Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Корман Яков Ильич
В «Дорожной истории» напарник готов ударить героя гаечным ключом, а в «Отпустите мне грехи…» друзья хватают его за горло и душат: «Отпустите мою глотку, друзья мои <.. > Вы, как псы кабана, / загоняете. <.. > Отпустите ж вы вихры мои прелые, / Не ломайте руки мои белые, / Не хлещите вы по горлу, / друзья мои… <…> Не давите вы мне горло, / мои голеньки… <…> Мародерами меня / раскопаете».
Ну и самое интересное — в «Дорожной истории» напарник героя демонстрирует наплевательское отношение к тому, что случится с завязшим в сугробах МАЗом: «Глуши мотор, — он говорит, — / Пусть этот МАЗ огнем горит! / Мол, видишь сам — тут больше нечего ловить. / Мол, видишь сам — кругом пятьсот, / А к ночи точно занесет, — / Так заровняет, что не надо хоронить!».
Поразительно, но в стихотворении «Напрасно я лицо свое разбил…» (1976) абсолютно идентично ведет себя советская власть, которой наплевать на то, что происходит со страной, причем она также представлена в образе шофера: «Мою страну, как тот дырявый кузов, / Везет шофер, которому плевать». Однако лирическому герою Высоцкого, в отличие от такого «шофера» и от его напарника в «Дорожной истории», это глубоко небезразлично.
Теперь обратимся к перекличкам между «Дорожной историей» и «Аэрофлотом».
Во-первых, сюжет с увязшим МАЗом из «Дорожной истории» будет перенесен в «Аэрофлот» чуть ли не буквально, с той лишь разницей, что в последнем случае функцию МАЗа выполняет самолет: «Дорога, а в дороге — МАЗ, / Который по уши увяз» = «Но в Хабаровске рейс отменен — / Там надежно застрял самолет».
В обеих песнях всё закрывает снежная пелена, символизирующая безнадежную ситуацию в стране (вариация мотива ватной стены): «Сигналим зря: пурга, и некому помочь!» /3; 234/, «Всё закрыто — туман, пелена…» /5; 560/. Сравним также строку «Сигналим зря: пурга, и некому помочь!» с автомобильным стихотворением «Я груз растряс и растерял…» (1975): «Не дозовешься никого — / Сигналишь в вату» (С5Т-3-278). Да и в других произведениях герой говорит, что ему некому помочь: «“Эй! Живой кто-нибудь — выходи, помоги?'. /Никого…» («Чужой дом», 1974), «Спасите, доктор, доктор!.. Никого нет! Как назло, ни души — ни нянечкиной, ни хотя бы какого-нибудь алкоголика! Эй. кто-нибудь!..» («Опять дельфины», 1968; С5Т-5-46), «Неужели никто не решится, / Неужели никто не спасет» («Романс миссис Ребус», 1973), «Ни души вокруг единой, / Только топи да трясины / непролазные» («Две судьбы», 1977/5; 458/), «Погасить бы мне красный свет, / И все же зажигаю я. / Оказался он — / Как брони заслон, / А кругом — с этим свыкнулся! — / Нет как нет ни души, / Хоть пиши, хоть вороши, / А он откликнулся» («Возвратился друг у меня…», 1968).
И в «Дорожной истории», и в «Аэрофлоте» герой находится в подчинении у начальника: «Но на начальника попал, / Который бойко вербовал…» = «Когда начальник мой Е.Б. Изотов…», — и перегоняет машины: «И за Урал машины стал перегонять» = «И Родине нужны бульдозера» (черновик /5; 559/.
В обеих песнях действие происходит под Новый год: «Ну надо ж так — под Новый год!..» = «И Новый год летит себе на “ТУ”».
Кроме того, и в «Дорожной истории», и в «Аэрофлоте» напарник (знакомый) героя «наезжает» на него: «Я отвечаю: “Не канючь!” / А он — за гаечный за ключ, / И волком смотрит (он вообще бывает крут)» = «А он меня — всё плечиком в сторонку» (черновик /5; 557/).
В обеих песнях главный герой оказывается один на один со своим другом: «Он был мне больше чем родня, / Он ел с ладони у меня» = «Друга детства я стал вразумлять» (черновик /5; 560/).
