Споры об Апостольском символе - Лебедев Алексей Петрович (книги бесплатно .txt) 📗
Последняя фаза истории христологических споров, по Гарнаку, обнимает времена между V Вселенским и VI Вселенским соборами, включая и этот последний собор (680 г.). Предыдущая фаза, как мы видели, закончилась поражением папы и Западной церкви, совершенным императорской властью Византии. Понятно, что папа, рассуждает немецкий историк, не мог примириться с таким печальным фактом в истории римских первосвященников, желал отомстить Востоку, и это папе наконец удалось сделать. Выражением нового торжества папы над Востоком был VI Вселенский собор. Такова программа, в соответствии с которой Гарнаком изложена третья фаза христологических споров. Вот подробности этой драмы — другого названия мы и не придумаем для этой части Гарнаковой «Истории». — В догматическом послании папы Льва I уже заключалась диофелитская доктрина (учение о двух волях и действиях во Христе). Халкидонским собором, хотя и не прямо, эта доктрина была одобрена. Но впоследствии она стала камнем преткновения для Востока. Потому что на Востоке с давних времен держалось учение монофелитское: его исповедовали не только александрийские, но и антиохийские богословы. Возникновение споров между монофелитами и диофелитами относится, как известно, к началу VII в. Возбуждение к спорам дает исключительно политика, которая усмотрела государственную пользу в провозглашении монофелитства, поэтому Гарнак справедливо называет монофелитство «мертворожденным плодом политики» (S. 39). Возникли, как и всегда в подобных случаях, различные смуты. Этим положением Востока и не преминул воспользоваться папа в своих интересах. В Риме возникли планы — воспользоваться случаем и показать восточному императору могущество апостольской кафедры, отторгнуть у него всех православных Востока (т. е. Мысливших в духе Льва I) и соединить их с преемниками ап. Петра. Новый папа Мартин I, бывший прежде папским апокрисиарием в Константинополе, собрал большой собор в Латеране (649 г.). Этот собор был заговором против Константинополя, и его руководитель был лицом, взошедшим на папскую кафедру без императорского утверждения. На соборе было провозглашено диофелитское учение — в духе халкидонского определения. Главы монофелитов, светские и духовные, в том числе трое Константинопольских патриархов, подвергнуты осуждению. Мартин был всецело проникнут мыслью с помощью латеранских определений достигнуть господства над всеми восточными Церквами. Как второй Диоскор (sic!), он вмешивался в восточные отношения, пользовался отчаянным положением Церквей (частью покоренных сарацинами и оторванных от союза с Византией), чтобы играть здесь роль первосвященника, и шел прямо вопреки интересам императора, быть может, даже заключив тайный договор с сарацинами. Но император Констанс встретил энергичным отпором папские происки. Мартин был арестован, привезен в Константинополь, подвергся здесь бесчестию, и наконец был сослан в Херсонес, где и умер. Широкие римские планы обратились в ничто. Но затем в Константинополе произошел такой переворот, который — сознается Гарнак — нелегко понять. Новый византийский император Константин Погонат неожиданно отказывается от монофелитства своих предшественников и становится ревностным сторонником диофелитского учения. Он завязывает сношения с папами, которые являлись охранителями этого последнего. Решено было собрать в Константинополе Вселенский собор. Папа Агафон присылает на собор легатов со своим посланием, в котором раскрывает те же мысли, какие находились в известном послании Льва I. С этих пор император старается всячески угождать папе. О самом соборе (680 г.) Гарнак делает следующие замечания: этот собор можно назвать собранием антиквариев и палеографов, ибо здесь было очень мало догматических рассуждений; обе споривших стороны — монофелиты и православные — представили на собор сборники различных актов прежних соборов и большие тома цитат из отцев Церкви — и этим способом каждая партия хотела доказать правоту своих воззрений. Очень характерно, замечает автор, что до времени чтения на соборе эти сборники и тома оставались запечатанными из опасения, что документы . могут быть тайно испорчены или заменены фальшивыми. Из