Творения - "Лактанций" (электронные книги без регистрации txt) 📗
Таким образом, для Лактанция несомненной является связь философии (знания) и религии, откуда проистекает вывод, превращенный апологетом в исходный тезис своих рассуждений: «никакую религию нельзя принять без философии, и никакая философия не может быть понята без религии» (1.1.25). Все философы, пишет он, всю свою жизнь искали ответы на важнейшие вопросы бытия и все же не могли их найти, «так как либо держались ложной религии, либо совершенно отвергали всякую» (III.30.4).
Лактанций не только стремится подчеркнуть силу человеческого разума, а, стало быть, оправдать знание как таковое, но также хочет защитить античное красноречие, ставшее в ранней христианской апологетике одним из объектов беспощадной критики. Для ранней апологетики, особенно латинской, предпочтение простой речи перед изысками риторики было почти аксиомой. [27] Атакуя риторику, апологеты, по сути, защищали пророческие книги, написанные, по мнению языческих критиков христианства, грубым и примитивным языком. В отличие от своих предшественников, Лактанций, также признававший, что «чистая и неприкрытая истина более ясна, так как сама по себе она достаточно прекрасна, и потому от внешних прикрас она только искажалась» (III. 1.3), считает не только допустимым, но и необходимым поставить красноречие на службу христианской мудрости. Он критикует Тертуллиана именно за то, что африканский защитник христианства, в отличие от Минуция Феликса, не обладал красноречием (V.1.13). Считая философию более ценной для защиты веры, чем ораторское искусство, Лактанций тем не менее прямо говорит в начале «Божественных установлений» о пользе красивого слога. «Нам весьма полезен, — пишет он, — и тот опыт выдуманных споров, чтобы теперь, используя ораторское богатство и умение, мы раскрыли основание истины. И пусть истина могла быть утверждена без помощи красноречия, поскольку защищена она многими средствами, однако ее следует дополнительно осветить блеском и изяществом слога, и, в известной мере, нужно говорить велеречиво, чтобы она увереннее проникала в души как собственной силой вооруженная, так и в изящные фразы облаченная» (1.1.10). Отсюда особое уважение Лактанция к Цицерону, отсюда и закрепленное за Лактанцием прозвище «христианского Цицерона».
Исходя из идеи просвещенной религии, Лактанций в качестве образца единства теоретической и практической сторон мудрости выдвигает образ Иисуса Христа. Христос единственный за всю историю человечества «в слове передавал мудрость и учение Свое подтверждал добродетельным поведением» (IV.23.10). Только Христос был совершенным Учителем, которым не мог стать ни один человек, поскольку ум человека отягчен плотью. Из‑за этого человек не может самостоятельно открыть истину, а способен лишь принять ее извне (IV. 24.3). Но в то же время для наставления людей в добродетели Сын Божий должен был принять человеческую плоть, чтобы примером Своим засвидетельствовать, как следует переносить страдания ради справедливости (IV.24.7).
Учение о человеке. Учение о добродетели, которая проявляется в религиозном поведении, теснейшим образом смыкается у Лактанция с его антропологией. Один из важнейших вопросов для всей раннехристианской мысли, вопрос о природе и назначении человека, [28]Лактанций затрагивает в ходе своей полемики с эпикурейцами. Подлинный гимн человеку Лактанций пропел в своем более раннем сочинении «О творении Божием», но и в «Божественных установлениях» он еще раз обращается к апологии высшего творения Господа.
Христианство сформировало новое отношение к человеку, отношение, которое, в действительности, уже долгое время вызревало в культуре эллинизма и в этике стоиков. Христианские предшественники Лактанция в подавляющем большинстве своем утверждали мысль о высоком назначении человека, видели в нем наиболее совершенное из божественных творений. Чуть ли не единственным исключением в данном случае оказался учитель Лактанция Арнобий, обрушившийся с критикой не только на человеческое тело, но и, что совершенно неожиданно для христианской мысли, на душу человека. По мнению Арнобия, человек не имеет ничего общего с небесными существами и мало отличается от других животных (Am. Adv. nat. II.16–17, 25; VII.34). Человек является существом незначительным, бесполезным для мира, смертным, по характеру изменчивым, обманчивым, слабым, склонным к порокам. Поэтому к спасению человека может привести только познание Бога. Не только тела, но и все души от природы несовершенны и порочны (Ibid. 11.50). Арнобий дает неприглядный анатомический образ человека, подчеркивая в нем все неприятное и некрасивое (Ibid. III.13). [29]
Тем более разительны на фоне его идей взгляды Лактанция на человека. Автор «Божественных установлений» апологию человека ведет сразу в двух направлениях. Он защищает не только человеческую душу, но и тело. В данном случае Лактанций мог бы опереться на авторитет Тертуллиана, который в трактате «О воскресении плоти» дает необычайно высокую оценку человеческого тела: Бог из праха извлек «золото плоти (aurum carnis)» (Tertull. De cam. resur. 6), создавая человеческую плоть, Господь думал о Христе, Который однажды должен будет принять плоть (Ibid.). Именно плоть, соединенная с душой, является для Тертуллиана «якорем спасения (cardo salutis)» человека: «плоть омывается, чтобы душа очистилась, плоть помазывается, чтобы душа освятилась, плоть принимает Тело и Кровь Христову, чтобы и душа вскармливалась Богом» (Ibid. 8).
