Церковь в мире людей - Кураев Андрей (протодиакон) (книги бесплатно без регистрации txt) 📗

Ректор Московской духовной академии прот. Александр Горский подметил эту погрешность славянофильской "соборности" еще в XIX веке: "Хомяков утверждает, что охраняет Церковь от погрешностей не иерархия, а народ, и приводит слова Грамоты патриархов 1848 года. Это несправедливо. Он воображает, что после Вселенских соборов бывали какие—то еще рассуждения у неприсутствовавших на соборах о том, правильно ли решен тот или другой догматический вопрос, и только после рассмотрения и единогласного одобрения принимались эти определения. Это фикция. Таких суждений никто снова не предпринимал, тем менее миряне. Если и было после некоторых соборов, именовавших себя вселенскими, опровержение их, как после собора иконоборческого или флорентийского, то не миряне единственно восставали, но с ними и остальные иерархи, на соборе не присутствовавшие или на соборе терпевшие насилие. Что касается до слов Грамоты, то она имеет ввиду только внешнее охранение, а не развитие и разъяснение учения. Во времена гонения на Православие множество православных естественно должно было защищать пастырей своих, готовых стоять за Православие, и императоры опасались их трогать, например, Валент – Василия Великого. С другой стороны, конечно, и пастыри иногда побаивались своего народа, когда они желали в чем—либо изменить истине. В этом смысле говорится, что и наш раскол немало способствовал сохранению нашей Церкви в древнем ее положении. Но это не дает еще права объяснять непогрешимость Церкви миром, то есть обществом мирян, помимо иерархии: без учителей веры, что было бы это стадо?… Хомяков говорит, что Церковь "оставляет за собой право судить о том, верно ли засвидетельствованы ее вера и ее Предание". Это выводится из истории некоторых соборов, даже имевших притязания на наименование вселенских, которые однако же потом были отринуты Церковью, например, собор Флорентийский. Но что же? Кто отрицал его? Кто осудил его? Народ, но не один народ. А формально осудили его патриархи и епископы, не бывшие во Флоренции, патриархи, которые давали полномочия своим местоблюстителям, представлявшим их лица на соборе, и которые потом могли, и даже обязаны были, поверить действия своих представителей на соборе" [263].

В—четвертых, весьма странно поступили греческие иерархи, решившие похвастаться перед Европой своей демократичностью и "соборной любовностью" и при этом не нашедшие нужным обсудить заготовку своего послания с крупнейшей православной Церковью мира – с Церковью Российской Империи (ведущим иерархом которой в ту пору был св. Филарет Московский). Это вековечное греческое презрение к "северным варварам" показывает, что патриархи сами не верили в то, что они говорили. Это было не более, чем греческая красивость. Любой, кто имел общение с греками и знает историю Византии, понимает, что возвышенные эпитеты и красивые хвалебные словеса весьма девальвированны в греческой церковной словесности.

В—пятых, в этом тезисе обнаруживается внутреннее противоречие. Если народ – хранитель Православия, то какое нам дело до того, что сказали восточные патриархи? Вот если бы был проведен на Ближнем Востоке референдум, и в ходе референдума народом был бы одобрен сей тезис, тогда он был бы логичен. А так получается, что высшие иерархи смиренно говорят: народ, послушай нас в последний раз и после знай, что ты, народ, и есть мерило веры.

В—шестых: сохранить—то веру неизменной церковный народ, конечно, желает. Но знает ли он ее? И как он может хранить то, чего не знает?

Человек не может хранить то, чего не знает. Человек не знает того, что он не в состоянии рассказать и объяснить. Вот апостол Петр и призывает: "будьте всегда готовы всякому, требующему у вас отчета о вашем уповании, дать ответ" (1 Петр. 3,15). Самый верный способ выучить и запомнить некий материал – это пересказать и объяснить его другому… Так что скорее у протестантов, прихожане которых не расстаются с Библией, народ выступает хранителем той веры, которой он был научен.

