Лекции - Кураев Андрей (протодиакон) (лучшие бесплатные книги txt) 📗
Для античной философии, равно как для индийской философии (вообще для языческого и архаического типа мышления) человек есть микрокосмос. Так же это и в современном оккультизме, так это в кабалистической традиции. Человек — микрокосмос. Мир большой — это макрокосмос, а мир малый (человек) — это микрокосмос.
В самом деле, то, что есть во вселенной, есть в человеке. Отец Павел Флоренский эту философему резюмировал в такой блестящей фразе: «Человек — это сокращённый конспект мироздания». Скажем, есть в мире некие процессы, которые описываются химией, — эти процессы есть в нас. Есть процессы, которые описывается с помощью языка квантовой механики, — эти процессы и в нас происходят хотя бы отчасти. Есть процессы, которые описываются на уровне биологии, — да, конечно, мы принадлежим и к животному миру тоже. И к миру химических феноменов мы причастны, и к миру физических, мы причастны и к миру животному, и к социуму и так далее. Да, человек — это микрокосмос. Это правда…
Но, уже начиная с IV столетия (от святителя Григория Нисского, Григория Богослова), идёт бунт христианской мысли против этой формулы — и рождается удивительная формула. Если для античной философии человек был микрокосмос, помещённый в макрокосмос, то Григорий Нисский говорит ровно обратное: «Человек — это макрокосмос, помещённый в микрокосмос». Человек — это большой мир, помещённый в мир маленький, потому что правильно: всё то, что есть во вселенной, в природе, в космосе, в мироздании, — всё это есть в нас. Но в нас ещё есть нечто, чего нет во всём остальном бытии: образ Божий, дар свободы, дар мысли, осознанности — вот этого во всём мире, который ниже нас, вокруг нас, этого там нет. Поэтому, как подчёркивают отцы IV века, не надо называть человека микрокосмосом, потому что тем самым ты уравниваешь его с мышью: мышь тоже есть сочетание четырёх стихий, мышь тоже есть микрокосмос. Но человек не только мышь, хотя некое мышиное начало в нём, конечно, присутствует, и начатки животной психологии, и физиологии и т. д. — всё это есть…
Так вот, человеческое существование, человеческий поступок можно описать в двух системах отсчёта, в двух системах координат. И Кант это делает в двух своих разных работах: «Критика чистого разума» и «Критика практического разума». И вот, если мы смотрим на человека извне, со стороны, в таком случае человек перед нами проходит, как комета пролетает по небу — так же и человек проходит мимо нашей жизни. (Позавчера в своей жизни я впервые‑таки видел комету. И, оказывается, что они летят неправильно: они, оказывается, летят по небу хвостом вперёд. Потому что у меня было ощущение, что хвост за ними сзади должен развиваться. Физики мне пробовали что‑то такое объяснить — я им раньше не верил, пока не увидел своими глазами. Это было в Сибири, в Подольске. Оказалось, интересное зрелище.) Так вот… Если я наблюдаю за другим человеком, мне всегда кажется, что я могу понять, почему он так поступил: могу найти причины, мотивы, предопределившие это его поведение.
Ну, представьте себе, что некий журналист, предположим, из «Московского Комсомольца», получает задание пойти и написать очерк о своём ровеснике или ровеснице, ушедшей в православный монастырь. Тот идёт (Великий Пост — тема актуальная, нужно что‑нибудь такое экзотическое написать), едет в монастырь женский, беседует с послушницей. И затем появляется очерк, в котором автор пробует анализировать, что же он там увидел — даёт свою рефлексию над этим: «Понятное дело, крушение Советского Союза, коммунистическая идеология, духовный вакуум, влияние улицы, недостаток витаминов, трудное детство, недостатки школьной системы и так далее — ну куда ж бедняжке было податься, как не в монастырь?»
