Споры об Апостольском символе - Лебедев Алексей Петрович (книги бесплатно .txt) 📗
В последнем отделе своего исследования Геррес решает вопрос о том, можно ли считать действительным историческим фактом приписываемую Константину казнь его жены Фавсты. В разъяснение вопроса автор говорит: «Еще так недавно признавали исторической истиной то, что Константин в праздник двадцатилетия своего царствования допустил себе совершить казнь его второй жены. И в самом деле этот факт, по–видимому, достаточно засвидетельствован источниками не только V, но и IV в. Он указывается не только Зосимой и Златоустом, но и Евтропием и Иеронимом. Но в настоящее время приходится отвергнуть этот факт как необоснованную сказку. У же остроумный Г иббон открыл след некоторых источников, принадлежащих IV в., перед которыми должны блекнуть свидетельства даже Евтропия и Иеронима, представляющиеся наиболее компетентными по этому вопросу. Из источников, указанных Гиббоном, открывается, что Фавста пережила своего царственного супруга. Панегирист Монодий (sic!) в 340 г. представляет Фавсту еще живой и оплакивающей несчастную судьбу своего сына, Константина Младшего, который спустя три года по смерти отца пал в борьбе со своим братом и соправителем Константином. Другой свидетель, Юлиан Отступник, в одной своей речи выставляет ту же Фавсту образцом счастливой супруги, прославляет доброту и красоту этой императрицы, которая, по его словам, была «дочерью, женой, сестрой и матерью столь многих царей», и сравнивает ее судьбу с судьбой персидской царицы, Паризатисы, матери Артаксеркса II и Кира Младшего. Гиббон не вывел всех следствий из этих двух источников, он признал только факт казни Фавсты сомнительным; основательнее поступил Ранке, который, принимая во внимание эти два источника, объявил Константина свободным от тяготевшего над ним обвинения в убийстве своей жены Фавсты».
В текущем, 1890 г., третий немецкий ученый в том же богословском журнале, в каком писал Геррес («Zeitsch. fiir wiss. TheoU, 1890, Heft 1), напечатал статью, специально исследующую все тот же вопрос, под таким же заглавием, какое дал своему исследованию и Геррес: «Die Verwandtenmorde Constantin’s des Grossen». Имя этого ученого — Оттон Зекк (Seeck). Статья Зекка замечательна не только своими научными достоинствами, но и самим изложением; она на писана не в немецком духе, т. е. уксусно–кислом, а во французском духе, живом и интересном.
Свою статью Зекк начинает следующим замечанием: «Геррес в этом же журнале, где помещаю свое исследование я, напечатал статью под тем же заглавием, какое я даю своей работе. Результаты Герреса я находил ошибочными, но не считал нужным тотчас же опровергать их. Грех небрежения мстит сам за себя. Но недавно я стал замечать, что выводы Герреса стали переходить даже в церковно–исторические учебники, и грозят, при посредстве этих последних, приобрести характер общепризнанных фактов. Ввиду этого я решился на страницах того же журнала, где изложил свои результаты Геррес, указать по крайней мере самые очевидные ошибки этого автора; следуя пословице: «Чем ушибся — тем и лечись» (ό τρώσας και ίάσεται), я хочу, чтобы тот же самый журнал, который ввел в заблуждение своих читателей, дал им возможность и освободиться от заблуждения».
Прежде всего автор делает несколько очень серьезных критических замечаний относительно мнения Герреса о том, действительно ли была подвергнута смерти Фавста во времена Константина. Зекк говорит: «Следуя сомнительному примеру Гиббона, Геррес старается доказать, что Фавста не была предана смерти мужем, но что она даже пережила его. Геррес в доказательство своего предположения ссылается на «панегириста Монодия», по свидетельству которого мать (Фавста) плакала над телом своего сына Константина Младшего, умершего спустя три года по смерти отца. Но панегириста Монодия, — это слова Зекка, — я совсем не знаю, и думаю, что не знают такого и мои читатели. Мне известна лишь анонимная надгробная речь на греческом языке, которая Гиббоном и другими более старыми авторами цитируется с заглавием «Монодия in Constantinum iuniorem», и эта–то монодия у Герреса превратились в «панегириста Монодия». Рассматриваемая надгробная речь произнесена или написана в честь императора, имени которого в ее тексте совсем не указано. Первый издатель ее, Морелли, дал ей такое заглавие: «Монодия анонима в честь Константина, сына Константина Великого, погибшего от руки убийц, подосланных его братом Констансом», однако же это заглавие едва ли заимствовано из самой рукописи, как показывает уже форма приведенного заглавия. Во всяком случае, ученый Весселинг неопровержимо доказал, что предмет речи — ни Константин Младший, ни другой какой император IV в., а по всей вероятности — Феодор Палеолог, окончивший жизнь в XV в. (1448 г.). Для подкрепления неверного показания, заимствованного из монодии, Геррес еще приводит одно место из Юлианова панегирика, произнесенного перед императором Констанцием. Но ссылка эта не имеет того значения, какое ей приписывает Геррес: сходство между персидской царицей Паризатисой и римской императрицей Фавстой оратор находит не в их судьбе, а единственно и только в том, что они были сестрами, матерями, женами и дочерьми царей. Сверх того, он говорит о Фавсте, что нелегко найти подобную ей по благородству происхождения, красоте и добродетели. Что касается благородства происхождения, то оно, конечно, принадлежало Фавсте, ибо она была дочерью императора; а красота и добродетель — такие качества, которые писатели восхваляют во всякой женщине, если бывают поставлены в необходимость хвалить ее. Что в панегирике, обращенном к сыну Фавсты (Констанцию), не упоминается о позорной смерти его матери, это само по себе понятно, и отсюда нельзя делать никаких заключений относительно истории жизни Фавсты. Оратор или должен был совсем умолчать о Фавсте, или говорить о ней единственно похвальное. Первое было бы гораздо приличнее, но фанатик язычества, как и все фанатики, не был образцом тактичности. Притом, он следовал общепринятой панегирической схеме, а по требованию этой схемы во вступлении к речи надлежало воздавать хвалы родителям, поэтому и Юлиан в общих выражениях прославляет мать Констанция, — в общих выражениях, потому что не мог коснуться индивидуальных ее свойств и ее судьбы.
