Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Корман Яков Ильич
Другая любовная песня — «Было так: я любил и страдал…» (1968) — также содержит массу аналогий с произведениями на социально-политическую тематику378: «Смеюсь навзрыд и плачу без причины» (АР-10-89) = «Смеюсь навзрыд, как у кривых зеркал» («Маски», 1970), «Живу, как умею, / Навзрыд хохочу» («Песня о Судьбе», 1976; АР-17-130); «Понял я: больше песен не петь» = «Не петь больше песен с тоской нам» («Давно смолкли залпы орудий», 1968; АР-4-96); «Понял я: больше снов не смотреть» = «Я понял: мне не видеть больше сны» («Не уводите меня из Весны!», 1962), «…не видать мне, что ли, / Ни денечков светлых и ни ночей безлунных?!» («Серебряные струны», 1962); «Мне не служить рабом у призрачных надежд, / Не поклоняться больше идолам обмана» = «Я больше не буду покорным, клянусь!» («Песня самолета-истребителя», 1968), «Я даже прорывался в кабинеты / И зарекался: “Больше никогда!”» («Мой черный человек в костюме сером!..», 1979), «Но никогда им не увидеть нас / Прикованными к веслам на галерах!» («Еще не вечер», 1968). Кроме того, решимость поэта «не служить рабом у призрачных надежд», помимо явного сходства со стихотворением 1979 года: «Я никогда не верил в миражи, / В грядущий рай не ладил чемодана», — напоминает еще три песни: «Расхватали открытая — мы ложных иллюзий не строим» («Этот день будет первым всегда и везде…», 1976), «Я иллюзий не строю
— я старый ездок» («Я еще не в угаре…», 1975), «От безделья уставший народ! / Понапрасну иллюзий не строй» («Аэрофлот», 1978; АР-7-115). Обращает на себя внимание также одинаковая рифма в песне «Было так: я любил и страдо…» и в упомянутом стихотворении 1979 года: «Дни тянулись с ней нитями лжи, / С нею были одни миражи» = «Я никогда не верил в миражи. / В грядущий рай не ладил чемодана — / Учителей сожрало море лжи / И выплюнуло возле Магадана».
А черновой вариант песни «Было так: у любил и страдал…»: «Ярву струну, что пела мне обманным звоном» /2; 421/, - предвосхищает сюжетную линию «Мистерии хиппи»: «Мы рвем — и не найти концов. <…> Вранье / Ваше вечное усердие! / Вранье / Безупречное житье! <…> Долой / Ваши песни, ваши повести!». В обоих случаях герои стремятся уничтожить всё, что связано с враньем.
***
Теперь мы можем снова вернуться к «Песне певца у микрофона»:
Я весь в свету, доступен всем глазам, -
Я приступил к привычной процедуре: Я к микрофону встал, как к образам… Нет-нет, сегодня точно — к амбразуре.
Лирический герой называет свою концертную деятельность привычной процедурой. А в написанном в том же году «Штангисте» он скажет о подъеме штанги: «Я выполнял обычное движенье / С коротким злым названием “рывок”».
В целом же описание того, как герой встал перед микрофоном, напоминает его подход к штанге: «Я к микрофону встал, как к образам… / Нет-нет, сегодня точно — к амбразуре» — «Я подхожу к тяжелому снаряду / С тяжелым чувством: вдруг не подниму?!».
И микрофон, и штанга представляют собой постоянное испытание героя: «Опять не будет этому конца!» = «Штанга, перегруженная штанга — / Вечный мой соперник и партнер»; и даже наделяются религиозными свойствами (этот прием знаком нам по «Побегу на рывок» и «Райским яблоках», в которых представлено тождество «советская власть = бог»): микрофон сравнивается с «лампадой у лица», поэтому лирический герой возносит ему молитвы: «Мне кажется, я вовсе не пою, / А истово молюсь и бью поклоны» (АР-13-9), «И тень, как от лампады на лице, / А за лампадой
— складни и иконы, /Ия пою и кланяюсь в конце. / Нет — это я молюсь и бью поклоны» (АР-13-11). А про штангу он говорит: «И брошен наземь мой железный бог» (черновик: «Мой партнер, противник и пророк»; АР-8-98). Однако в «Песне микрофона» уже сам микрофон, в образе которого будет выступать лирический герой, скажет о певце: «Он бог и царь, а я его лампада» (АР-13-13).
Между тем образы штанги и микрофона амбивалентны: «Мой партнер, мой враг и мой конек» (АР-13-50) (штанга) = «Он выполняет миссию свою / Жестокого, но искреннего друга» /3; 340/ (микрофон). Но поскольку партнер назван врагом, а друг — жестоким, оба хотят уничтожить лирического героя: «Мне напоследок мышцы рвет по швам» = «Он в лоб мне влепит девять грамм свинца».
