Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Корман Яков Ильич
А образ графа как противника лирического героя перейдет из «.Дворянской песни» в стихотворение «Снова печь барахлит…» (1977): «Итак, оружье ваше, граф!» — «Так и быть, — говорит сероглазый брюнет, / Новоявленный граф Монте-Кристо» /5; 629/.
Мотив «новоявленности» власти знаком нам по целому ряду произведений: «Наелся всласть, но вот взялась / Петровка, 38» («Формулировка»), «Но вот явились к нам они, сказали: “Здрасьте!”» («У нас вчера с позавчера…»), «Но явился всем на страх вертопрах» («Лукоморья больше нет»), «Появился дикий вепрь огромадный» («Сказка про дикого вепря»), «Появились стрелки, на помине легки» («Конец охоты на волков»), «Человек появился тайком / И поставил силки на мангуста» («Песенка про мангустов»), «И гулякой шальным / Всё швыряют вверх дном / Эти ветры — незваные гости» («Баллада о брошенном корабле»), «Мы их не ждали, а они уже пришли» («У нас вчера с позавчера…»), «Слушай сказку, сынок, / Вместо всех новостей, / Про тревожный звонок, / Про нежданных гостей, / Про побег на рывок, / Про тиски западни. / Слушай сказку, сынок, / Да смотри, не усни» («Побег на рывок»; черновик /5; 504/), «Мои верные псы сторожат у ворот / От воров и нежданных гостей» («Не возьмут и невзгоды в крутой оборот…»), «Печальный тихий человек — случайный гость» («Палач»; ранняя редакция — АР-16-190). Вспомним и «Командировочную пастораль» А. Галича: «Обманул Христос новоявленный» (а у Высоцкого в песне «Не покупают никакой еды…» холера названа «новоявленною порчей»).
Кстати, сходство новоявленного графа Монте-Кристо со случайным гостем — палачом — отнюдь не случайно, поскольку в первом томе романа Дюма граф МонтеКристо предстает поклонником палаческих дел и знатоком психологии осужденных, а после совершения очередной казни дается такая картина: «Граф стоял, высоко подняв голову, словно торжествующий гений зла» (т. 1, ч. 2, гл. 14. «Ма/хоШа»126), — имеющая явное сходство с ранней редакцией «Палача» (1975): «Мы попели с мудрейшим из всех палачей» (АР-16-192). Подобные же характеристики находим в черновиках «Песни о вещей Кассандре»: «Но они оказалися глупыми / И всю Трою усеяли трупами, / Потому что Одиссей — хитроумный из людей — / Точно знал, что все троянцы очень любят лошадей» /2; 332/; в стихотворении «Снова печь барахлит…»: «Но вернул мне штаны всемогущий блондин» /5; 628/; в черновиках «Лукоморья»: «Бородатый Черномор — из воров он первый вор, / Он Людмилу даже спер — ох, мудёр» (АР-8119); и в черновиках «Конца охоты на волков»: «Ах. люди, как люди, премудры, хитры» (АР-3-26). Отсюда и «мудрейший из всех палачей» (кроме того, конструкция «мудрейший из всех палачей» напоминает описание Одиссея и Черномора: «хитроумный из людей», «из воров он первый вор»).
В той же главе романа упоминаются «ласковые бархатные глаза» графа МонтеКристо, следящего за подготовкой казни. А палач в стихотворении Высоцкого говорит: «Рубить и резать — это грубые глаголы, / Намного ласковей и легче — отделить» (СЗТ-2-468).
Следующая глава начинается с такого пассажа: «Когда Франц пришел в себя, он увидел, что Альбер, бледный как смерть, пьет воду, а граф уже облачается в костюм паяца. Франц невольно взглянул на площадь: гильотина, палачи, казненный — все исчезло; оставалась только толпа, шумная, возбужденная, веселая» (т. 1, ч. 2, гл. 15. «Карнавал в Риме»). А лирический герой Высоцкого заявляет палачу: «Противен мне безвкусный пошлый ваш наряд, / Я ненавижу вас, паяцы, душегубы!» (АР-16188).
Граф Монте-Кристо готовится к карнавалу, а в песне «Маски» (1970) лирический герой Высоцкого оказывается на маскараде: «Крючки носов и до ушей оскал, / Как на венецианском карнавале», — участие в котором принимают и палачи: «А вдруг кому-то маска палача / Понравится, и он ее не снимет?».
Во втором томе романа виконт Альбер вызывает на дуэль графа Монте-Кристо, а в «Дворянской песне» лирический герой тоже стреляется с графом.
Граф Монте-Кристо говорит: «Во Франции дерутся на шпагах или пистолетах» (т. 2, ч. 5, гл. 11. «Оскорбление»). А в песне Высоцкого эти слова обращены уже к самому графу: «Да, полно — предлагаю сам: / На шпагах, пистолетах».
