Споры об Апостольском символе - Лебедев Алексей Петрович (книги бесплатно .txt) 📗
Прежде всего следует разобраться в общих представлениях Гарнака о главнейших христологиях изучаемого им времени. Немало путаницы вносит то обстоятельство, что автор отказался от более распространенных воззрений на христологические формы или типы, характеризующие богословские направления того времени. До сих пор очень многие изучающие церковную историю думали, что христологические представления до Халкидонского собора (когда был окончательно утвержден один из типов христологического учения), слагались в следующие формы: римскую, антиохийскую и александрийскую, причем первая форма не имела разновидностей, а две последние выделили из себя каждая по разновидности: антиохийская — несторианство, а александрийская — монофизитство. Существовала еще еретическая форма христологии: это аполлинаризм. Трудно определить, была ли аполлинарианская христология разновидностью александрийской или антиохийской. Вероятнее первое. По выделении этих разновидностей три главные формы, несмотря на некоторые оттенки, дали тот тип христологии, который определен Халкидонским собором. Все это совсем не так, по мнению Гарнака: римская форма не походила ни на одну из восточных; антиохийская форма христологии хотя и была похожа на римскую, но в то же время сильно отличалась от нее; александрийская форма нисколько не походила на римскую и антиохийскую. Монофизитство не есть отдельная ветвь александрийской христологии, а есть чистая александрийская форма; несторианство тоже не следует отличать от антиохийской формы (S. 343 и сл.). Относительно же аполлинарианской христологии трудно уловить действительный взгляд Гарнака: этот ученый то считает ее вполне сродной с александрийской христологической формой, то выделяет ее как что–то особенное. Указав на эти отступления Гарнака в воззрениях на христологические формы эпохи перед Халкидонским собором — по сравнению с другими воззрениями на тот же предмет, — мы, конечно, не имеем в виду и не станем путем анализа доказывать, прав ли Гарнак в своих воззрениях на вышеуказанные формы христологии. Разрешение подобного вопроса повело бы нас к сравнению христологических форм между собой, а это в свою очередь к разъяснению таких тонкостей, которые не способны привлечь общего внимания. Для нас достаточно будет показать: сумел ли Гарнак со своими представлениями о формах христологии объяснить движение и развитие христологических споров? На этот вопрос может быть один ответ — отрицательный. Со своими оригинальными взглядами на христологические формы означенного нами времени Гарнак чрезвычайно путается в объяснении исторических явлений; если одна часть фактов, хоть и с некоторым насилием, объясняется кое–как при помощи его взглядов, зато другая часть — и большая — не подходит под его теорию. Вообще как–то у него выходит, что не теории существуют для объяснения фактов, а факты для иллюстрирования теорий.
Посмотрим же, с какими серьезными затруднениями принужден бороться Гарнак, поставив себе целью объяснить ход христологических споров так, как он объясняет его.
Собственно развитие христологических споров начинается с появления на исторической сцене Нестория, против которого повел жаркую полемику Кирилл Александрийский. Поэтому о христологическом учении до этого времени нет надобности распространяться. Не особенно распространяется о состоянии христологического учения до Нестория и Гарнак. Тем не менее некоторые его мнения по этому вопросу нельзя оставить без замечаний. Гарнак выражает жалобу на Церковь, что она так долго оставалась без обстоятельного раскрытия такого важного догмата, как христология, и ставит целый ряд вопросов, которые долго не находили себе ответа в сочинениях церковных писателей. Но Гарнак не хочет обратить внимания, что большинство указанных им вопросов остались неразрешенными и после того, как появились и окончились христологические споры: в христианской догматике есть много вопросов, разрешение которых непостижимо для ума человеческого, к числу таких вопросов относятся и многие стороны христологического учения. Из эпохи преднесторианской Г арнак останавливается на христологическом учении Аполлинария Лаодикийского и отцев–каппадокийцев. Учение Аполлинария изложено Гарнаком обстоятельно и верно. Но и тут уже автор начинает несколько путаться. Расхваливая всячески Аполлинария, вопреки справедливости, он