Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Корман Яков Ильич
И, наконец, оба проходят через смерть и воскресают: «но Бог воскресил Его, расторгнув узы смерти» (Деян. 2:24) ~ «Он видел ад, / Но сделал он / Свой шаг назад — / И воскрешен!».
В 1972 году пишется стихотворение «Енгибарову — от зрителей», формально посвященное безвременно ушедшему клоуну Леониду Енгибарову, а фактически — самому себе. К тому же главный герой здесь откровенно наделяется чертами мессии из 53-й главы книги пророка Исайи: «Но Он взял на Себя наши немощи и понес наши болезни» ~ «Горе наше брал он на себя»; «.. наказание мира нашего было на Нем <…> Он понес на Себе грех многих» ~ «Слишком много он взвалил на плечи / Нашего…»; «И избавил Он нас от болезней и снял наши недуги» ~ «И тревоги наши, и невзгоды / Он горстями выгребал из нас, / Словно многим обезболил роды…»; «Он был презрен и умален пред людьми. <…> Он был презираем, и мы ни во что не ставили Его» ~ «Зрители и люди между ними / Думали: “Вот пьяница упал”».
Сравним также строки «Шут был вор, он воровал минуты — / Грустные минуты тут и там» с первым посланием апостола Павла фессалоникийцам: «…день Господень придет, как вор ночью» (1 Фес. 5:2). А смерть клоуна на арене и смерть Иисуса на кресте сопровождаются наступлением темноты: «В полдень на землю опустилась тьма и не рассеивалась до трех» (Мк. 15:33) ~ «В сотнях тысяч ламп погасли свечи».
Сравнение себя с Христом в иронической форме присутствует также в стихотворении «Муру на блюде доедаю подчистую…» (1976): «Хоть я икаю, но твердею, как спаситель, / И попадаю за идею в вытрезвитель» (АР-2-52). А черновой вариант: «Соль, перец, уксус подъедаю подчистую. / Глядите, люди, — я страдаю, протестую» (там же), — отсылает к сцене распятия Христа: «Также и воины ругались над Ним, подходя и поднося Ему уксус и говоря: если Ты Царь Иудейский, спаси Себя Самого» (Лк. 23:36–37).
Очевидно, что «соль, перец, уксус», представляющие собой «муру на блюде», символизируют горечь от издевательств, которым власть подвергает лирического героя: «Не привыкать глотать мне горькую слюну — / Организации, инстанции и лица / Мне объявили явную войну…» («Я бодрствую, но вещий сон мне снится», 1973), «Заносчивый немного я, / Но в горле горечь комом: / Поймите, я, двуногое, / Попало к насекомым!» («Гербарий», 1976) и т. д.
Данный образ имеет своим источником песню «Мои похорона» (1971), где вампиры безуспешно пытались отравить героя: «Яду капнули в вино, / Ну а мы набросились <.. > Здоровье у меня добротное, / И закусил отраву плотно я», — так же как и в разбираемом стихотворении: «Муру на блюде доедаю подчистую».
Еще один черновой вариант стихотворения «Муру на блюде…»: «Глядите, люди, как я смело протестую! [В угаре пьяном я твердею и мужаю] <.. > Хоть я икаю, но твердею, как спаситель» (АР-2-52), — напоминает другое исповедальное стихотворение: «Не жалею глотки / И иду на крест. / Выпью бочку водки / За один присест» («И не пишется, и не поётся…», 1975; АР-4-148), — а также стихотворение С. Есенина «Быть поэтом — это значит то же…» (1925): «Потому поэт не перестанет / Пить вино, когда идет на пытки» («смело протестую» = «не жалею глотки»; «в угаре пьяном» = «выпью бочку водки» = «пить вино»; «как спаситель» = «иду на крест» = «идет на пытки»; кстати, в угаре пьяном Есенин оказывался в «Письме к женщине», 1924: «И я склонился над стаканом, / Чтоб, не страдая ни о ком, / Себя сгубить в угаре пьяном»). А «не жалеет глотки» герой и в стихотворении «Напрасно я лицо свое разбил…» (1976): «Один ору — еще так много сил». Процитируем также «Песню о вещем Олеге» (1967), имеющую явное сходство со стихотворением «Муру на блюде…»: «Как вдруг прибежали седые волхвы, / К тому же разя перегаром» («волхвы» = «как спаситель»; «разя перегаром» = «в угаре пьяном»). Далее волхвы предупредили князя Олега о