Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Корман Яков Ильич
Итак, поскольку в борьбе с властью можно легко «сломать голову», в «Балладе о короткой шее» (1973) будет сказано об опасности, которой подвержены люди «с открытой шеей» (а значит, и лирический герой Высоцкого): «…Поза неустойчива и шатка, / И открыта шея для петли. / И любая подлая ехидна / Сосчитает позвонки на ней». Сравним: «Канат не пересек мой шейный позвонок» («Горизонт»), «Если рыщут за твоею / Непокорной головой, / Чтоб петлей худую шею / Сделать более худой…» («Баллада о вольных стрелках»), «Ломают выгнутые шеи («Штормит весь вечер, и пока…»), «Да, правда, шея длинная — приманка для петли» («О поэтах и кликушах») («шея» = «шейный» = «шею» = «шеи»; «петли» = канат» = «петлей»; «позвонки» = «позвонок»; «худую шею = «шея длинная»).
В песне «Штормит весь вечер, и пока…» присутствует мотив насильственного «ломания хребта»: «В душе предчувствие, как бред, / Что надломлю себе хребет / И тоже голову сломаю». За год до этого он уже встречался в «Балладе о гипсе»: «Само- [2236] [2237] [2238] свал в тридцать тысяч кило / Мне хребет раздробил на кусочки» [2239]. А еще раньше — в «Балладе о брошенном корабле» (1970): «Мне хребет перебил в абордаже». И именно по этой причине в «Горизонте» (1971) герой скажет: «Но все ж я сохранил свой шейный позвонок, / Что так необходим интеллигенту» (АР-11-120).
Единство темы подчеркивают и одинаковые обороты в песне «Штормит весь вечер…» и в «Балладе о короткой шее»: «Под ноги пойдет ему подсечка. / И на шею ляжет пятерня» = «Ей кто-то ноги подсечет. / И рухнет взмыленная лошадь». Кроме того, в первой песне используется аллегорический образ лошадей, ломающих шеи, а во второй встречается следующий фразеологизм: «Всё! Теперь он — темная лошадка, / Даже если видел свет вдали. / Поза неустойчива и шатка, / И открыта шея для петли».
А мотив сломанной спины или хребта встречается у Высоцкого постоянно: «Слишком много он взвалил на плечи / Нашего — и сломана спина («Енгибарову — от зрителей», 1972), «На Дивногорских каменных столбах / Хребты себе ломаем и характер» («Студенческая песня», 1974), «Под черепом могильный звон, / Давленье мне хребет ломает» («Упрямо я стремлюсь ко дну…», 1977), «Нам там ломы ломали на горбу» («Летела жизнь», 1978). Сюда примыкает образ скованного хребта (вариация мотива несвободы): «И железные ребра каркаса / Мертво схвачены слоем цемента — / Только судороги по хребту» («Памятник», 1973), «Хребты нам гнули тяжестию лат» («Мы — верные, испытанные кони…», 1975), «Он, потрудясь над животом, / Сдавил мне череп, а потом…» («Ошибка вышла», 1976).
Что же касается «живучего парня», то ему было достаточно выпить глоток воды, чтобы ожить, несмотря на то, что он «кручен-верчен, бит о камни». Такая же ситуация возникала в стихотворении «Водой наполненные горсти…» (1974), где черногорцы могли выживать и бороться с врагами не на жизнь, а на смерть, именно благодаря глотку «живой воды»: «Шесть сотен тысяч равных порций / Воды живой в одной горсти… / Но проживали черногорцы / Свой долгий век — до тридцати».
В концовке песни «живучий парень» говорит: «Пока в стране законов нет, / То только на себя надежда», — явно повторяя слова белых офицеров из песни 1965 года: «В куски / Разлетелася корона, / Нет державы, нету трона, / Жизнь, Россия и законы — / всё к чертям» — а также авторскую реплику из «Песенки ни про что, или Что случилось в Африке» (1968): «Нет теперь закона».
Вполне очевидно, что отсутствие законов в стране — это констатация поэтом современной ему действительности: «Король, что тыщу лет назад над нами правил, / Привил стране лихой азарт игры без правил» («Королевский крохей», 1973). Отсутствие правил или законов — это и есть отличительная черта советской эпохи.
