Дневники св. Николая Японского. Том ΙII - Святитель Японский (Касаткин) Николай (Иван) Дмитриевич
В половине десятого часа ушел с представления, потому что очень разболелась голова.
В два часа сегодня в Соборе было отпевание младенца и проводы потом были в облачениях до кладбища. О. Семен хоронил с диаконом Александром Метоки и певчими — человек восемь.
26 декабря 1896/7 января 1897. Четверг.
Утром, с восьми часов, литургия, отслуженная о. Павлом Сато. После нее оба хора поздравили о. Александра с «Димитрия Донского», таким же пением, каким вчера меня; он дал им 20 ен на «кваси», а о. Павла Сато пригласил в субботу к себе на судно на завтрак вместе с тремя академистами (Кавамото, Сайкайси, Хигуци), которых он пригласил вчера вечером. Потом христославили у меня причт и христиане из Коодзимаци. В первый раз ныне пришла оттуда и воскресная школа, недавно, впрочем, и заведенная молодым священником о. Алексеем Савабе и его молодыми катихизаторами. О. Алексей заранее предупредил о сем, — что–де воскресная школа, то есть детей шестьдесят, готовится к сему; напечатан для них на разукрашенных листках Тропарь Праздника, и разучивают они его пропеть тщательно. Я обещал принять поздравителей и приготовить соответственное угощение для них. Сегодня и было поздравление: сначала о. Алексей с крестом, в епитрахили, начал, и певчие его Церкви, человек двенадцать, больше — тоже дети, пропели весьма стройно в четыре голоса (с участием баса — учителя и причетника и катихизаторов) Тропарь и Кондак Праздника и прочее. Потом, уже без священника, а с учителем и катихизаторами вступил в комнату хор маленьких поздравителей и залил всю комнату, — действительно, шестьдесят малышей обоего пола, празднично одетых, наполнили комнату.
— Разверните листки, — скомандовал учитель. Развернули, но смотрят все не на них, а на меня и на картины на стенах.
— Теперь пойте, — велел учитель, — и начал сам. Подхватили малыши и, несмотря в свои листки, а на память, пропели тропарь праздника так чудно стройно и благозвучно, что я истинно растроган был. Вчера здесь тоже пели дети воскресной здешней школы тропарь, но преплохо, так что рассмешили меня. Эти сегодня просто удивили, так что я им от души сказал, что «Ангелы, конечно, вместе с ними ныне славили Господа, ибо, без сомнения, Ангелы их всех еще с ними по безгрешности их певцов».
Потом все они в большой комнате второго этажа рассажены были и угощены «кваси, миканами и чаем», а затем я еще дал 4 ены, размененных по 5 сен, разделить всем поздравителям, — Хору и регенту–учителю дал 5 ен, сказав, что 1 ену регенту и четыре разделить хору. Сим, равно как причту и катихизаторам со священником, было обычное угощение из «суси, кваси» и прочего.
В двенадцать часов мы с о. Александром, позавтракавши, отправились в Иокохаму и пропели «Рождество» у консула князя Лобанова, у военного морского агента Чагина, которого не застали дома, а был вместо него переводчик Григорий Такахаси, у хакодатского консула, ныне переводящегося в Нагасаки, Михаила Михайловича Устинова и у военного сухопутного агента полковника Николая Ивановича Янжула и жены его Марии Николаевны, по–видимому, больной нервами. Были также у проезжего благовещенского купца Семена Савича Щедрина с сыном Феодором и служащим у него Василием Алексеевичем Щеголевым в Grand Hotel, — пропели в номере у них «Рождество», за что Семен Савич при прощании всунул мне в руку 20 ен (я сказал: «На Церковь запишу от него»). — Вернулся я в половине всенощной, петой, как и вчера, двумя хорами. Тотчас после всенощной Кавамото пришел:
— Печальное известие сообщить имею.
— Какое?
