Жизнь - вечная. Рассказы о святых и верующих - Горбачева Наталья Борисовна (лучшие книги txt) 📗
Я вернулась в Москву в середине сентября. Наши богемные тянулись с Черного моря еще целый месяц. Отдохнувшие, загоревшие, веселые, они долго не могли отстать от своих летних впечатлений, часто говорили: «мы снимали», «мы нашли актера», «мы придумали сцену». В журнале «Советское кино» появилась статья о съемках фильма известного режиссера Y, на фотографиях мелькали наши богемные дети. У меня не было ни одной фотографии, только набор невыразительных открыток о Хабаровске, Владивостоке и Южно-Сахалинске. Они совершенно не отражали мощи Дальнего Востока, его красоты и духа! Написала отчет о практике я быстро, но не стала сразу сдавать, высовываться первой, ждала, когда все раскачаются. Это дело растянулось до Нового года.
Мой отчет о практике произвел фурор. Наша Капа даже предложила прочесть его на мастерстве – считай, наградила медалью «За трудовое отличие». Отчет, надо сказать, вызвал интерес у всей группы. Часа четыре я рассказывала о своих впечатлениях от Дальнего Востока. Про мои духовные открытия, конечно, ни гугу. Капа стояла рядом цербером. Про встречи с Ириной Васильевной и Женей – упаси Боже! Ни слова. Как учили: Чехов – классик, Сахалин – каторжный остров, Хабаровск на Амуре, Владивосток в бухте Золотой Рог, лососи – род рыб из семейства лососевых. Только в общежитии я выпускала пар на наших обычных сборищах «не москвичей», среди которых, кстати, тоже были будущие киношные мэтры. Собирались часто, откровенничали, спорили «за жизнь» говорили «за искусство», пили вино, закусывая огромными бутербродами с красной икрой, мною лично посоленной на Сахалине. Из привезенной трехлитровой банки удалось «спасти» для маленьких племянников только поллитровочку. В компаниях я не раскрывала главной своей тайны, что, кажется, отыскала своего Неводомого Бога. Знала: среди нас стукачи.
После Дальнего Востока я остро почувствовала невыносимую мертвость лихих студенческих сборищ, зацикленных на любовных интрижках, «гениальных сценариях», вожделенных кинофестивалях, на полудремучем мировоззрении и общем желании провинциалов остаться в Москве. Но отойти от обычной студенческой жизни не могла: одиночество еще пугало. Меня накрыла тупая тоска, которую было ничем не отогнать. Когда закончилась икра, я объявила общежитским, что ухожу в творческий запой и начала писать сценарий.
Но Бог не дал мне впасть в уныние, которое, как известно, ведет к отчаянию. Каким-то чудесным образом вскорости обрелись в общаге два-три старшекурсника одного со мной духа. Мы узнали друг друга не глазами и не ушами, нутром. Своими мыслями о Евангелии, о Боге, о жизни во Христе мы делились в ближайшем парке, в Сокольниках. Конечно, сразу поползли слухи, что у меня «любовь». Я не отрицала. Моим Ромео, как думали, был немного флегматичный Геракл. Зато он был высокого роста, имел широкие плечи и большое доброе сердце. Тайком мы стали ходить на службы в ближайшую Тихвинскую церковь, построенную по указу царя Алексея Михайловича в XVII веке, которая не закрывалась в советские времена и, как казалось, пахла еще старорежимным временем. Пожилой священник, приметив нашу маленькую компанию, постарался войти к нам в доверие. Он показал сохранившиеся моленные комнаты царя и царицы, рассказал про Тишайшего. Его царствование называли одним из самых плодотворных и удачных в русской истории. Редкие душевные достоинства второго из рода Романовых царя пленяли даже иностранцев, который от неограниченной власти не посягнул ни на чье имущество, ни на чью честь, ни на чью жизнь. Он, как писали, был «такой государь, какого бы желали иметь все христианские народы, но немногие имеют». Каждый день он слушал двухчасовую литургию. И только после обедни принимал доклады, челобитные, занимался текущими делами. Более всего меня поразило, что Алексей Михайлович во время постов молился в продолжение пяти-шести часов, по понедельникам, средам и пятницам ничего не пил и не ел, делал по тысяче поклонов. Я полюбила всех русских царей и больше не верила в то, что кухарка может управлять государством. Не святой, а царь Алексей Михайлович стал для меня первым примером истинной благочестивой жизни. Выпускной курс ВГИКа запомнился мне началом моего воцерковления.
