Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Корман Яков Ильич
Помимо того, в «Памятнике» и в «Расс» реле горного эха» герою затыкают рот: «И приглушен я, и напомажен» (АР-5-133) = «И в рот ему всунули кляп». Тем не менее, в черновиках «Памятника» он нас» роен оптимистически: «Ничего — расхлебаю и эту похлебку» (АР-5-130). Речь иде» о той же «похлебке», которая была приготовлена для него в «Моих похоронах»: «Яду капнули в вино, / Ну а мы набросились <.. > Но для меня — как рвотное, / То зелье приворотное». А в «Расстреле горного эха» представители власти сами напились «дурмана и зелья», после «пришли умертвить, обеззвучить живое, живое ущелье». Поэтому они охарактеризованы как не люди, что опять же возвращает к «Моим похоронам», где действуют вампиры.
Теперь вернемся к сопоставлению «Моих похорон» и «Памятника», в которых похожими характеристиками наделяется не только лирический герой, но и власть: «Кровожадно вопия, / Высунули жалы» = «Я при жизни не клал тем, кто хищный, / В пасти палец» [2097]; «Ангел или чёрт вы?» /3; 316/ = «Выделялся косою саженью, / Знайте, черти» /4; 260/.
Более того, власть в «Моих похоронах» охарактеризована точно так же, как родственники лирического героя и толпа в «Памятнике»: «Шустрый юный упырек» /3; 316/ = «Расторопные члены семьи» /4; 7/ (причем в «Моих похоронах» тоже саркастически упоминались «члены семьи» — вампиры: «Мои любимые знакомые» /3; 322/). Поэтому лирический герой одинаково обращается к вампирам и к своим родственникам: «Нате, пейте кровь мою» = «Нате, смерьте!» (да и врачам он говорил: «Колите, нате — сквозь штаны, / Но дайте протокол!»; АР-11-40).
Однако если в «Моих похоронах» герой только размышляет о том, чтобы прогнать вампиров: «Я ж их мог прогнать давно / Выходкою смелою», — то в «Памятнике» он уже предпринимает конкретные действия: «И шарахнулись толпы в проулки, / Когда вырвал я ногу со стоном / И осыпались камни с меня».
В «Памятнике» поэт с ужасом констатирует: «Вкруг меня полонезы плясали <.. > Стали хором кричать мои песни [2098], / Позабыв разногласья и склоки, / И никто не сказал им: “Не сметь!”» /4; 260 — 261/, - а в «Моих похоронах» его отпевает хор вампиров, которые тоже начинают плясать от радости: «Вот завыл нестройный хор, / И наладил пляски / Кровопивец-дирижер / В траурной повязке» /3; 316/. Таким же образом ведут себя представители власти в «Песне-сказке про нечисть»: «Танцевали на гробах богохульники»; в черновиках «Баллады о манекенах»: «А он — исчадье века! — / Гляди, пустился в пляс» /4; 370/; в «Пятнах на Солнце»: «А там другой пустился в пляс, / На солнечном кровоподтеке / Увидев щели узких глаз / И никотиновые щеки»; в черновиках «Мистерии хиппи» и «Набата»: «.Добывайте деньги в раже, / А добыв — пускайтесь в пляс» (АР-14-125), «Всех нас зовут зазывалы из пекла / Выпить на празднике пыли и пепла, / Потанцевать с одноглазым циклопом, / Понаблюдать за Всемирным Потопом» /3; 408/; и в «Пожарах»: «Пожары над страной — всё выше, жарче, веселей. / Их отблески плясали в два притопа, в три прихлопа».
Не менее интересна следующая перекличка между «Моими похоронами» и «Памятником»: «А умудренный кровосос / Встал у изголовия / И очень вдохновенно произнес / Речь про полнокровие» /3; 83/ = «Встал меж ног и, держась за мизинец, / Разродился приветствием-тостом / И хвалу нараспев произнес» /4; 261/.
Если в «Моих похоронах» «речь про полнокровие» произнес «самый сильный вурдалак», то в черновиках «Памятника» — «скульптор и каменотес», который уже упоминался в «Песне конченого человека» (1971), где автор также говорил о своей посмертной судьбе: «Не знаю, скульптор в рост ли, в профиль слепит ли» /3; 348/. А характеристика этого скульптора в «Памятнике» («Он мне ровно по щиколку ростом» /4; 261/) напоминает описание противника лирического героя в шахматной дилогии и песне «Передо мной любой факир — ну, просто карлик'.»'. «Я их держу заместо мелких фраеров», «Я его фигурку смерил оком»; а также — описание толпы из других произведений: «Лилипуты, лилипуты, — / Казалось ему с высоты» /3; 217/, «Нас обходит на трассе легко мелкота. / Нам обгоны, конечно, обидны, / Но мы смотрим на них свысока. Суета / У подножия нашей кабины» /4; 68/.