— Вчера вечером Логин Ицикава (ученик первого класса, малый лет пятнадцати) в десятом часу вышел пройтись, так как чувствовал тяжесть в голове; его схватила на улице толпа человек в десять больших учеников какой–то другой школы, вероятно, «хоорицу–гакко», что недалеко отсюда, и хотела учинить с ним содомский грех; он отбивался, его тащили из улицы в улицу, избили; наконец, привели в харчевню, где в это время были, по случаю, Моки и Таномоки — два другие ученика из нашей школы (оба очень дрянные) — эти прибежали сюда известить; отсюда бросились выручать Логина, — дано было также знать в полицию, — Логина выручили, но негодяи разбежались — ни одного не схватили. Я допрашивал Логина, — пакости с ним еще не учинили, ибо, говорит, отбивался все время, и народ еще везде мешал. — Что делать?
Что я мог сказать ему, кроме того, выбранить за несмотрение за учениками. Как можно позволять отлучаться в город так поздно? И так далее.
Избави Бог, этот мерзкий порок сюда еще забредет, где и имя–то его не должно бы упоминаться, а теперь вон вся Семинария толкует, соболезнует Логину, — Во время сёогунов порок этот был очень распространен в княжествах Сацума и в Тоса, был немало и в Едо; теперь вот он еще дальше выползает наружу. Скверно для Японии!
27 декабря 1896/8 января 1897. Пятница.
Утром, до обедни, о. Роман Циба пришел рассказать о Церкви в Такасаки, куда ездил для Праздничной службы. Церковь — мирна внутри и с катихизатором Маки, у которого человек двадцать есть новых слушателей.
С восьми часов была литургия, которую служили оо. Сато и Циба при пении обоих хоров.
В два часа я отправился в Иокохаму. Сначала побыл на лодке «Кореец», чтобы отдать визит любезному капитану и офицерам, из коих некоторые уже были у меня. Потом вместе с Александром Михайловичем Шпейером, с которым вместе на «Кореец» прибыли, отправились на крейсер «Димитрий Донской» — могучее стальное судно с 500 команды и офицерами с самым новым вооружением. В этот вечер была на крейсере офицерская елка, блиставшая рубинами, яхонтами, алмазами и всевозможными очаровательными цветами, а также развешанными на ней подарками. Дети князя Лобанова, иокохамского консула, Устинова, французского посланника — молоденькая двенадцатилетняя мадемуазель, еще не утратившая прелести детства, — были счастливы, резвились, хлопали и в вышедшие из хлопушек колпаки; большие тоже немало веселились. Потом детей отпустили на берег, а большие сели за роскошнейший обед, во время которого первым же блюдом — супом — неловко столкнувшиеся матросы облили мне спину. После обеда пять офицеров игрою на балалайках, оркестровою, очаровали всех, а больше всего, возможно, меня, давно не слышавшего такие прямо родные, за сердце хватающие звуки. Добрые офицеры много играли в вечер на своих милых инструментах. И подивился я, какую очаровательную музыку можно извлечь из сих на вид нехитрых инструментов. Из балалаечников Г. С. Владимирский, юный и ученый (с академическим знанием и в очках) офицер, настоящий артист, играет три года и обучил своих со–артистов всего в полтора месяца, — трудно поверить! А между тем факт, — все говорят. Тут же пела испанка, жена испанского морского агента, под аккомпанемент гитары своего мужа. Пение весьма изысканное, гитара — легкости и искусства неподражаемых; потому же оба они, муж и жена, молодые и красавцы писанные, но все не то, что балалайка, куда не то! Там аплодисменты чисто официальные, здесь — видимо, порыв у всех русских — порыв душевный. Всем, бывшим на вечере, достались подарки с елки; я получил, по вынутому мною двадцать второму номеру, золотой карандаш. Во время вечера на палубе горела и матросская елка, с которой три дня тому назад всем до одного матросам также достались подарки. Мы с французским посланником, Mr. Armand, хотели было съехать к поезду в Токио в девять часов, но для этого нужно было встать до окончания обеда; очарованные любезностью, мы остались. Я вернулся к себе, на Суругадай, в один час ночи.
28 декабря 1896/9 января 1897. Суббота.
Сегодня должны были отправиться на «Димитрий Донской» о. Павел Сато и академисты по приглашению о. Александра, но с утра такой дождь, а потом мокрый снег, что все отказались; один Иоанн Кавамото поехал. С ним я послал о. Александру, по его просьбе, просфор на завтрашнюю литургию и 500 серебряных крестиков для покупки матросами, ибо многие не имеют и просят. Вернулся Кавамото уже во время всенощной; с ним на судне были очень любезны.