скорой гибели, но он на них закричал: «Напился, старик, — так пойди похмелись», — а в стихотворении лирический герой в результате своих протестов «попадает за идею в вытрезвитель». Кроме того, Олег не поверил предсказанию волхвов: «И неча рассказывать байки», — а в стихотворении «Ах, откуда у меня грубые замашки?!» (1976) лирический герой сетует на «вранье да хаянье» в свой адрес. Здесь же он напрямую называет себя «рабом божьим», которому «отрубили голову», а волхвы, напомним, «не сносили голов» (причем если волхвы были седые, то и лирический герой задается вопросом: «От каких таких причин белые вихры?.»): «Мне папаша подарил бычее здоровье, / И от бога дадено не хухры-мухры. [1166] <.. > Но не дал бог голоса — нету, как на грех. <.. > Был раб божий, нес свой крест, были у раба вши. / Отрубили голову — испугались вшей. / Да, поплакав, разошлись, солоно хлебавши…» (АР-7-26). При этом снижение образа пророка за счет вшей напоминает более ранние «Смотрины» (1973), в которых лирический герой сетовал на тараканов: «Тут у меня постены появились, / Я их гоню и так, и сяк — они опять». Но наряду с этим в обоих случаях герой выступает в образе певца: «И я запел про светлые денечки» [1167] = «Пел бы ясно я тогда — пел бы я про шали» [1168], - который чувствует тяжесть на душе: «А у меня и в ясную погоду / Хмарь на душе, которая горит» = «Так откуда у меня хмурое надбровье?», — так же как и в «Гербарии»: «В мозгу моем нахмуренном / Страх льется по морщинам», — где ему вновь не дают житья насекомые, но уже являющиеся аллегорией людей: «И тараканы хмыкают — / Я и для них изгой» (АР-3-20).
В стихотворении «Ах, откуда у меня грубые замашки?!» поэт подвергается травле: «От кого же сон такой, да вранье, да хаянье?», — как уже было в 1973 году: «Я бодрствую, но вещий сон мне снится.<…> Кричат, что я у них украл луну <…> И небылицу догоняет небылица».
В обоих случаях присутствуют христианские образы: «И сам я не забуду осениться» = «Был раб божий, нес свой крест»; а лирический герой выступает в образе певца: «И песню напишу, и не одну» = «Пел бы ясно я тогда…».
Еще одной предшественницей стихотворения «Ах, откуда у меня грубые замашки?!» является песня «Я к вам пишу» (1972), где речь тоже идет о травле, хотя и заочной: «Но что поделать: я и впрямь не звонок, / Звенят другие — я хриплю слова» = «Тут и голос должен быть — чисто серебро. <.. > Но не дал бог голоса, — нету, как на грех! <…> И кричал со всхрипом я — люди не дышали»; «Вот я читаю: “Вышел ты из моды, / Сгинь, сатана, изыди, хриплый бес!”» = «От кого же сон такой, да вранье, да хаянье?». В первом случае герой мимоходом сравнивает себя с Христом, а во втором выступает непосредственно в образе божьего слуги: «Еще письмо: “Вы умерли от водки”. / Да, правда, умер, но потом воскрес» [1169] — «Был раб божий, нес свой крест».
В свою очередь, многие образы из стихотворения «Ах, откуда у меня грубые замашки?!» перейдут в «Райские яблоки» (1977): «Был раб божий, нес свой крест <…> Отрубили голову…» = «Не к Мадонне прижат, божий сын, а в хоромах холоп. <…> Но сады сторожат, и убит я без промаха в лоб» («ра(5… божий» = «божий… холоп»; «Отрубили голову» = «убит я… в лоб»); «Да поплакав, разошлись, солоно хлебавши» = «Не скажу про живых, а покойников мы бережем»; «Ах, откуда у меня грубые замашки?!» = «Лепоты полон рот, и ругательства трудно сказать».
Важность для Высоцкого религиозной тематики подчеркивают также наброски 1975 года для спектакля по пьесе Кирилла Ласкари «Ошибки молодости»:
Царство отца — подчинение
царство сына — мысли
духа святого — добра и искусства
<…>
Тайная вечеря:
Возвращение блудного сына Искушение — деньги отдал (АР-5-204).
В стихотворении «Люблю тебя сейчас…» (1973) обыгрываются слова Иисуса: «Ищите и обрящете, толцыте и отверзется вам» (Лк. 11:9) ~ «Но выход мы с тобой поищем и обрящем» (АР-14-160).