этого хода соборных дел, по Гарнаку, открывается, что теперь богословие, при определении догмы, не считало нужным рассуждения, а довольствовались единственно выслушиванием авторитетов. Рядом с древнейшими соборными определениями последнюю, решающую дело инстанцию составила необозримая масса отеческих изречений (S. 39). На соборе, продолжает Гарнак, в сопровождении грубой лести в отношении к императору, наконец прочитано было вероизложение, касающееся вопроса о волях во Христе, — вероизложение это есть триумф папы над Византией, ибо оно было эхом послания папы Агафона, стоявшего за диофелитство в противоположность монофелитству Востока. Соборное послание к папе исполнено было глубокого уважения к этому иерарху. Мало этого: чего доныне еще никогда не было, монофелиты, осужденные собором, были отправлены в Рим — в полное распоряжение Агафона. На Западе определения собора были везде приняты; не то было на Востоке. На Востоке понимали, что диофелитство есть знак победы Рима над Востоком, а потому соборная доктрина была принята не вдруг. Последовала реакция против вторжения папских идей на Восток. Эта реакция началась Трулльским собором (692 г.), затем продолжалась во время иконоборческих споров и при патриархе Фотии. Итак, несомненно, замечает Гарнак, что на IV и VI Вселенских соборах Рим дал Востоку свою формулу, и что эта формула только путем искусственного толкования могла быть объясняема в смысле греко–кирилловой доктрины. После VI Вселенского собора стало не видно живого интереса к уяснению догматических вопросов; жизнь Церкви перемещается в другую сферу — культа… (S. 401–411).
Заканчивая историю споров о Св. Троице, автор, как мы видели прежде, заключил эту историю неожиданным заявлением, что отцом церковного учения о Св. Троице сделался не Афанасий и не кто другой, а Василий Анкирский; заканчивая же историю христологических споров, автор поражает нас столь же изумительным заявлением, что «победа в христологических спорах досталась на долю… Аполлинария! (S. 414).
В рассматриваемом сочинении Гарнак ведет речь и об иконоборческих спорах, и о VII Вселенском соборе, но говорить об этом отделе труда немецкого ученого мы не намерены. Во–первых, потому, что этот отдел, видимо, не интересовал и самого автора, почему он вышел очень короток (S. 454–461). Во–вторых, суждения автора в этом случае не отличаются особенной оригинальностью: иконоборчество он считает варварством, а главный результат иконоборческих споров усматривает в том, что Церковь с этих пор лишилась на Востоке самостоятельности (S. 43, 454. Первое, конечно, справедливо, а второе показывает, что Гарнак мало знаком с последующей византийской историей).
* * *
Читатель, вероятно, настолько пригляделся к хитросплетениям и полетам фантазии немецкого ученого Гарнака, что перестал уже удивляться его оригинальничанью, склонен всего ожидать от него. Действительно, трудно встретить другого такого второго Гарнака. Редко церковной истории случается подвергаться таким сложным и болезненным операциям, каким он подвергает ее. Гарнак требует, чтобы все изучавшие церковную историю отказались от усвоенных ими и принятых наукой представлений и взглядов — в пользу совершенно новых теорий немецкого ученого. Притязание непомерное; для того чтобы согласиться с таким притязанием, нужна уверенность в основательности претензии новатора–историка, но можно ли находить основательность в его теориях, служащих исходным пунктом чрезмерной авторской притязательности? Вопрос решится путем разбора теорий Гарнака о ходе развития и результатах христологических споров древней Церкви.
Что представляют эти споры с точки зрения Гарнака? Их можно было бы назвать детской игрой в жмурки, если бы такое сравнение было позволительно, когда речь идет об истории; гораздо приличнее назвать их исполинским фехтованием, где фехтующими являются с одной стороны римские папы, с другой — византийские императоры, причем все прочие исторические лица являются чем–то разве Не многим больше зрителей или статистов. Нам кажется, что это последнее сравнение сразу же дает возможность установить ту точку зрения, с которой лучше всего видна развертывающаяся — по мнению Гарнака — историческая картина споров от IV по VIII в. на Востоке.
