Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Корман Яков Ильич
Таким образом, непроходимый лес, то есть «ватная стена» советской власти, «поглощающая» людей, имеет сходство с Бермудским треугольником, в котором «гибнут самолеты, / Исчезают корабли» (АР-8-46). Здесь следует вспомнить и черновик песни «Почему аборигены съели Кука» (1971 — 1972): «Всюду — искривленья, аномалии, / Парадоксы странные вокруг» /5; 433/. А Бермудский треугольник как раз и представляет собой «искривленья, аномалии», которые у Высоцкого традиционно соотносятся с мотивом «искривленности» советского общества (мотив «век вывихнут»): «Двери наших мозгов посрывало с петель» /2; 270/, «Или света конец — и в мозгах перекос» /5; 212/, «Переворот в мозгах из края в край, / В пространстве — масса трещин и смещений» /2; 251/, «Но ветер дул и расплетал нам кудри, / И распрямлял извилины в мозгу» /5; 191/.
Что же касается «Погони», то лирический герой высказывает в ней такие же мысли, которые в «Письме с Канатчиковой дачи» будут произноситься от лица всех пациентов: «Колют иглы меня — до костей достают» = «Нас врачи безбожно ко-лют»831; «Ведь погибель пришла, а бежать — не суметь!» = «Академики, родные, / Мы ж погибнем задарма» (АР-8-44). И сам герой предстает в одинаковом облике: «В хлопьях пены мы» = «Бился в пене параноик» (об автобиографичности этого образа мы уже говорили при разборе «Песни про Джеймса Бонда»).
Теперь проследим общие мотивы между «Письмом с Канатчиковой дачи» и «Песней-сказкой про нечисть».
В первую очередь, это мотив кромешной тьмы: «В заповедных и дремучих страшных Муромских лесах» = «Окружили тьмою тъмущей» (С5Т-4-255).
Второй мотив, являющийся следствием первого, — «пропадание навсегда» в дремучем лесу и в психбольнице: «Только всех их и видали — / Словно сгинули!» = «Академики, родные, / Мы ж погибнем задарма» (АР-8-44); «Защекочут до икоты и на дно уволокут» = «Нам осталось уколоться / И упасть на дно колодца, / И там пропасть, на дне колодца, / Как в Бермудах, навсегда».
В обоих случаях говорится об отравленном зелье, которое является атрибутом власти (нечисти и врачей): «Пили зелье в черепах…» = «Поют здесь отравой сущей» (АР-8-56). А сама власть названа безбожной: «Танцевали на гробах — богохульники» (АР-11-6) = «Нас врачи безбожно колют» [1043] [1044] [1045].
В первой песне «приезжим» бесам (Змею Горынычу и Вампиру) противостоят «отечественные» — Соловей-разбойник и ведьмы, выступающие в маске пролетариев: «Соловей-разбойник тоже был не только лыком шит — / Гикнул, свистнул, крикнул: “Рожа, гад, заморский паразит! / Убирайся без бою, уматывай / И Вампира с собою прихватывай!” <…> Все взревели, как медведи: “Натерпелись, сколько лет! / Ведьмы мы али не ведьмы? Патриотки али нет?!». И в такой же маске выступят пациенты Канатчиковой дачи: «Больно бьют по нашим душам / Голоса за тыщи миль. / Зря “Америку” не глушим, / Зря не давим “Израиль”! / Всей своей враждебной сутью / Подрывают и вредят — / Кормят, поят нас бермутью / Про таинственный квадрат», «Вот что, радиобандиты, / Паразиты и наймиты: / Ваши шутки лыком шиты8зз, / И заезжен ваш конек» (АР-8-49) («заморский паразит» = «за тыши миль… паразиты»). Причем если в ранней песне, реагируя на действия Змея Горыныча, «все взревели, как медведи», то и в поздней, слушая зарубежные радиопередачи, «сорок душ посменно воют».
