Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Корман Яков Ильич
И вообще воет лирический герой Высоцкого довольно часто: «Эх, бы взвыть сейчас! — Жалко, нету слез» («Бодайбо», 1961), «Я б отсюда в тапочках в тайгу сбежал — / Где-нибудь зароюсь и завою!» («И душа, и голова, кажись, болит…», 1969), «Мы выли, друга отпуская / В загул без времени и края» («Памяти Шукшина», 1974), «Мы вместе выли волками» («Гербарий»; черновик — АР-3-14), «И я под шизика кошу / И вою, что есть сил: / “Я это вам не подпишу, / Я так не говорил!”» («Ошибка вышла», 1976; черновик /5; 380/), «Но пса охраняю — / Сам вою, сам лаю» («Песня о Судьбе», 1976), «Взвыл я, ворот разрывая: / “Вывози меня, Кривая..”» («Две судьбы», 1977), «Я в отчаянье выл, грыз запястья в тщете / И рычал, что есть сил, — только зубы не те» («Палач», набросок 1975 года /5; 474/), «Мой хрип порой похожим был на вой» («Мой черный человек в костюме сером!..», 1979).
***
Большой интерес в свете темы позитивного двойничества представляет стихотворение «Забыли» (1966): «Икона висит у них в левом углу — / Наверно, они молокане, — / Лежит мешковина у них на полу, / Затоптанная каблуками. <.. > Мне дали вино — и откуда оно! — / На рубль — два здоровых кувшина, — / А дед — инвалид без зубов и без ног — / Глядел мне просительно в спину. / “Желаю удачи!” — сказал я ему. / “Какая там на хрен удача!” / Мы выпили с ним, посидели в дыму, / И начал он сразу, и начал: / “А что, — говорит, — мне дала эта власть / За зубы мои и за ноги? / А дел до черта — напиваешься всласть / И роешь культями дороги”» (АР-3-98).
Есть все основания полагать, что в образе этого безногого инвалида Высоцкий вывел своё alter ego (соответственно, происходит «раздвоение» авторского сознания — диалог с самим собой), поскольку родственные образы мы находим в целом ряде произведений, объединенных личностным подтекстом: «Ноги стерты и светят костями» /3; 438/, «А ветер дул, с костей сдувая мясо / И радуя прохладою скелет» /5; 191/, «Поэты ходят пятками по лезвию ножа / И режут в кровь свои босые души» /3; 40/, «Душу, сбитую утратами да тратами, / Душу, стертую перекатами…» /5; 63/, «На пути каменья сплошь — / Резвы ножки обобьешь, / Бедолага!» /4; 212/, «Чистая Правда по острым каменьям шагала, / Ноги изрезала, сбилась с пути впопыхах» /5; 489/, «Пускай усталый и хромой, / Пускай до крови сбиты ноги…» /2; 319/.
Как было показано ранее, этот мотив символизирует душевную истерзанность поэта, что вызвано тяжелыми жизненными испытаниями (с. 488). Сюда примыкает мотив старости лирического героя, умудренного горьким жизненным опытом.
Вообще же образ безногого инвалида встречается во многих произведениях: «Если б был я не калека / И слезал с кровати вниз…» («Песня о госпитале», 1964), «Я ступни свои сзади оставил <.. > Руки-ноги — на месте ли, нет ли» («Мы вращаем Землю», 1972), «Это не веревка — / Это мой костыль!» («Песня инвалида», 1980). Приведем еще две цитаты: «Я ранен, контужен, я малость боюсь…» («Поездка в город», 1969), «Они — как острый нож для инвалида» («Баллада о гипсе», 1972).
Интересно, что между «Песней о госпитале» и стихотворением «Забыли» существует множество перекличек, подчеркивающих единый подтекст: «А теперь я — в медсанбате / На кровати, весь в бинтах» = «Кровати да стол — вот и весь их уют <.. > Я словно попал в инвалидный приют»; «Вдруг сказал: “Послушай, парень, / У тебя ноги-то нет!” <…> Если б был я не калека…» = «А дед — инвалид без зубов и без ног…»; «И однажды, как в угаре…» = «Мы выпили с ним, посидели в дыму»; «Если б был я не калека / И слезал с кровати вниз, / Я б тому, который слева, / Просто глотку перегрыз!» = «Эх, были бы ноги — я б больше успел, / Обил бы я больше порогов!».
