Человек, личность, духовность (СИ) - Грузман Генрих Густавович (книги онлайн полные версии бесплатно TXT) 📗
В личностном плане наиболее показательная сторона французского экзистенциализма обнажается в сфере искусства, где человеку дано не только переживать и помышлять, но и творить абсурд, и потому аспект творчества именно как возможность и способ созидания становится превалирующим, и преподносится Камю в тонах, полностью приемлемые и для религиозного богопостижения Франка в русской концепции. Камю пишет: "Творчество - наиболее эффективная школа терпения и ясности. Оно является и потрясающим свидетельством единственного достоинства человека: упорного бунта против своего удела, настойчивости в бесплотных усилиях. Творчество требует каждодневных усилий, владения самим собой, точной оценки границ истины, требует меры и силы. Творчество есть род аскезы". Однако в бурных волнах умозрения Камю данная сентенция не более, чем акциденция, а творчеству предназначена экзистенциальная судьба, целиком обратная ожидаемой перспективе в русской концепции, - Камю заключает: "Отсюда вытекает полная бесполезность творчества" и это звучит ведущим соло из финального аккорда системы Камю: "Всё завершается признанием бесполезности индивидуальной жизни"(1990, с.с. 303, 304).
Итак, невзирая на полноводную, эстетически обаятельную критику, экзистенциальный выпад Камю не выходит за пределы европейской концепции человека и остаётся в философских границах отрицаемой парадигмы. И не только фактом пренебрежения индивидуального фактора экзистенциализм Камю связан с системой ненавистного ему разума, - ещё более крепким звеном положена коренная материалистическая максима смерти и у Камю сказано: "Абсурд и приносимое им приращение жизни зависят, таким образом, не от воли человека, а от её противоположности, от смерти"(1990,с.266). Но как раз в этом заключён особый антропософский интерес: располагаясь в недрах немецкой материалистической системы, воззрение Камю выступает обстоятельным критическим обзором этой последней, а его абсурд показателен в данном случае как акция неповиновения традиционным догмам, не давшим человеку духовного удовлетворения. В этом вся сила когнитивного постижения Камю: абсурдный человек не есть безнадёжный человек, ибо абсурд - это обещание и надежда фаустовского человека.
Французская философская мысль дала ещё одно самобытное и изящное творение - экзистенциализм Жана Поля Сартра. Казалось, что Сартр устраняет "личный" недочёт Камю, ибо он выводит: "Таким образом, первым делом экзистенциализм отдаёт каждому человеку во владение его бытие и возлагает на него полную ответственность за существование". Человек здесь выставлен самозначимой личностью, самостоятельной во всех сферах и плоскостях, не зависимый ни от каких моральных ценностей, не требующий ни оправданий, ни извинений: "человек осуждён быть свободным" - таков девиз Сартра. Но, как и Камю, Сартр не может выйти за сферу притяжения философем немецких мыслителей, и перед ним маячит фантом свободного человечества. Сартр говорит: "Для каждого человека всё происходит так, как будто взоры всего человечества обращены к нему и будто все сообразуют свои действия с его поступком. И каждый человек должен себе сказать: действительно ли я имею право действовать так, чтобы человечество брало пример с моих поступков? Если же он не говорит себе этого, значит, скрывает от себя свою тревогу"(1990, с.с. 323, 326). Здесь светится философский самообман: и в случае приспособления человека к человечеству (рецепт Фихте), и в случае позирования человека перед человечеством (рецепт Сартра) человек одинаково использует готовый образ, взятый со стороны, в который он включает себя, в первом случае насильно, во втором - добровольно. К тому же в случае Сартра "тревога" за свой поступок "съедает" всю свободу человека, делая его зависимым служителем этой тревоги. Критическая направленность глубокомыслия Сартра с наибольшей силой проявилась в постановке блистательной дилеммы - "мать или Франция". Этим примером Сартр разметал все установочные или направляющие стимулы человеческого существования, данные традиционными представлениями в действующей концепции человека. Юноша, чей экзистенциальный смысл зависит от этой дилеммы (какая роковым образом стоит перед ним: отправиться воевать за Францию и покинуть мать, что может погубить её, или остаться с матерью и лишить родину своей помощи) не может найти решения ни в какой инстанции, общественной, моральной, религиозной, философской, нравственной. Сартр велик в том, что отвергает возможность решения данной дилеммы во внешних общечеловеческих сферах, и тем демонстрирует полную непригодность концепции человека для отдельно взятого человека, а делает эту возможность прерогативой внутреннего мира юноши. Но он неправ в том, что предоставляет юноше решать дилемму в стиле тех же общечеловеческих нормативов - по способу "или-или". Экзистенциальное решение, удовлетворяющее юношу, по Сартру, должно состоять из соединения этих двух противоречий - матери и родины, но для этого юноше должен быть известен принцип сочленения таких противоположностей, и он необходимо должен обретаться в зоне влияния определённой концепции человека. Человек неизбежно выходит из самого себя и отдаёт себя во власть некоим концептуальным нормам, тобто утратить ту экзистенциальную свободу, которую Сартр возводит в эпицентре своего воззрения.
Итак, экологический кризис и экзистенциальное раскрытие, являющиеся реальными симптомами "заката Европы", показывают в этом качестве нравственное несовершенство фаустовского человека и несостоятельность европейского Единства Мира, а равно немецкой концепции человека как члена человечества, для освобождения человека и возвышения духовного свойства личности - главным целям, поставленным перед собой европейской философской мыслью. Другими словами, европейская концептура при всей своей могучей актуальной силе не достигает того уровня, какого постиг проникающий человеческий дух в лице русской духовной доктрины, а потому не содержит условий для формирования духовной цепочки человек-личность-пророк-Богочеловек в её перспективной последовательности. Исторически же оказалось, что и русская концепция человека, аналогично немецкой, также не выявила необходимых и непосредственных условий и предпосылок для перехода на нравственную высшую позицию человека, а тонкие постижения русского духовного потенциала, давшие столь разительные и своеобразные плоды духа, объективно выявились малопродуктивными и философски неспособные осуществить движение в направлении "Царства Божия", как в русской духовной философии называют нравственный уровень человека. Более того, в недрах этой идеологии прозвучало мнение самого высокого авторитета, "...что гордое название homo sapiens не соответствует действительности; правильнее было бы называть земного человека homo imbecillis" (человек слабоумный - Г.Г.; Н.О. Лосский, 1991, с. 234). Смысловое содержание экзистенциализма, имеющее хождение в русской духовной философии, разнится от европейского, и здесь в existentia включается нераздельное противоречие Несмелова, тогда как западная экзистенция исходит, как правило, из идеальной части противоречия. Поэтому в русской школе, а равно концепции человека, отсутствует самостоятельное экзистенциальное направление, которое в своей сути либо синонимируется с духовной философией в целом, либо становит к ней дополнительное прилагательное (Н.А. Бердяев, Л.М. Карсавин, А.Ф. Лосев). Вследствие этого русская концепция человека не знает своего абсурдного человека и ей неизвестна степень отклонения русского реального человека от идеального русского человека, тобто русская духовная философия лишена своего абсурда как величины несоответствия. Абсурд Камю философски ничего не решал, но психологически открыл глаза на ненормальность и несообразность положения человека в европейской концепции человека, и, хотя это не может осуществить радикальный рывок, но позволяет нивелировать негативные последствия.