Лактанций говорит уже о самом вертикальном положении человеческого тела с лицом, обращенным к небу, как об отличительной особенности человека, которая выделяет его из всех живых тварей. Прямохождение человека — это знак его высокого назначения. Человек должен смотреть вверх, на небо, где обитель Господа. Бог «для того сотворил человека прямоходящим, чтобы мы знали, что предназначены стремиться к высокому и небесному» (И. 17.9); «нам специально было дано взирать на небеса, стоя прямо, чтобы мы искали там религию и созерцали душой» (II. 1.17). По словам Лактанция, Бог как бы протянул руку человеку, заставив его «подняться от земли для того, чтобы тот созерцал Его» (VII.5.6). Таким образом, уже рассмотрение внешней особенности человека, его прямого тела способно привести к выводу о главном назначении человека, которое заключено в познании Бога.
Однако Бог выделил человека из всех Своих творений не только вертикальным положением тела. Полемизируя с эпикурейцами, Лактанций пытается доказать, что, несмотря на то, что человек получил слабое тело, несмотря на то, что человек подвержен болезням, он отличается от других животных еще одним особым даром. Бог дал человеку гораздо большее, чем крепость тела животных, чем острые зубы или легкие крылья, — Бог дал ему разум. С помощью разума человек компенсирует все свои физические недостатки, он способен себя согреть, уберечь от диких зверей: «Бог сотворил человека голым и беззащитным, чтобы его и укрывала, и защищала разумность. Оплот и облачение Бог поместил у него не снаружи, но внутри, не на теле, но в сердце» (VII.4.14).
Однако разум дан человеку не только для того, чтобы он улучшал и защищал собственную жизнь. Главное назначение разума состоит в познании человеком добра и зла. Для того, пишет Лактанций, человек был наделен разумностью, «чтобы, познав природу добра и зла, он использовал силу своего разума в стяжании добра и в уклонении от зла» (VII.4.13). Итак, знание добра и зла само по себе ничего не дает, и человек способен обрести вечность, лишь выбирая с помощью разума добродетель. «Стало быть, — пишет Лактанций, — добродетель является совершением добра и не совершением зла. И все же знание так связано с добродетелью, что знание идет впереди добродетели, добродетель же следует за знанием, так как нет никакой пользы от знания, если за ним не будет действия» (VI.5.11).
Свою добродетель человек должен проявлять в общении с другими людьми, она заключена в недопущении вреда и оказании необходимой и бескорыстной помощи. Человек, повторяет Лактанций положение Аристотеля, является социальным животным (VI. 10.10). Но самое главное, люди имеют общего предка, того самого первого человека, созданного Богом, а потому являются братьями в буквальном, а не в переносном смысле: «…если мы все происходим от одного человека, которого сотворил Бог, то, конечно, мы все — единокровны» (VI. 10.4). А потому высшей ценностью оказывается человечность, а высшим злодеянием — ненависть к человеку, даже если он преступник (VI. 10.4). Исходя из этого, Лактанций вслед за ранними апологетами обрушивается с беспощадной критикой на нравы римлян, на их кровавые зрелища. [30] Нельзя не только убивать человека, но и лицезреть убийство, получая от этого наслаждение (VI.20.10). А потому гладиаторские бои противоречат самой природе человека и добродетели. Нельзя убивать детей и даже выбрасывать их на улицу в надежде на то, что они попадут в добрые руки. Даже бедность родителей не оправдывает отказа от ребенка (VI.20.19–25). Напротив, каждый человек должен помогать другому человеку, проявлять милосердие. Подавая милостыню голодному, нищему, человек совершает такой же благовидный поступок, как и спасение другого из огня или из лап зверя (VI. 11.5–6). Бескорыстное милосердие, осуждаемое многими философами, в том числе Цицероном, вызывает острую неприязнь у христианского писателя. Помогать нужно не только достойным людям, отвечает Лактанций римскому ритору, но и недостойным, поскольку, как Цицерон признает и сам, «купленная добродетель не является добродетелью» (VI. 11.14). «Окажи помощь слепым, — призывает Лактанций, — слабым, увечным и брошенным, тем, кто умрет, если им не помочь. Они бесполезны людям, но полезны Богу, Который сохраняет их живыми, дарует им дыхание, одаривает их светом» (VI.11.18).