Теперь сравним ситуацию в «Моих похоронах» с черновиком «Песенки про мангустов» (также — 1971): «Очень бойкий упырек <…> Яду капнули в вино <…> Высунули жалы» = «Раньше острые стрелы пигмеи / Клали в яд: попадет — и ложись» (АР-4-136) («упырек» = «пигмеи»; «яду» = «яд»; «жалы» = «острые стрелы»). Эти же пигмеи упоминаются в шахматной дилогии: «Я его фигурку смерил оком»; в «Сказке о несчастных лесных жителях»: «Сам Кащей <…> стал по-своему несчастным старикашкою»; в «Прыгуне в высоту»: «Два двадцать у плюгавого канадца»; и в «Памятнике»: «И строитель шикарных гостиниц / (Он мне ровно по щиколку ростом) <.. > Разродился приветствием-тостом / И хвалу нараспев произнес» /4; 261/. Точно так же нараспев беседовал с героем «главный спец по демократам, бывший третий атташе»: «В выраженьях точных, сжатых / Инструктировал, как пел. / Он на этих демократах, / Говорит, собаку съел» («Инструкция перед поездкой за рубеж»; БС-17-17) [2099].
Подобный сарказм по отношению к представителям власти (в завуалированной форме) встречался также в «Лукоморье»: «Здесь и вправду ходит кот, как направо — так поет, / Как налево — так загнет анекдот»; в черновиках стихотворения «Я юркнул с головой под покрывало…», где про статую В. Мухиной «Рабочий и колхозница», бывшую символом советского государства, сказано: «Уперся он — та пела, но серчала» (АР-16-183); в начальной редакции «Палача», где этот палач уговаривал лирического героя: «Посчитаем ночь за три, / Споем, отдохнем» (АР-16-188); в посвящении «“Антимиры” пять лет подряд…»: «Но голос слышится [И словно музыка]: “Так-так-так”, - / Неясно только, чей, — / Просмотрит каждый ваш спектакль / Комиссия врачей, ткачей и стукачей» (АР-2-68); и в черновиках «Райских яблок»: «С криком “В рельсу стучи!” словно благовест спели бичи» (АР-3-158).
В последней цитате «бичи» являются помощниками власти: «Засучив рукава, пролетели две тени в зеленом, / С криком “В рельсу стучи!” пропорхнули на крыльях бичи» /5; 176/, «Кто-то ржавым болтом, поднатужась, об рельсу ударил, / И как ринутся все в распрекрасную ту благодать!» [2100].
Приведем свидетельства бывших заключенных: «Рядом с проходной стоит столб с перекладиной, на которой подвешен кусок рельса. Тут же большой болт. Утром и вечером в одно и то же время надзиратель, а если ему лень, то нарядчик из заключенных, бьет болтом по рельсу. Заслышав звон, дневальные в землянках оповещают о подъеме или отбое» [2101]; «Так к отбою звонят в лагерях, / Ржавой рельсой над зоной бряцая» (Вадим Делоне. «Ветер красной играет листвой…», 1975).
Поскольку в «Райских яблоках» «бичи» выполняют поручения власти — лагерного начальства (приказывают стучать в рельсу), — то они наделяются чертами самой власти, которая способна летать: «…пропорхнули на крыльях бичи» = «Вдруг в окно порхает кто-то / Из постели от жены», «Дух сегодня очень занят: / Крылья к ночи починяет» («Песня про плотника Иосифа»; АР-4-60, 62). Помимо святого духа, можно вспомнить Черномора из «Лукоморья больше нет», беду из посвящения Ю. Любимову («Лиха беда, настырна и глазаста, / Устанет ли кружить над головой?») и родственные образы тощего грифа, стервятника и ворона.
Заметим, что беда, настырно кружащая над головой, напоминает действия агентов КГБ в стихотворении «Копошатся — а мне невдомек…» (1975): «Подступают, надеются, ждут, / Что оступишься — проговоришься». Такими же настырными выведены противники лирического героя в «Сентиментальном боксере» и в шахматной дилогии: «Но он пролез — он сибиряк, / Настырные они!» /1; 200/, «Он даже спит с доской — настырность в нем» (АР-9-162).