Много раз я просил православные аудитории вспомнить тот апостольский текст, который они слышат чаще всего. Более всего праздников церковного календаря посвящено Божией Матери и ее чтимым иконам. Более всего молебнов служится Божией Матери. Апостольское же чтение в этом случае – это Филип. 2,5—11. В этом тексте есть такие слова: "Он, будучи образом Божиим, не почитал хищением быть равным Богу, но уничижил Себя Самого, приняв образ раба, сделавшись подобным человекам и по виду став как человек, смирил Себя даже до смерти, и смерти крестной. Посему и Бог превознес Его и дал Ему имя выше всякого имени, дабы пред именем Иисуса преклонилось всякое колено небесных, земных, и преисподних". Зачем я прошу православных вспомнить и запомнить эти слова апостола? Да ведь если бы мы помнили эти слова – то у "Свидетелей Иеговы" не оставалось бы никаких шансов для проповеди своего учения в православной стране. Как они могли бы утверждать, будто Библия не учит о том, что Христос был Богом, если бы православные в ответ напоминали им этот текст? Ведь в нем ясно сказано, что Христос не считал воровством считать Себя равным Богу! Если бы Он был лишь Ангелом (пусть даже Архангелом), такое мнение Его о Себе Самом было бы чудовищным кощунством. В том же тексте ясно говорится о том, что именем Иисуса, а не Иеговы должно быть преклонено всякое колено (впрочем, имя Иеговы входит как составная часть в имя Иисуса, которое по еврейски означает "Иегова спасает")… Но даже этот, самый читаемый в Богослужении, библейский текст православные прихожане не помнят и не понимают. И потому даже важнейшую свою святыню – веру в то, что спасать нас пришел Сам Бог, а не Ангел, не могут защитить…

Народ, который не помнит фундаментальных текстов Писания, не может их пересказать и защитить – христианское ли благочестие он будет хранить? [264] Прав был Алексей Хомяков, когда, оспаривая католическое понимание «кафоличности» как общераспространенности, заметил – «в вашем смысле кафоличны доселе только невежество и порок, действительно свойственные всем племенам и странам» [265].

А поскольку богословски—догматические вопросы в народе малоизвестны, то возможные перемены в этой области тем более могут оставаться незамеченными.

На этот свой тезис я однажды встретил возражение: "Но как тогда быть с тем, что православные греки все—таки отвергли Флорентийскую унию (то есть явили чисто ту догматического мышления), в то время как епископат ее подписал? Или этот пример – исключение?" [266]. Нет, это даже не исключение. Это просто – не пример. Народ, хоть и глухо роптал, но в общем—то не восстал ни в 1439 году, ни в 1452—м (официальное объявление унии в Константинополе произошло 12 декабря 1452 г. в храме Св. Софии) [267]. Не народный бунт смел унию, а турки (точнее – Промысл Божий через турок, которым Он передал власть над Константинополем)…

Народ же в последний день Константинополя устремился именно в тот самый храм Св. Софии, который формально был уже униатским. Та, последняя литургия, о которой потом сложили так много легенд, была униатской… Но для турок, захвативших Константинополь всего лишь через полгода после обнародования унии, было политически выгодно отколоть восточных христиан от западных. Идея унии лишилась государственной, светской поддержки. И потому для епископата, не связанного более императорской волей, уже не составило труда отвергнуть униональные подписи… А в Москве не возмутились ни епископы, ни народ. Тут при известии о заключении унии "вси князи умолчаша и бояри и инии мнози, еще же паче и епископы рускиа вси умолчаша и воздремаша и уснуша". Здесь отторжение унии (изгнание митрополита Исидора) произошло по инициативе и воле великого князя Василия Васильевича [268]. Кстати, именно Исидор в 1452 г. уже в качестве папского посла и возглашал унию с Констанинопольской Церковью (спустя полгода он убежит от турок, переодевшись простолюдином)… А в другой византийской столице – Фессалониках – народ не принял св. Григория Паламу в качестве своего архиепископа [269].