У Дюма граф предоставляет виконту Альберу право самому выбрать оружие: «Скажите вашему доверителю, что я, хоть и оскорбленный, но, желая быть до конца эксцентричным, предоставляю ему выбор оружия и без споров и возражений согласен на всё; на всё, вы слышите, на всё, даже на дуэль по жребию, что всегда нелепо». А у Высоцкого то же самое скажет его лирический герой, обращаясь к графу: «Итак, оружье ваше, граф?! / За вами выбор — живо!».
Кроме того, в реплике героя «Дворянской песни»: «Барон, вы пили воду!», — вновь можно увидеть сходство с романом: «Альбер, бледный как смерть, пьет воду» (т. 1, ч. 2, гл. 15. «Карнавал в Риме»). Правда, Альбер — не барон, а виконт. Однако оба эти титула фигурируют в романе: «Разумеется, — отвечал Альбер, — потому что, перестань я быть виконтом, я обращусь в ничто, тогда как вы свободно можете пожертвовать баронским титулом и все же останетесь миллионером», — и в песне Высоцкого: «А вы, барон, и вы, виконт, / Пожалте в секунданты». Кстати, у виконта Альбера тоже было два секунданта: журналист Бошан и барон Шато-Рено.
Далее. Граф Монте-Кристо прислал баронессе лошадей «с четырьмя бриллиантами в ушах, по пять тысяч каждый» (т. 1, ч. 3, гл. 15. «Роберт-дьявол»), а лирический герой Высоцкого требует у графа: «.. верните бриллианты!».
Вызвав на дуэль графа, Альбер обращается к своему камердинеру: «Вы скажете, что я извинился перед графом; ступайте» (т. 2, ч. 5, гл. 14. «Мать и сын»). А в песне Высоцкого лирический герой извиняется сам: «Ах, граф, прошу меня простить, — / Я вел себя бестактно <…> Примите уверенье, граф, а с ними извиненье» (АР-11-100). Впрочем, и Альбер перед этим тоже решил объясниться с графом напрямую, после чего «Монте-Кристо со слезами на глазах, тяжело дыша, протянул Альберу руку, которую тот схватил и пожал чуть ли не с благоговением.
— Господа, — сказал он, — граф Монте-Кристо согласен принять мои извинения. Я поступил по отношению к нему опрометчиво. Опрометчивость — плохой советчик.
Я поступил дурно» (т. 2, ч. 5, гл. 13. «Дуэль»). Сходства здесь очевидны: «я извинился перед графом» = «Ах, граф, прошу меня простить»; «Я поступил дурно» = «Я вел себя бестактно»; «принять мои извинения» = «Примите… извиненье».
Между тем в песне Высоцкого граф не только не принял извинения героя, но и назвал его дураком: «Дурак?! Вот как! Что ж, я готов! / Итак, ваш выстрел первый». Этот сюжетный поворот связан с наличием в песне социально-политического подтекста — конфликта поэта и власти.
Различие также состоит в том, что в «Дворянской песне» герой собирался встретиться с графом с глазу на глаз: «Я в долг хотел у вас просить <.. > Хотел просить наедине — / Мне на людях неловко». - а в романе Дюма Альбер перед дуэлью хотел поговорить с графом именно «на людях» (т. 2, ч. 5, гл. 13. «Дуэль»): «Подождите, господа, — сказал Альбер, — мне надо сказать два слова графу Монте-Кристо». - спросил Моррель. — «Нет, при всех».
Объясняется это различие тем, что лирический герой Высоцкого предпочитает беседовать со своими оппонентами тет-а-тет: «Доктор, мы здесь с глазу на глаз — / Отвечай же мне, будь скор…» («Диагноз»), «Недавно мы с одним до ветра вышли / И чуть потолковали у стены» («Песня Гогера-Могера»), «Год назад — а я обид не забываю скоро — / В шахте мы повздорили чуток. / Правда, по душам не получилось разговора — / Нам мешал отбойный молоток» («Рядовой Борисов!..»).
Протеже графа Монте-Кристо Моррель говорит ему о виконте Альбере: «…я знаю, что он два раза дрался на дуэли, и дрался очень хорошо». А герой «Дворянской песни», прототипом которого послужил Альбер, скажет: «Кинжал… Ах, если б вы смогли! / Я дрался им в походах!». Здесь же герой обращается к графу: «Я в долг хотел у вас просить», — поскольку тот богат: «Он в ответ: “У меня этих самых рублей — / Я тебе ими бампер обклею” <.. > Но вернул мне штаны всемогущий блондин» («Снова печь барахлит…»). Таким же выведен и граф Монте-Кристо, который мысленно обращается к себе: «Ты, возрожденный к жизни, богатый сумасброд, грезящий наяву, всемогущий провидец, всесильный миллионер» (т. 2, ч. 5, гл. 16. «Валентина»).