Продолжая разговор об образе леса как олицетворении власти, приведем еще несколько цитат: «Вдоль дороги — лес густой / С бабами-ягами» («Моя цыганская», 1967), «А тем временем зверюга ужасный / Коих ел, а коих в лес волочил» («Сказка про дикого вепря», 1966). Образ зверюги, поедающего людей, разовьется в стихотворении «В лабиринте»: «Злобный король в этой стране / Повелевал, / Бык Минотавр ждал в тишине / И убивал», — и в частушках к спектаклю «Живой» (1971): «Эй, кому бока намяли? / Кто там ходит без рогов? / Мотякова обломали, — / Стал комолый Мотяков!» (Мотяков был председателем райисполкома^-34; а позднее — в стихотворении «Я никогда не верил в миражи…» (1979): «Учителей сожрало море лжи / И выплюнуло возле Магадана». Упомянем также родственный образ огромных челюстей: «Маслянистые прелести — / вам туда? / Но захлопнутся челюсти / навсегда» («Это вовсе не френч-канкан…», 1976), «Повисают их челюсти — дуги забрал <…> Я нарочно такого врага отыскал» («Баллада о времени», 1975; черновик /5; 313/).
Вообще же образ Быка Минотавра свидетельствует о громадности и массивности власти. Это же касается родственного образа в «Марше футбольной команды “Медведей "», герои которого играют «в кровавый, дикий, подлинный футбол». И вообще враги лирического героя отличаются большими размерами: «А он всё бьет, здоровый черт» /1; 200/, «Такую неподъемную громаду / Врагу не пожелаю своему» /3; 103/, «Но понял я: не одолеть колосса» /3; 143/, «Самосвал в тридцать тысяч кило / Мне скелет раздробил на кусочки!» /3; 183/, «Бил самосвал машину нашу в лоб» /5; 233/, «Он со мной сравним, как с пешкой слон» /3; 383/.
А что касается леса, то в песне «Лирическая» (1970) он является уже олицетворением всей страны: «Живешь в заколдованном диком лесу, / Откуда уйти невозможно», — как и в написанных год спустя «Моих капитанах»: «Я теперь в дураках — не уйти мне с земли, — / Мне расставила суша капканы».
***
Образность стихотворения «В лабиринте» частично восходит к «Странной сказке» (1969), где дается последовательное описание тридевятого государства, тридесятого королевства и триодиннадцатого царства, которые сосуществуют рядом друг с другом.
Если в стихотворении «злобный король в этой стране / Повелевал» (как и в ряде других произведений: «Может, правду кто кому / Скажет тайком, / Но королю жестокому — / Нет дураков!» /2; 238/, «Злой дирижер страной повелевал» (АР-12-56), «Зло решило порядок в стране навести» /5; 11/), то в «Странной сказке» про короля, возглавлявшего тридесятое королевство, сказано: «Тишь да гладь, да спокойствие там, / Хоть король был отъявленный хам: / Он прогнал министров с кресел, / Оппозицию повесил / И скучал от тоски по делам».
Трудно не узнать в этой фигуре Сталина, который «повесил» всю оппозицию, так же как и в стихотворении «В царстве троллей…», написанном в это же время: «Своих подданных забил / До одного».
Кроме того, в строке «Трижды десять — тридцать, что ль?» содержится указание на то, что к 1930-му году Сталин избавился от всех своих политических оппонентов, захватив единоличную власть в стране. А о том, что он был «отъявленным хамом», говорится и в более позднем стихотворении «В одной державе с населеньем…» (1977): «Их поражал не шум, не гам / И не броженье по столам, / А то, что бывший царь наш — хам, / И что его не уважали».
Также и ироническое описание благополучия, которое царит в «тридесятом королевстве»: «Тишь да гладь, да спокойствие там», — повторяется во многих произведениях, где речь идет о Советском Союзе: «Но королю жестокому / Докладывают — только, мол, / Лишь благодать кругом» («В царстве троллей…»), «В королевстве, где всё тихо и складно…» («Сказка про дикого вепря»), «Тишь в благоустроенном / Каменном веку» («Много во мне маминого…»), «В мире — тишь и безветрие, / Чистота и симметрия» («Вот главный вход…»), «В Ленинграде-городе — тишь и благодать» («Зарисовка о Ленинграде»). Причем эта «благодать» царит и на «том» свете, поскольку им также управляет советская власть: «Зову туда, где благодать / И нет предела» («Я прожил целый день в миру / Потустороннем…»), «И как ринулись все распрекрасную ту благодать!» («Райские яблоки»).
Некоторые сложности возникают при интерпретации образа «тридевятого государства» и его правителя: «В Тридевятом государстве / (Трижды девять — двадцать семь) / Всё держалось на коварстве — / Без проблем и без систем. / Нет того чтобы сам — воевать, — / Стал король втихаря попивать, / Расплевался с королевой, / Дочь оставил старой девой, / А наследник пошел воровать».