в похвалу этого еретика ставит то, что будто бы его христология вполне отвечала стремлениям и духу «благочестивых греков». Каким образом доктрина, осужденная этими самыми греками, должна считаться соответствующей их духу, вопрос этот решить не беремся. Наше особенное внимание обращает на себя нечто другое: Гарнак и о Кирилле Александрийском говорит то же самое, а именно, что его христологическое учение было верным выражением «духа благочестия» греков. Мы отказываемся понять: каким образом двое церковных писателей — Аполлинарий и Кирилл — в своих христологических доктринах оба одинаково выражают «дух благочестия» греков, т. е. говорили то, что считалось истинным в Греческой церкви? Два человека, учивших различно (хотя Гарнак хочет сблизить учение Кирилла и Аполлинария, но это он делает как–то вскользь и нерешительно), разве могли выражать истину, как понимали ее греки? Не нужно при том же забывать, что Г арнак признает Аполлинария приверженцем Антиохийской школы, а эту школу он сам отнюдь не считает выразительницей «духа греческого благочестия». Если учение Аполлинария Гарнак излагает, как мы сказали, верно и беспристрастно (хотя и указывает ему не надлежащее место в сфере сродных явлений), то этого никак нельзя сказать о замечаниях этого ученого относительно христологического учения каппадокийцев. Автор усердно старается запутать их в противоречиях, будто бы принадлежащих их христологической доктрине; говорит, что они будто бы учили: «Две природы (во Христе), но они составляют одну» (природу). Эта одна из тех клевет, которыми так богата книга немецкого ученого, когда речь идет у него о великих православных писателях древности. Нет спора, что формулирование христологического учения у Василия Великого, Григория Нисского и Григория Богослова не совсем точно в подробностях, например, они говорят о «срастворении» естеств во Христе, что, впрочем, нисколько не удивительно, ибо христологическая терминология IV в. была далека от совершенства, — но, с другой стороны, перечитайте все сочинения этих отцев Церкви, и вы не найдете никакого указания на существование у них учения об одном естестве Христа — никакого намека на монофизитство, которое готов приписать им Гарнак.
Но обращаемся к более существенным сторонам исторических разъяснений Гарнаком христологических споров. Он мало говорит о Нестории, но это и понятно. В самом деле, Несторий представляет собой просто крайнее проявление антиохийской христологической доктрины (понятой Гарнаком правильно, хотя и не без преувеличений), и потому не заслуживает много внимания. Другое дело — Кирилл, имя которого в продолжение веков слышится в устах великого множества лиц, участвовавших в христологических спорах. Учение Нестория почти все ученые понимают одинаково. Нельзя того же сказать об учении Кирилла. О Кирилле в науке не существует твердо определенного взгляда: почти каждый ученый, начиная говорить о нем, вынужден бывает снова начинать изучение сочинений этого плодовитого писателя. Как же смотрит Гарнак на христологическое учение Кирилла? Этот ученый не обинуясь считает св. отца монофизитом. Конечно, это похвала в устах Гарника, потому что он с нежным чувством смотрит на монофизитов V и VI в. Но монофизитом Гарнак считает его не столь искренним и прямым, каким желал бы видеть его этот ученый. В его деятельности после Ефесского собора 431 г. Гарнак усматривает у него непохвальное стремление сблизиться с антиохийцами — или, говоря точнее, обмануть последних кажущимся согласием на их диофизитскую доктрину. Рождается естественный вопрос: имеет ли Гарнак право хвалить Кирилла за то, за что он хвалит его, и порицать за то, за что осмеливается его порицать? Точка зрения совершенно не такая должна быть усвоена тем, кто желает составить верное представление о христологии Кирилла. От неправильного понимания учения Кириллова Гарнаком в значительной степени зависят у него и взгляды на значение и смысл последующих монофизитских споров. Несомненно, в раскрытии своего учения Кириллом можно замечать не одинакового свойства оттенки: его учение отличается одним характером до 433 г., до времени унии между ним и антиохийцами, и несколько другим характером от времени этого события до смерти св. отца. Но тем не менее никогда Кирилл не был монофизитом, как желает представлять себе этого великого богослова Гарнак, и никогда он, Кирилл, не отказывался от своего первоначального