А через две недели тот же самый журналист получает задание к Первому маю — написать очерк о жизни труженицы панели. Понятно, почему к 1–му мая, потому что 1–го мая вообще‑то вальпургиева ночь: всякая нечисть должна выйти наружу. И едет он куда‑нибудь к «Метрополю», знакомится с барышней, беседует с ней и поясняет: «Ну, правильно, что же ещё можно было ожидать от нашей маленькой Веры, которую угораздило родиться в период крушения Советского Союза, коммунистической идеологии, духовного вакуума, влияния улицы, недостатка витаминов, недостатка школьной системы образования? Куда ей, бедняжке, было податься, кроме как не на панель?»
Действительно, наблюдая со стороны, всегда очень легко вместить человека в свою категорию, в своё представление — всё будет понятно, почему он так сделал. И даже свою жизнь мы часто склонны стилизовать так, что мы свободы в себе самом не замечаем и находим в этом великую радость. Тем самым, мы с себя снимаем ответственность: «Что я могу? Нас всех так воспитали, я тут не виноват…».
Но всё же, если присмотреться к себе самому внимательнее, то хотя бы иногда можно заметить, что в минуту выбора, перед поступком есть такая секундочка, когда течение времени останавливается, когда останавливается железная сцепка событий и когда я всё‑таки могу сказать «да» или «нет». Да, конечно, мы включены в систему причинно–следственных отношений. Да, конечно, человек в основном подчинён закону причинно–следственных отношений. Но для научного мышления не всегда важна статистика — иногда бывает важно заметить уникальный феномен. Ну и что, что белые вороны не водятся на наших улицах. Но если хотя бы однажды белая ворона была замечена, значит, уже можно сказать, что белые вороны существуют в природе. Или белые слоны. Или свободные люди…
Да, может быть, мы очень редко пользуемся нашей свободой. Может быть, даже в жизни каждого из нас мы заметим всего лишь три–четыре случая. А, может быть, этот случай будет один на столетие или один в жизни всего человечества… Но если хотя бы один человек за всю историю человеческого рода однажды поступил свободно, то всё‑таки свобода доступна для человека. А то, что мы задвинули её в дальний угол, это уже другая проблема.
Так что происходит в нашей свободе — в этом акте выбора? В моём прошлом есть очень много воздействий на меня: есть факторы, которые склоняют меня к тому, чтобы я пошёл налево; есть факторы, которые склоняют к тому, чтобы я пошёл направо. И, если я сделаю свой выбор, то то, что я пошёл направо, будет очень обоснованно, это будет небеспричинно — это будет иметь свои основания в моём прошлом. Правда. Но если я пойду налево, то и это будет небеспричинно, это тоже будет обоснованно и тоже обнаружатся причины, которые подтолкнули меня к тому, чтобы я пошёл налево… Но, оказывается, все многообразные давления моего прошлого, моей среды — все эти давления на меня всё‑таки на какую‑то секундочку замирают в минуту выбора: я как стрелочник могу привести, этот литерный поезд пойдёт по этому пути или по этому пути — куда он помчится. Да, он идёт не из этой моей секунды, он раньше набрал ход, он идёт по рельсам, которые уже давно проложены. Но всё же от моего движения воли, от моей руки зависит, туда он пойдёт или вон туда…
Так вот. В философии Канта это можно описать привлечением таких его терминов, как «вещь в себе» и «вещь для нас».
«Вещь для нас» — это то, что доступно внешнему наблюдателю. Я извне смотрю на мир, на другого человека, на его поступки — и я всё это воспринимаю как связанное причинно–следственными цепями, обоснованное, логически развивающееся.
Но есть «вещь в себе» — которая недоступна чужому взгляду. По учению Канта, есть только три вещи в себе, которые не подлежат выражению в рамках детерминистского мировоззрения. Эти три реалии таковы: это моя личность (моё Я), мир как целое (я могу познавать отдельные части вселенной, но я никогда не могу окинуть взглядом всё мироздание в его целостности) и Бог (Который тоже ускользает от того, чтобы я кусочек от Него отщипнул и сказал — вот я теперь Его точно знаю)… Вот три вещи в себе.