В «Песне певца у микрофона» читаем: «На шее гибкой этот микрофон» (черновик: «Вы видите, кошмары у певца: / На микрофон накладываю руки!» /3; 340/), — а в «Штангисте»: «Как шею жертвы, круглый гриф сжимаю». Но есть и еще более тесное сходство: «Я не пою — я кобру заклинаю!» /3; 109/ = «Как шею кобры, круглый гриф сжимаю» (АР-8-96).
В обоих случаях отчетливо видно желание героя задушить своего оппонента, как и в ряде других произведений: «И если бы оковы разломать, / Тогда бы мы и горло перегрызли / Тому, кто догадался приковать / Нас узами цепей к хваленой жизни» («Приговоренные к жизни», 1973), «Я тороплюсь / В горло вцеплюсь — / Вырву ответ!» («В лабиринте», 1972), «Откуда что берется? / Сжимается без слов / Рука тепла и солнца / На горле холодов» («Проделав брешь в затишье…», 1972), «Было бы здорово, чтоб Понтекорво / Взял его крепче за шкирку» («Марш физиков», 1964), «Или взять его крепче за горло, / И оно свои тайны отдаст» («Баллада о времени», 1975).
И, наконец, еще две параллели со «Штангистом»: «Что есть мой микрофон — кто мне ответит?» /3; 109/ = «Так что такое штанга? — Это стержень» 13; 334/; «Чего мне ждать — затишья или бури?» /3; 340/ = «Чего мне ждать: оваций или свист?» /3; 103/379.
Причем, если вспомнить «Песню микрофона», то в ней с самого начала речь шла именно об «овациях»: «Я оглох от ударов ладоней», — как и год спустя в «Натянутом канате»: «Крики “Браво!” его оглушали», — то есть в обоих произведениях говорится о той самой «восторженности», в которую «не верит» лирический герой Высоцкого, и о той же «почестях игле» (песня «Я не люблю»), которая вновь напоминает «Натянутый канат»: «И лучи его с шага сбивали / И кололи, словно лавры», — а также «Погоню»: «Колют иглы меня — до костей достают».
В «Натянутом канате» о герое сказано: «Каждый вечер зачем-то он должен пройти / Четыре четверти пути» (АР-8-194), — а в «Песне певца у микрофона»: «По вечерам, когда закрыт Сезам, / К привычной приступаю процедуре» (АР-3-143).
Также в этих песнях наблюдается одинаковая атмосфера враждебности по отношению к лирическому герою: «Лупят фонари в лицо недобро», «В лоб недобро светят фонари» (АР-3-143) = «Били в лоб фонари акробату» (АР-12-52). Причем в первой песне дело не ограничивалось одними фонарями, поскольку угрозу представлял и сам микрофон: «Он в лоб мне влепит девять грамм свинца», — как и позднее в «Райских яблоках»: «И за это меня застрелили без промаха в лоб». А в «Натянутом канате» героя также убили: «Но в опилки, но в опилки / Он пролил досаду и кровь».
Кроме того, «недобрый» свет фонарей и слепящие прожектора напоминают песни «Вратарь» (1971) и «Честь шахматной короны» (1972): «Я сказал: “Я вас хочу предупредить, / Что кино люблю и ненавижу фото…”» /3; 300/, «Фоторепортеры налетели — / Ослепить, мерзавцы, норовят» /3; 386/. А ослепить лирического героя «норовят» и в «Памятнике» (1973): «Мне на рожу направили свет» /4; 260/.
Если в «Песне певца у микрофона» герой называет микрофон коброй: «Я не пою — я кобру заклинаю!», — то во «Вратаре» он обращается к своему врагу — репортеру: «Искуситель змей, палач! Как мне жить?».
В «Песне микрофона» герой обращается с просьбой о прекращении мучений: «Зал, скажи, чтобы он перестал!», — а во «Вратаре» эта просьба обращена непосредственно к «мучителю» — репортеру: «Я сказал ему: “Товарищ, прекратите!”» (АР-17-66).
В первом случае противник героя «терзает» его своими песнями, а во втором — речами, причем и те, и другие — «елейные»: «Он бальзамом мне горечь вливает…» =
379 Отметим такженеекольккобщихмооивовмеяадд «Штангистом» и ««зтяжным ппыжком»: «Веечый мой соперник и партгер» = «Бездушные и вечные / Воздушные поиокв»; «Снаряд — твой враг…» /3; 334/ = «Ог мне враг — парашютный слуга!» /4; 281/. И в обоих случаях лирический герой борется не только со свлвм противником (штангой и воздушными потоками), го еще и с искушением: «С трибун оаолй-то зритель сердобольный / Кричим: “Не надо! Брось его к чертям!"» (АР-8-96) = «Ветер в уши слчвися и шепчет скабрезно: / "Не тяни за кольцо — скоро легкость придет”». Такая же ситуация была во «Вратаре», где репортер уговаривал героя пропустить гол: «А ну, не шевелись — потяни!».