учения и не заменял его каким–либо другим — ему не свойственным, т. е. не был отступником от раз усвоенных воззрений. Доказывая монофизитство Кирилла, Гарнак говорит: «Для понимания христологии Кирилла особенно имеет значение его положение, что прежде вочеловечения (во Христе) было два естества, а по вочеловечении оставалось только одно», и прибавляет: «Эту формулу Кирилл употребляет несчетное число раз и варьирует ее». Если бы действительно Кирилл пользовался этой формулой для раскрытия своего учения — да еще при том же употреблял бы ее бесчисленное число раз, то не было бы никакого сомнения, что Кирилл — истинный отец монофизитства. Ведь это та самая формула, которая характеризует отъявленного монофизита Евтихия и составляет основу его учения. Читатель наперед догадывается, что Кирилл не мог употреблять и действительно не употреблял подобной формулы. Такой чисто евтихианский смысл Гарнак придает одной подлинной Кирилловой фразе, которую этот отец много раз повторяет в своих сочинениях, но которая, будучи переведена буквально и понята правильно, не заключает в себе ничего еретического и монофизитского. Указанный ложный смысл немецкий ученый придает известной фразе Кирилла: «Μία φύσις του Θεού Λόγου σεσαρκομένη». Буквально ее нужно перевести так: «Едина воплощенная природа Бога Слова»; мы видим, что это совсем не то, что навязывает Кириллу Гарнак. Здесь и намека нет на какие–то два естества, будто бы имевшие место во Христе лишь до Его воплощения или вочеловечения. Не дблжно поставлять в сомнение и недоумение людей, знающих по–гречески, и то обстоятельство, что в буквальном переводе μία φύσις значит «одно естество», т. е. как будто бы в самом деле указывает на монофизитство Кирилла. В дни Кирилла точная христологическая терминология только еще стала вырабатываться, и св. отец не мог быть так точен в терминах, как это стало возможно после времен Халкидонского собора. Он употреблял φύσις — «естество», вместо ύποστάσις — «лицо», поэтому μία φύσις значит не единая природа, а единое лицо, или единая индивидуальность. [16] Такое смешение понятий есть остаток более древнего неточного христологического языка. Итак, мы видим, что Гарнак не имел права так перефразировать разобранную нами формулу Кирилла, как он это делает, и что если он это делает, то, очевидно, делает с непохвальной целью представить Кирилла Евтихием до Евтихия. Упрекать же Кирилла в непоследовательности и изменении своих первоначальных воззрений по христологическому вопросу на другие, ему не свойственные, дают повод как Гарнаку, так и другим некоторым западным писателям обстоятельства примирения (унии) Кирилла с антиохийцами после Ефесского собора в 433 г. Как известно, собор 431 г. не привел к единению Кирилла и александрийцев с антиохийцами. Виной этого были сами антиохийцы, которые подозревали, что Кирилл учит слиянию естеств во Христе. Для того чтобы уничтожить подобное подозрение, Кирилл в 433 г. подписал Символ (вероизложение), предложенный ему антиохийцами, Символ, в котором ясно утверждалось неслиянное соединение естеств. После этого установилось примирение между антиохийцами и Кириллом. Значение этой унии чрезвычайно велико. В борьбе с Несторием Кирилл, что и естественно, раскрывал с особенной энергией учение о теснейшем единении естеств во Христе, отрицаемом (единении) или же извращаемом сейчас названным еретиком, притом же в своих сочинениях по поводу Нестория, как мы видели, Кирилл употреблял термины не совсем точные, приводящие к не совсем правильному пониманию учения св. отца даже и в наши дни; а после Ефесского собора, когда борьба с Несторием закончилась, тот же Кирилл, по случаю унии с антиохийцами, имел случай разъяснить и другую сторону своего христологического учения — о том, что природы во Христе, хотя и соединены, но пребывают неизменными и неслиянными. Таким образом, в последнем случае он, Кирилл, прояснил и пополнил свое прежнее учение. Может быть, даже в этом случае он выразил свою христологическую доктрину яснее и определеннее. Это впоследствии имело большое значение. Гарнак думает, что будто Кирилл согласился с антиохийцами только для виду, оставаясь будто бы в глубине души противником учения о двух неизменных естествах, но этот ученый допускает такое обидное для св. отца предположение единственно потому, что подлинным учением Кирилла считает монофизитство, — в чем, как мы показали, Гарнак заблуждается.
