Дневники св. Николая Японского. Том Ι - Святитель Японский (Касаткин) Николай (Иван) Дмитриевич (книги бесплатно без .TXT) 📗
25 ноября 1879. Воскресенье
В 5 час. утра был разбужен привратником и отправился на Выборгскую ст. [сторону] в Спасо–Бочаринскую Церковь — принять пожертвование добрых прихожан о. Василия Як. [Яковлевича] Михайловского и лично поблагодарить их. Беднейший из Петербургских приходов — мастеровые, артиллеристы и лавочники — прихожане; но вследствие проповеди о. Василия 11 ноября — собрано было на 3 серебряных позолоченных прибора свящ. [священных] сосудов и 3 прибора воздухов. Что, если бы хоть 10–я часть священников в России так благорасположенно отнеслись к заграничной Миссии, как добрый о. Василий! Поспел к обедне — к пению «Единородный Сыне» — и прошел в алтарь; просто и задушевно служил о. Василий, просто пели на клиросе — видно, что самородные и доброхотствующие певчие; но чувствовался глубокий вздох теплой сердечной молитвы массы молящихся, плотно наполнявших храм. Сельскую Церковь напоминал Спасо–Бочаринский храм! После «буди имя Господне» о. Василий сказал проповедь на текст: «и ины овцы имам». Проповедь была совершенно простая и безыскусственная — еще более безыскусственная, чем проповеди миссионеров. В конце ее я принял пожертвование, поблагодарил В. Я–ча и прихожан. После обедни повидался с Никифоровичем, который нес 60 р. на часы, но, услышав проповедь В. Я–ча, пожертвовал их на Миссию, и с двумя жертвовательницами (одна из них — Любовь). Зашедши к В. Я–чу и напившись чаю у него, отправился в Церковь В. К. [Великого Князя] Ник. Ни–ча [Николая Николаевича]: зашел к Бартеневой. Генерал — повел показать пещеру Гроба Господня, устроенную наподобие Иерусалимской. Прихоть богатства! За обедней пели хорошо — еще бы! Певчих 50 человек; между ними знаменитый Никольский; был В. К. [Великий Князь] Петр Ни–ч [Петр Николаевич] — долговязый отрок с подвязанной щекой. Пришел генерал Радецкий. герой Шипки — очень симпатичный по лицу. Концерт вместо причастна был чудный, но ему место было в концертной зале. Протоиерей — у жертвенника — размахивающий головою в такт пению — возбуждал удивление. После обедни разбитый на ноги генерал Ростовцев имел покушение представить В. К–не [Великой Княгине]: но представляющихся было много, — в том числе и Радецкий, и для меня Княгиня оказалась «усталою». Как будто я искал представления! Комедией для меня казалось все окружающее. Публика. поди, невыгодно подумала о монахе — «добивается» — мол: а монах думал: «коли добиваются, так чего артачатся». В сером, т. е. презрительном расположении духа, хотел было уйти, но лакей завел к Бартеневой. Волконскую — княгиню — встретил; удивила такая бойкость в светской барыне; ум сверкал в металлических глазах; о Китае даже судила недурно. К себе звала; побыть надо. К Д. Я. [Дмитрию Яковлевичу] Никитину приехал, селедку ел. К Бюцову крестить его сына — Бориса — отправился со снабжением от Сергиевской Церкви. Познакомился с родителями Елены Васильевны. Милая семейная сцена — валяющиеся дети и пр. Наконец надоели — к гр. Путятину отправился. Скукой и усталостью полный, вернулся, наконец, домой.
26 ноября 1879. Понедельник
Утром нездоровилось. В 9–м часу с Щуруповым, принесшим новый план, по мыслям Владыки, отправился к Владыке — сказался занятым и в 5 часов вечера назначил. Хворал желудком, сидел дома, написал ответ Саблеру, что завтра явлюсь в Михайловский дворец для представления В. К. [Великой Княгине] Екатерине Михайловне. Печники переделывали печь. Андрей изощрял свою осторожность, и запирал, и отпирал плохие замки. В город поехал — к Полякову за сборной книжкой; прождал долго — русские магазины не то что заграничные, — всегда что–нибудь неисправно; доказательство, кроме моего случая, — тут же была дама — «разве я дура?». В 5 с Щуруповым явился опять к Владыке — неудачно; Громова заняла все время до всенощной. Владыка принял — одетый ко всенощной: «меня уже четверть часа ждут — растягивают меня, — в среду или утром в четверг». Завтра он служит и потому неотложно должен был спешить в Церковь. На вечер остался дома и послал Андрея за груздями.
