог» (АР-4-14).

Между тем герой Ерофеева на первых порах пытается не упасть: «Я все-таки устоял на ногах и отступал от них тихо, тихо, тихо, а они четверо тихо наступали…». Сравним в «Песне микрофона» Высоцкого: «Я качаюсь, я еле стою», — где микрофон схватили за горло («Он сдавил мое горло рукой»), а в «Москве — Петушках» Веничке вонзили шило в горло. Однако в «Неужто здесь сошелся клином свет…» поэт уже не выдерживает давления со стороны власти: «Но падаю-уже не устоять».

Веничка же пытается спастись бегством: «Беги, Веничка, хоть куда-нибудь, все равно куда!.. <.„> Я схватился за голову — и побежал. Они — следом за мной…».

Похожая ситуация была в «Погоне» Высоцкого: «Ведь погибель пришла, а бежать — не суметь!». Однако тогда ему удалось уйти от смерти, но в стихотворении

«Неужто…» он понимает, что «бежать не суметь»: «Уже не убежать…» (набросок /5; 590/). Процитируем также «Конец охоты на волков» (1977): «И смирились, решив: все равно не уйдем!», — и поэму С. Есенина «Сорокоуст» (1920), где речь шла об угрозе индустриализации деревни: «Никуда вам не скрыться от гибели, / Никуда не уйти от врага».

Добираясь до Венички, «они, все четверо, подымались босые и обувь держали в руках — для чего это надо было? чтобы не шуметь в подъезде? или чтобы незаметнее ко мне подкрасться? не знаю, но это было последнее, что я запомнил».

Советская власть часто расправлялась с неугодными людьми «втихаря», чтобы не оставлять следов. Об этом говорится и у Высоцкого: «Его шаги едва слышны, — / Остерегитесь!» («Вооружен и очень опасен», 1976), «Вошли без стука, почти без звука» («Песенка про Кука», 1971), «И вот, как языка, бесшумно сняли / Передний мост и унесли во тьму» («Песня автомобилиста», 1972), «Чтоб не было следов, повсюду подмели» («Горизонт», 1971).

Сравним также фразу «Они вонзили мне шило в самое горло» с черновиком «Гербария» (1976): «В меня гвоздочек вдели» (АР-3-12). Кроме того, в этой песне над лирическим героем «глумятся дети» (АР-3-18), как и в «Москве — Петушках» — над человеком, которого разрезало поездом: «И окурок всё дымился, а дети скакали вокруг — и хохотали над этой забавностью…».