А ситуация из «Песни инвалида»: «Проскакали всю страну, / Да пристали кони, буде! / Я во синем во Дону / Намочил ладони, люди», — уже встречалась в «Песне Вани у Марии» (1974): «Я полмира почти через злые бои / Прошагал и прополз с батальоном, / А обратно меня за заслуги мои / Санитарным везли эшелоном» («инвалида» = «санитарным везли эшелоном»; «проскакали» = «прошагал»; «всю страну» = «полмира почти»). Во всех этих цитатах лирический герой выступает в одном и том же образе.
В черновиках стихотворения «Забыли» у строки «А что, — говорит, — мне дала эта власть…» имеется более откровенный вариант: «А что, — говорит, — мне советская власть…» (АР-3-98). Бесспорно, Высоцкий вкладывал в монолог главного героя свои собственные мысли и зачеркнул эпитет «советская», поскольку монолог становился слишком уж политически откровенным.
Отметим еще одну важную деталь. Главный герой стихотворения «Забыли» — старик-молоканин, ненавидящий советскую власть: «В проповедях молокане и другие сектанты Советскую власть выставляют в образе дьявола, дракона и проч.» [2684].
Примерно через полгода пишется «Сказка о несчастных лесных жителях», где поэт вывел советских чиновников в образе Кащея, а себя — в образе Ивана-дурака, который «к Кащею подступает, кладенцом своим маша» [2685] [2686]. Да и сравнение советской власти (шире — противников лирического героя) с дьяволом постоянно у Высоцкого: «Мой соперник с дьяволом на ты!» /3; 384/, «Им власть и слава не претили — / Они и с дьяволом <на ты>» (АР-14-145), «Он, видно, с дьяволом, на ты» /5; 417/, «В аду с чертовкой обручась, / Он потешается сейчас» /5; 419/, «Все рыжую чертовку ждут / С волосяным кнутом» /5; 80/, «А он — исчадье века! — / Гляди пустился в пляс» /4; 370/, «Так неужели будут пировать, / Как на шабаше ведьм, на буйной тризне / Все те, кто догадался приковать / Нас узами цепей к хваленой жизни?» /4; 303/.
Итак, чем же был близок поэту старик-молоканин? Во-первых, тем, что он был безногим инвалидом, в образе которого часто выступает лирический герой. Во-вторых, негативным отношением к советской власти. В-третьих, нищенской обстановкой в доме: «Кровати да стол — вот и весь их уют, — / И две — в прошлом винные — бочки, — / Я словно попал в инвалидный приют — / Прохожий в крахмальной сорочке». Такая же нищета царит дома и у самого героя: «И в дому моем — шаром кати» («Дом хрустальный», 1967), «У меня на окне — ни хера» («Несостоявшийся роман», 1968), «Лезу я, словно нищие в сумы, / За полтиной и за рутиной» («Как всё, как это было», 1971), «А у меня зайдешь в избу — / Темно и пусто, как в гробу» («Смотрины», 1973; АР-3-69).
В свете сказанного концовка стихотворения «Забыли»: «“Что надобно дед?” — я спросил старика. / “А надобно самую малость: / Чтоб — бог с ним, с ЦК, ну хотя бы ЧК / Судьбою интересовалась”», — прочитывается как желание самого поэта, чтобы власть обратила внимание на состояние его «выброшенности за борт», самой же властью и инспирированное. Леонид Филатов вспоминал: «Володя Высоцкий как-то спросил меня: “Ты такого-то знаешь?” — “Ну, знаю”. — “Знакомы?” — “Знакомы”. — “Ну так ты ему скажи — пусть он пародии на меня не поет”. — “Почему?” — “Потому. Меня нет в государстве. Как могут быть пародии на человека, которого нет?” Это показалось мне справедливым. Отовсюду выбросили, но при этом пародировать можно, оказывается…»^4.
Итак, дед в стихотворении «Забыли» — это alter ego поэта: «А что, — говорит, — мне дала эта власть / За зубы мои и за ноги? <…> Эх, были бы ноги — я б больше успел, / Обил бы я больше порогов! / Да толку, я думаю, — дед просипел, — / Да толку б и было немного». Сравним данную ситуацию с «Детской поэмой» (1971), где тоже есть дед, сетующий на то, что власть отвергла его изобретение и даже рекомендовала «остепениться»: «Дед разозлился: “Выходит, всю жизнь / Время я тратил напрасно!”».
В свою очередь этот дед, придумавший уникальную краску, является прообразом учителя Кокильона в «Балладе о Кокильоне», где тот изобрел коллоидальный газ.