27 ноября 1879. Вторник
В 12 почти часов, ко времени, когда возвращаются от обедни, был у графини Марии Владимировны Орловой–Давыдовой; познакомился со всеми дочерьми П. А. [Петра Александровича] Васильчикова, которых после смерти матери воспитывает графиня: Александрой — 18 л. [лет] превысокого роста, Марией — 17–ти, Екатериной 14–ти, Ольгой 10–ти, Евгенией 8 лет. Представлены были и гувернантка и нянюшка, которые все интересуются Миссией, засели за стол. Видимо, хотелось, чтобы я рассказал им о Яп. Церкви. Кое–что рассказал и дал фотографию Собора. Мария Владимировна высказала самое ясное знание всего, что мною было писано о Миссии; а в промежуток, пока собирали детей, она сказала: как бы хорошо, когда бы туда отправилась Ольга Ефимовна. — Поспешил оставить их, чтобы дать им возможность позавтракать, так как стол уже был приготовлен, когда я входил. Зашел к Ф. [Федору] Николаевичу — до 3 с половиной часов, — и в 3 с четвертью отправился к Великой Княгине Екат. [Екатерине] Михайловне, по приглашению от Влад. Карлов. [Владимира Карловича] Саблера, которому говорил обо мне Конст. Петр. [Константин Петрович] Победоносцев. Приехавши в Михайловский дворец, застал уже Саблера, который тотчас же и представил меня Ее Высочеству. Вопросы ее очень напоминали вопросы об Японии и Миссии Варв. Пет. [Варвары Петровны] Базилевской. Тот же беспорядок и то же недослушивание. Удивительно, зачем она пожелала видеть меня. Должно быть, и в самом деле они скучают. Заметил, что стул был очень мягок, — совершенно пуховый и на пружинах; не знаю, как это делается, — только в первый раз встретил такой удобный стул. Чашку чая выпил. Прощаясь, Саблер звал к себе, говоря, что он знает меня чрез профессора Моек. [Московского] университ. И. Д. Беляева. Обещался быть у него. Поехал в Новодевичий монастырь. Решили писать иконы для нашей домовой училищной церкви на меди, позолоченной гальванизмом; у них же застал двух мастеров по сему предмету. Матушки угощали, говорили об о. Владимире, о Миссии — обещались испытать художников для выбора в Японию. Я обещал для сего прислать им Кондратенко на днях.
28 ноября 1879. Среда
Утром был у Кондратенко — на Петербургской; для художника — комната порядочная, хотя серьезных работ не видно. Условились в субботу съездить в Новодевичий монастырь. Вечером с Щуруповым был у Владыки [запись не была закончена автором.]
1880 г.
С.-Петербург
Только что пробило 12 часов ночи на 1880 год. Встречаю Новый год в келье Александро–Невской Лавры. Скучно! Не от одиночества. Мог бы встретить Новый год в обществе. К десяти часам вернулся от графов Путятиных; думал было там встретить — скука; к товарищам в семейства пойти бы — опять скука, в Лавре к кому–нибудь — еще больше скука. И вот общий тон моей жизни в Петербурге — скука. Или уж я сделался негоден ни к чему, что только скука одолевает? Но отчего же, когда — или внезапно двинется дело по Миссии, или большое пожертвование кто сделает, точно на крыльях весь день летаешь? То обман или это? При скуке думаешь, как бы умереть поскорей, при успехе — рано еще — куда! И везде–то хорошо, где нас нет, — и все то интересно, что предпринято и не доведено до конца. Завтра узнаю, прошло ли дело о 29 695 металлических рублях для Миссии чрез Государственный Совет; если да, радостен будет Новый год, нет — тоска задавит; озлюсь разве на несколько дней, а там опять скучная процедура. Скоро ль же в Японию! Там хоть дело — прямо к делу, не вялое и выжидающее, а живое и жизненное. О, не дай Бог заскучать в Японии — нет больше спасения от скуки на земле, по крайней мере, в России всего менее.
1 генваря 1880. Вторник.
8 часов вечера
Скука и тоска целый день. Обедню — позднюю — в десять часов, отслужил на клиросе Лаврского Собора. Служил Преосвященный Варлаам. Певчие превосходно пели символ веры, херувимскую, и притом на память, без нот, — также «Милость мира» и прочее. После обедни зашли Сережа и Катя — племянники, дал пять рублей. Пообедавши, поехал к графам Путятиным, отслужил молебен Нового года в комнате болящей Ольги Евфимиевны. Звали обедать: сказал: «Если в Государственном Совете решено, приду, нет — поеду топить горе в Невской проруби». К Тертию Ивановичу Филиппову, от которого и можно было узнать — решено или нет. Не застал дома. Апатия. Не знал, куда направиться. Поехал к Константину Петровичу Победоносцеву. Не застал тоже и оставил роспись на листе. Дошел до Невского, припомнил Демиса. К нему. Милый старик; тотчас мысль — созвать сочувствующих Миссии на обед, и назначил на воскресенье — 13 числа; поручил мне пригласить Демкина и Быстрова. Провожая, — об опубликовании «что–де самое главное — народу не дать знать, мол, там–то кто, что имеет сказать — приходите». — Милый старец!!! Народ ни аза не смыслит в миссиях, и нужны деньги. Устроим, посмотрим; по крайности, отдохнем душою, — с этими людьми только и отдых в России; нравственная поддержка в них именно. По деликатности, Демиса не стал задерживать, и я чрез пять минут визита очутился опять на улице, а не знал, куда направиться и что с собою делать. Вспомнил про Гильтебрандта Якова Аполлоновича, недалеко живущего. Встретили мать Софья Яковлевна и сестра Мария Аполлоновна. Что за милое и доброе семейство и как мне совестно, что не нахожу в себе достаточной полноты деликатности чувства ответить на их искреннее расположение — истинно удивительное. Редкий человек и моряк Яков Аполлонович! — От них — куда? Уверял, что еще нужно делать визиты, а не знал, куда идти. Тоска и скука давили невыносимо. По пути заглянул к П. П. [Павлу Парфёновичу] Заркевичу. Милая гурьба детей встретила и не дала уйти, хотя хотел, так как П. П. оказался отдыхающим пред вечерней. Разбудили. Мило принял. Славные детки — сын, гимназист, и три дочурки. Удовлетворил томившую жажду стаканом пива, и отправились — он служить вечерню и крестить, я делать визиты, то есть куда глаза глядят. Сел в конку, [21] доехал до неопределенного места, откуда взял извозчика и приехал к себе. Напился зеленого чаю и прочитал серьезную статью в «Древней и Новой России» о Севастопольской войне. Приходил певчий — Василий, дискант, поздравить меня с тем, что он сегодня именинник. Дал двадцать пять копеек. За стеной стали было порядочно играть на гитаре и петь, да какой–то визгливый женский голос все испортил, и теперь совсем перестали. Тоска!