Писатели, в хронологическом отношении очень близкие ко временам царствования Константина, как–то: Евсевий, Валезиев аноним и Аврелий Виктор, — конечно, молчат о смерти Фавсты, но это вполне понятно. В доме повешенного неловко заводить речь о веревке. Пока был жив Констанций, приходилось молчать о факте, позорном для одного из его родителей. Но уже по прошествии восьми лет от времени смерти Констанция этот факт сначала отметил Евтропий, и затем сведения о нем находим в нескольких источниках, независимых один от другого. К этим историческим свидетельствам можно присоединять и вещественные памятники. В этом последнем отношении заслуживает внимания следующее наблюдение: как место чеканки, Константинополь помечен на монетах Константина I, Константина II, Констанция, Констанса, Елены, Феодоры, Далмация и Ганнибала, словом, всех членов императорского дома, которые дожили до времени основания новой столицы (11 мая 330 г.) и пережили это же событие; на монетах же Фавсты и Криспа подобной пометы нет. Очевидно, ни вторая жена Константина, ни его старший сын не дожили до указанного события, и, очевидно, они скончались вскоре один за другим. Можно утверждать, что их кончина не только последовала в одно время, но и что смерть одного находилась в причинной зависимости от смерти другого. Это очень вероятно».
После этого Зекк обращается к подробному исследованию вопроса о том, при каких обстоятельствах произошла казнь Криспа и Фавсты, если только и эта последняя действительно была предана насильственной смерти. О трагедии в императорском доме, говорит Зекк, дошли до нас четыре свидетельства, совершенно независимые одно от другого. Евтропий упоминает голый факт, что Константин приказал предать смерти сына и жену. Аполлинарий Сидоний (в одном из писем) к этому прибавляет, что первый умер от яда, а вторая задушена в жаркой бане. Ясно, что выбраны такие роды смерти, от которых не остается на трупах никаких очевидных следов насильственной смерти; нужно было, насколько это было возможно, скрыть неловкое положение императора, вынужденного прибегнуть к такой мере. Из молчания двух вышеуказанных свидетелей о причине совершенных казней, нельзя заключать, что им была неизвестна эта причина. Евтропий не указал причины потому, что чрезвычайная краткость изложения составляет отличительную особенность его исторических сообщений; а Сидоний не упоминает о ней потому, что он касается факта мимоходом. Столь же естественно объясняется и то, что Аврелий Виктор не говорит о причине казни, замечая, что причина насильственной смерти Криспа неизвестна; Виктор писал при Констанции и потому должен был или совершенно молчать о причине казни, как делают Евсевий и Валезиев аноним, или же делать вид, что она остается неизвестной. Если исключить из числа свидетелей Виктора, так как он по очень понятной причине сообщает слишком неопределенные известия, то третьим источником нужно считать церковного историка Филосторгия; этот историк рассказывает, что Крисп сделался жертвой клевет со стороны своей мачехи; затем он говорит о преступной связи Фавсты с каким–то скороходом (рабом), за которую жена Константина была казнена при посредстве жарко натопленной бани. Четвертым источником служит Зосима, черпавший свои сведения у писателей более раннего времени; сообщения, находящиеся у Зосимы, воспроизводятся и в жизни св. Артемия, написанной каким–то монахом Иоанном. По рассказу Зосимы (и «Жизни св. Артемия»), Фавста обвинила Криспа в том, что он учинил или хотел учинить над ней насилие. Это обвинение стоило наследнику престола жизни. В это дело вмешалась бабка его Елена и решилась отомстить за смерть любимого внука; [80] она постаралась уверить Константина, что Фавста сама не сохранила ему верности, и побудила его предать ее смерти тем способом, на какой было уже выше указано. Эти события разыгрались во время пребывания императора в Риме. Чувствуя раскаяние в совершенных им казнях, — это все еще рассказ Зосимы, — Константин хотел искать прощения своих грехов у языческих богов, но языческие жрецы объявили ему, что его преступления не могут быть прощены. Ввиду этого он покинул язычество и сделался членом христианской Церкви, ибо он узнал, что в христианстве дается отпущение всех грехов. Очевидно, что рассказ Зосимы, пишет Зекк, создался под влиянием языческих тенденций и значительно приукрашен, тем не менее свидетель, каким пользовался сам Зосима, не чужд был правильных сведений относительно данного дела. Это можно видеть из того, что он историю насильственной смерти известных двух лиц ставит в связь с путешествием Константина в Рим. Правда, событие казней случилось не в то самое время, как Константин посещал Рим, но все в том же году; а подобные, относительно точные, показания относительно перемены местопребывания императоров можно находить только у современников событий.