Таким образом, можно заключить, что напарник героя в «Дорожной истории»
— это такой же его друг (двойник), как в «Мишке Шифмане» («Ты же меня спас в порту!») и в «Аэрофлоте».
***
Подведем некоторые итоги по теме двойничества, основываясь на этой и других главах.
В Высоцком замечательным образом уживались казалось бы несовместимые вещи:
1) хулиганхслогтьиинтелиигентллсть(варитции: суперменспво иссфомиостъ, маски шута и рыцаря, пролетария и интеллигента);
Причем даже к двум последним маскам — пролетария и интеллигента — у него было двойственное отношение. Приведем два свидетельства Игоря Кохановского о 1954 и 1964 годах: «Много лет спустя было в моде “армянское радио”, а тогда были басни Крылова, рассказанные как бы армянином {рассказывает басню про комара) <.. > Он комару говорит {имитирует армянский акцент): “Рабочий человек отдыхает. Слушай, ты издеваешься над рабочим человеком?” Короче говоря, 1954 год. Ему приписали антисоветчину, чуть не выгнали из школы и влепили тройку по поведению в четверти» [2877]; «Только что Никиту Хрущева сняли, мы с Володей встречаем в одной компании Новый год. И он, написав на эту тему целое либретто, в горняцкой каске изображает шахтера, которого отправили в отставку по состоянию здоровья. Получилось страшно смешно, но хохотали как-то осторожно: та новогодняя импровизация была записана у Андрея Донатовича Синявского, учителя Володи по Школе-студии МХАТ, впоследствии политзаключенного. И когда осенью 1965 года Синявский был арестован вместе с Юлием Даниэлем по обвинению в антисоветской пропаганде и агитации, Володя понимал, что ходит по лезвию ножа: его записи в архиве Синявского могли всплыть»29 [2878] [2879] [2880].
Представляют интерес также воспоминания Карины Филипповой-Диодоровой о том, как Высоцкий, учась в Школе-студии МХАТ, показывал игру в «товарища Иванова»: «О работе в нашей коммунистической бригаде мы рассказываем всегда с радостью, потому что мы большие герои, не то что США! Правда, Нюра?»298. Кроме того, в 1964 году было написано язвительное «Письмо рабочих тамбовского завода китайским руководителям». Однако позднее во многих стихах и песнях лирический герой Высоцкого будет непосредственно выступать в маске пролетария.
То же самое касается и маски интеллигента — в быту Высоцкий нередко позволял себе фразы типа «Золотухин — мужик, а все остальные — гнилые интеллигенты»^,
— но наряду с этим он говорил: «Золотухин, когда берет гармошку, вспоминает свое происхождение и делается полным идиотом» (дневниковая запись В. Золотухина от 02.10.1967 [2881]), и в стихах нередко выводил себя в образе интеллигента (серьезно или с самоиронией): «Но как же случилось, что интеллигент, / Противник насилия в быте, / Так низко упал я и в этот момент, / Ну если хотите, / Себя осквернил мордобитьем?!» («Я женщин не бил до семнадцати лет», 1963), «Но все ж я сохранил четвертый позвонок, / Что так необходим интеллигенту» («Горизонт», 1971; АР-11-121), да ив жизни, по многочисленным воспоминаниям, тоже был интеллигентом.
2) еврейство и русскость (что было вызвано, в первую очередь, генами);
3) ярый индивидуализм (многие его песни ведутся о лица «я») и столь же ярко выраженный коллективизм (ощущение всеобщего братства и стремление объединить людей; поэтому на своих концертах он любил повторять: «…я постарался сегодня всем вам, независимо от возраста, профессии, вероисповедания, зарплаты, настроения, цвета лица и так далее, спеть, чтобы досталось по куску каждому из вас» [2882] [2883]);
4) истовая религиозность («Баллада о бане») и богоборчество, доходящее до богохульства («Про плотника Иосифа», «Переворот в мозгах из края в край…»).
5) поразительное жизнелюбие, но одновременно с этим — тяга к смерти, в частности — к самоубийству.