Важно отметить также идентичность «живучего парня» с лирическим героем в дилогии «Честь шахматной короны»: «Живет веселый парень Гарри» /5; 409/, «Ведь он живучий парень — Барри <.. > Он вовремя найдет ответ, / Коль свару заведет невежда» /5; 89 — 90/ = «Нам таких и нужно — семижильных, / И настырных, и незаморо-ченных. / Шахматы — спорт ловких, смелых, сильных / И чуть-чуть веселых и находчивых!» /3; 386/ («веселый» = «веселых»; «живучий» = «семижильных»; «он вовремя найдет ответ» = «находчивых»). А семижильным называл себя и сам поэт. Как вспоминает Аркадий Львов: «В прошлом году в Нью-Йорке, в Квинсе, я сказал ему: “Так петь нельзя — ты вкладываешь слишком много сердца. Побереги себя: тебе не двадцать девять”. Он махнул рукой: “Я двужильный”^*.
Но самое интересное, что песня «Живучий парень» (1976) напрямую продолжает тему «Баллады о вольных стрелках» (1975).
Сразу бросается в глаза, что «славный парень Робин Гуд» — это фактически тот же самый «живучий парень Барри». Причем образ славного парня встречается еще в двух произведениях 1976 года: «Жаль, что редко мы встречаем одиночек, / Славных малых, озорных чудаков!» («Мореплаватель-одиночка»), «Сколько славных парней, загоняя коней, / Рвутся в мир, где ни злобы, ни лжи, — лишь покой» («Расскажи, дорогой»). Понятно, что это сказано в первую очередь о себе, поскольку именно Высоцкий постоянно «загонял своих коней»: «Я коней своих нагайкою стегаю, погоняю» («Кони привередливые»), «Ах, вы, кони мои, погублю же я вас!» («Погоня»), «Ну а вдруг коней загнал / Понапрасну?!» («Грустная песня о Ванечке»).
Встречался эпитет славный и в двух произведениях 1973 года — в «Песне Билла Сигера» и в «Песенке-представлении Робин Гуся» (то есть того же славного парня Робин Гуда): «Душ не губил / Сей славный муж», «Я — славный гусь, хорош я гусь!». Все перечисленные случаи представляют собой своеобразную самокомпенсацию поэта за официальное непризнание и травлю. В данной связи можно упомянуть еще «Балладу о Кокильоне», где «учитель скромный Кокильон» назван великим; стихотворение «Про глупцов», в которой мудрец назван самым великим; «Балладу о маленьком человеке», где фигурирует «наш симпатичный господин Мак-Кинли»; «Песню Чеширского кота»: «А просто он волшебный кот, примерно как и я»; и «Песенку про Козла отпущения» с аналогичными эпитетами: «Симпатичная такая козья морда», «Восхитительная просто козья морда» (АР-8-10).
А выражение «наш симпатичный господин Мак-Кинли» заставляет вспомнить характеристику авторского двойника в поэме А. Галича «Вечерние прогулки» (1975): «И платком, заместо флага, / Сложный выразив сюжет, / Наш прелестный работяга / Вдруг пропел такой куплет: / “А по шоссе, на Калуги и Луги, / В дачные царства, в казенный уют, / Мчатся в машинах народные слуги, / Мчатся — и грязью народ обдают!..». В результате всех этих обличений скончался «партейный хмырь», олицетворяющий собой власть: «Хмырь зажал рукою печень, / Хмырь смертельно побледнел. / Даже хмырь — и тот не вечен, / Есть для каждого предел». Похожая ситуация разрабатывалась Высоцким в «Сказке о несчастных лесных жителях» (1967), где Иван-дурак наорал на Кащея бессмертного, который тоже оказался не вечен: «И от этих-то неслыханных речей / Умер сам Кащей, без всякого вмешательства…».
При этом «партейный хмырь» находит аналогию в песне «Ошибка вышла»: «Подручный хмырь, как автомат, / Вязал мои запястья» (АР-11-45). А описание Галичем работяги: «Он — подлец, мудрец и стоик, / Он прекрасен во хмелю», — перекликается не только с его собственной песней «Кто безгласных разводит рыбок…», где автор говорит о себе: «Прохиндей, шарлатан, провидец», — но и с двумя произведениями Высоцкого: «Он без пяти минут святой, / Без четырех минут наглец, / Без трех минут герой / И без одной — подлец» («Живучий парень»), «Лиходей, перевертыш, злодей, / Жрец фантазмов и фантасмагорий» («Препинаний и букв чародей…»). Сюда же примыкает образ «алкоголика, матершинника и крамольника» из «Письма с Канатчиковой дачи». Во всех этих случаях используется прием самоиронии.