Конечно же, не замедлили явиться искушения.
Написанный сценарий отослала я сначала в Хабаровск, Ирине Васильевне. Через три недели пришел короткий ответ. Ася писала, что у мамы обнаружили рак, но она поздравляет меня и просит передать, что я не графоманка. Целый вечер я тихо подвывала в своей общежитской комнате. Мой ропот на Бога был ужасен: зачем дал Он мне мудрого понимающего взрослого друга и тут же отбирает. Сначала Крылова, теперь… Лучше бы мне совсем не встречаться с Ириной Васильевной. На кого мне опираться в жизни дальше? Я достала спрятанную бутылку вина и стала запивать свое горе. Мне не очень еще было понятно, как выкарабкиваться из тяжелых ситуаций по-христиански, и я оторвалась, как привыкли во ВГИКе. В результате стало так плохо, что захотелось выброситься из окна. На общей кухне всегда было открыто большое окно, меня неотвратимо влекло к нему. Я шла по коридору и барабанила в закрытые двери. Отовсюду слышалась музыка, обрывки разговоров. Никто не реагировал на мои сигналы SOS. Субботний вечер в общаге: гуляем! Заметив приоткрытую дверь, я ввалилась внутрь. Увидев веселую компанию, закричала:
– Идиоты! Что вы все тут делаете! Творцы! Ненавижу! Идиоты!
– Здрасте вам! Пьяная сценаристка… – захохотали присутствующие.
Меня усадили за стол, налили вина. Я перевернула стакан.
– Дурочка! Совсем сбрендила! – взвился хозяин. – Бегите за Гераклом, пусть забирает.
Рыдающую, меня затолкали в ванную комнату и закрыли. Люди спасли мне жизнь. Потом пришел Геракл, про которого думали, что он мой любовник. Геракл учился на четвертом курсе режиссерского, ситуацию схватывал на лету. Он отвел меня в мою комнату и полночи просидел рядом, утешая и уговаривая.
– Ты не понимаешь, Геракл! Если она умрет, я останусь совсем одна, – повторяла я рефреном.
– А мы?
– Что вы? Ну что вы?
– Хорош ныть, Бог не оставит. Ее заберет, а потом еще кого-нибудь пошлет. И вообще, зачем хоронишь! Она выздоровеет!
– Ирину Васильевну невозможно заменить! Она такая добрая, хорошая, все знает… Как надо, а не по-партийному. Ненавижу нашу Капушку. Ненавижу, – кричала я, помня, как Ирина Васильевна убеждала меня всех любить.
Вместе с хмелем постепенно вышло и мое горе. Геракл как-то сумел успокоить и вселить надежду.
– Прости, пожалуйста, – сказала я, закрывая за ним дверь. – Мне так было плохо… Я чуть не прыгнула в окно…
– Спокойной ночи, – ответил Геракл. – Не прыгай, в ад попадешь. Никогда не встретишься со своей Ириной…
Дипломный сценарий я сдала первой на нашем курсе. В нем не было революционных призывов, но те реальные проблемы, о которых я успела узнать на Сахалине, оказались вполне обозначены. Что касается художественной части, то темой сценария стала любовь молодого ученого и девушки-практикантки, приехавшей на Сахалин из Москвы. Их отношения развивались сложно, они даже решили пожениться, но разъехались в разные стороны, потому что разошлись во мнениях на решение проблем с промыслом рыбы. Конец сценария давал надежду, что все перемелется, а настоящая любовь останется. Капа, прочитав сценарий, вызвала меня к себе, в свою номенклатурную квартиру сталинской высотки. Сидели мы на кухне за маленьким обеденным столом на двоих; в остальных трех комнатах, как объяснила Капа, «отдыхал муж». Я и не претендовала быть принятой в барских хоромах, не богема… Хотя квартира моих родителей была не хуже Капиной, но она этого не знала. И дело было даже не в квартире, не в приеме на кухне, а в ее страхе… Номенклатурная дама с пристрастием долго выспрашивала меня про Сахалин и Владивосток, про хабаровскую Кинохронику, в общем, пыталась выяснить, действительно ли существуют описанные в сценарии проблемы. Удостоверившись в моем добром намерении указать на отдельные недостатки советского хозяйства, она наконец вполне по-человечески сказала:
