Жизнь - вечная. Рассказы о святых и верующих - Горбачева Наталья Борисовна (лучшие книги txt) 📗
Вечером пришел режиссер и с опаской взял написанные две страницы, пробежал глазами, потом сел на стул и прочитал внимательно. Оторвав взгляд от бумаги, он закричал:
– Й-ес! Натаха! Завтра едем в тайгу!
Это было чудесное приключение. В течение часа мы: режиссер, оператор, тетя Оля и я – мчались на катере по просторам – одновременно залива, моря и океана, потом пристали к берегу, у рыбацкого поселка. Оказывается, в тех местах и снимали про ежей. Из поселка на каком-то самоходном агрегате – по сопкам вверх-вниз, вверх-вниз, мы пробрались вглубь леса, который оказался Уссурийской тайгой, по крайней мере ее началом.
Кто не был – рассказать невозможно, какая там была красота: смесь сибирской тайги и субтропических зарослей. Хвойные деревья соседствовали с широколиственными и с настоящим бамбуком. Разнообразные лианы – виноград и цветущий лимонник поднимались по замшелым стволам. И все это поразительно крупное, будто для гулливеров, – листья, шишки, травы… А ароматы – не передать!
Пока тетя Оля, она же – Лелик, готовила скатерть-самобранку на склоне сопки, с которой открывались захватывающие дух таежные дали с полоской моря на горизонте, режиссер Геннадий исчез. Появился он через полчаса, держа в руке небольшой букет серебристых цветов.
– Натаха, это тебе, – режиссер протянул мне цветы, которые, казалось, были сделаны из ажурного белого войлока.
– Нашел-таки! – воскликнула тетя Оля. – Вот же ж зараза ты, Генка: захочешь – так черта лысого достанешь!
– Что за чудо? – удивилась я.
– Это, Натаха, эдельвейс маньчжурский. Символ мужества и отваги. Награждаю тебя от имени всей ежовой группы.
– Нет, но… – Я смутилась. – Но это же… вроде в Альпах растет… Никогда не видела. Спасибочки…
– Такой текст залудила – на фестиваль пошлем! Молодца! Будем перемонтировать фильм, да Лелик?
– Выручила, – сухо согласилась тетя Оля. – Спасибо Ирине Васильевне…
– Только награду получит И. Коломийцев, секешь крапиву? – спросил режиссер.
– Да секу, секу, – ответила я. – А мне не жалко!
– Ну тогда снимай, ой! Наливай! – скомандовал режиссер. – Альпы отдыхают. Точка. За Натаху!
Пришлось пить со всеми – не отвертишься, праздновали конец съемочного периода. В Уссурийской тайге на пригорочке закусывали вкусной морской капустой и деликатесами из иглокожих: ежами и трепангами. Водка была русской. Вместо пьянки я лучше бы погуляла по тайге – когда еще сюда попаду и попаду ли? Тетя Оля и оператор отмалчивались, наверно, они не до конца верили, что я не ревизор из Москвы.
– Натаха, мы тебя чего сюда завезли-то? – весело подмигнул режиссер.
– Чего ради? – хохотала я.
– Ты – наш человек. Знаешь, что трепанга ловить запрещено. Иначе штраф. Знаешь какой? «Волгу» можно купить.
– Что, правда? – обомлела я.
– Чистая, – подтвердил Геннадий. – Но мы тебя любим и, чтобы штраф не платить, увезли тебя в тундру, тьфу ты, в тайгу… Ешь, на здоровье. Нравится?
– Похоже на вареную резину…
– Стопроцентный белок, – согласился он. – Мясо японцев. Не забывай – напротив «Япона-мама»…
И в том же духе часа три… Все это мы уже проходили в общежитии ВГИКа. Ну и, конечно, было объяснение в любви. Заплетающимся языком режиссер сказал:
– Натаха, справная ты девка! Я тебя как увидал… Я встретил вас и все… Понимаешь? Был отдельный номер целых десять дней, и что? Ты хоть раз пригласила меня к себе?
Тетя Оля иногда толкала режиссера в бок, и он ненадолго менял тему.
– Я вот не понимаю, как ты эту Женьку целый день выдержала. Мне пять секунд – и все, рвотный рефлекс. Тю-тю-тю, сю-сю-сю. Тьфу ты! – сплюнул режиссер. – Она же фанатичка…
– Чехова любит, да. Может, слишком, но это лучше, чем ненавидеть, – сказала я.
– Да при чем здесь вообще Чехов? Фанатичка религиозная. Ты знаешь, что она в церкви поет?
Тетя Оля снова толкнула соседа в бок.
– К-как? Как это? В наше время и не боится? – удивилась я. – Давайте выпьем за Женю и еще за Ирину Васильевну. Они мне здесь, в ваших сказочных местах, дали столько полезных знаний.
– Тьфу ты! – отреагировал режиссер и одним махом опрокинул стопку в рот. – Два сапога пара. Твою Иринку Василивну выперли из университета за то, что там секту организовала из молодежи. Женька как раз тоже там была.
– Ну все, собираемся! – захлопала в ладоши тетя Оля. – Ночью придется возвращаться с этой пьянью. – Давай, поднимайся, боров!
– А какую секту, дядя Гена? Говори, заинтриговал, – не отступала я.
– Да не секту, – пнула мужика тетя Оля и негромко, лично мне, договорила. – Христианский кружок. Несколько лет собирались, но кто-то стукнул…
– Да вы что! – воскликнула я и стала помогать складывать скатерть-самобранку. – А со студии ее не погонят?
– Да что ты! – махнула рукой тетя Оля и показала сжатый кулак. – Она их там всех вот здесь держит, – и добавила мне непонятное: – Молитвой своей держит. Знаешь, какой порядок навела… Нам хоть заказы стали спускать нормальные. Женечке вот только пришлось вообще уехать из Хабаровска, хорошо хоть тут экскурсоводом устроилась.
Тетя Оля теперь казалась мне совсем не мужеподобной, а милой-милой женщиной с выразительными глазами.
– Жена, молчи! Натаха! – всхлипнул режиссер. – Попалась бы ты мне в койке… увидела бы небо в алмазах!
– Он что, ваш муж? – только и спросила я у тети Оли.
– Нехристь он! У, боров… Вставай!
Режиссер с трудом поднялся с земли. Запахи в сумерках будто сгустились – до тошноты. Или от режиссера тошнило, непонятно… Он залез на самоходный агрегат, но тетя Оля закричала:
– Давай, боров, ползи на заднее сиденье! Угробить нас захотел? Я за руль сяду…
Отчаянный Лелин вопль «боров» и «нехристь» неловким диссонансом долго скребся в моей душе. Впрочем, на другом полюсе воспоминаний сосредоточилось незнакомое дотоле чувство христианской общности… Внезапно открылась мне самая искренняя на земле «круговая порука» – христиан, которые за тысячи километров от дома бережно передавали меня с рук на руки, вовлекая в какое-то огромное действо, называемое Промыслом Божиим о мире и каждом человеке. Множество раз в течение жизни я убеждалась, что эта «порука» действует независимо от места, времени и пространства. Найди христианина в Арктике – и он, буде на то воля Божия, запросто подружит тебя с белыми медведями…
Вернувшись в Хабаровск, я узнала, что меня «взяли на работу» помощником оператора на Кинохронику. Конечно, благодаря Ирине Васильевне. А эта «работа» дала мне возможность попасть на Сахалин вполне легально, по студийному пропуску. Хотелось переплыть Татарский пролив на каком-нибудь корабле, как Чехов. Но было велено: лететь. В аэропорту Южно-Сахалинска – конечно же, по звонку Ирины Васильевны – встретили меня два тинровца, ученые из рыбохозяйственного НИИ, разместили в институтской гостинице и сразу обрушили на меня новый девятый вал информации про лососевых. Я воспринимала, но с трудом. Главная задача была увидеть – путину, которая как раз начиналась на Сахалине. Молодым ученым надо было ехать «на замеры», чего-то в этой путине замерять. Вместе мы отправились в Поронайск по железной дороге-узкоколейке, построенной японцами. Захватив в Русско-японскую войну Сахалин, они за сорок лет приспособили его к жизни после каторжной колонизации… Поронайск – одно из первых русских поселений, в котором во времена Чехова «жизнь едва только начиналась». С тех пор он, конечно, разросся, и оставался полностью деревянным – с деревянными высокими мостовыми, заборами, домами, воротами, магазинами. Что-то как будто давило на психику. Я сразу вспомнила: это не раз описанное Чеховым традиционное серое низкое небо, делавшее все вокруг тошнотворно серым. Чтобы жить здесь, надо иметь особую привычку…
