После Кастанеды: дальнейшее исследование - Ксендзюк Алексей Петрович (бесплатная библиотека электронных книг txt) 📗
Две с половиной тысячи лет назад Будда знал, что говорил: кольцо замыкается, и мнится уже, что никакое запоздалое трезвомыслие не изменит самоубийственную трассу — больно уж велика инерция. Для однозначного, линейного дискурса два с половиной тысячелетия — достаточный срок, чтобы завершить цикл и все начать с начала…
Но что? Еще один цикл? Еще одно восхождение через сотни веков дикости с каменным топором в руках и апокалиптическими всадниками Небесного Воинства на одряхлевшем и утомленном от однообразия закате? Белка в колесе, путь которой не имеет конца и точно так же не имеет цели. Взнуздаем ли мы еще раз коня бледного, пришедшего из мрака и подарившего нам суицидальные сумерки тысячелетней маеты, а может, безжалостно отсечем его драконью голову и станем жить как трава, как молчаливые люди Дао, добровольно отрекшиеся от нашей жизни и от нашей смерти, от нашей трагедии взаимного пожирания? А если да, то останемся ли мы тогда людьми?
И все же человек склонен к переменам. Биологически он не мутирует по крайней мере 40 тысяч лет. Его психологическая эволюция, как ни печально, оставляет впечатление неловкого топтания на месте — но, может быть, именно здесь, посреди бросающегося в глаза застоя, вызревает новая парадигма — не умственная (мы уже знаем, что это такое), а парадигма нового мироощущения, без абстракций, без формул и схем, то есть тот психологически революционный шаг, сделав который мы окажемся в подлинно новом: в качественно новом самосознании, в центре самоощущения, где все аппараты эго утратят действенность, а подлинное «я» не утратит личность, но лишь естественным образом реализует Свободу в тех измерениях Реальности, где свобода не требует борьбы за выживание, вожделения и конкуренции.
Путь Карлоса Кастанеды — один из наиболее ярких примеров невероятного, но, на мой взгляд, актуального трансформационизма в прорыве заколдованного круга нынешней цивилизации. Ведь Кастанеда не требует решительно сокрушить ценности европейской цивилизации, он не призывает к безоговорочному торжеству мистического опыта или мистического образа жизни — он спокойно предлагает изменить разрушительные установки нашего ума, чтобы обогатить духовный опыт человека возрожденной способностью видеть мир вокруг нас незамутненным взором, отстранить зарвавшееся эго от абсолютного руководства психоэмоциональной деятельностью человека, просто чтобы обрести мудрость и знание, осознать свою малость перед энергетической тканью вселенной и войти с ней в сотрудничество — без глупого снобизма доморощенного интеллектуала и с чувством бесконечного уважения к непреодолимой Силе, определившей наши маленькие судьбы.
Что от нас требуется, если мы не хотим обитать на жалких руинах обреченной цивилизации уже лет через 30–40?
Перестроить систему ценностей. Обычно полагают, что зрелый человек на подобное не способен, но история подбрасывает нам тысячи фактов, опровергающих подобное мнение, — здесь не место их перечислять. По сути, сама концепция тоналя-нагуаля подразумевает известную осторожность в обращении с воспринимаемым миром. В рамках разработанной психотехники мы впервые на практике осознаем, что всякое действие подразумевает неисчислимую массу «невидимых» реакций.
Неопределенность реакций, или «знаков», не должна нас смущать — мы живем в размытом мире, лишенном картезианской определенности (той самой определенности, что неминуемо влечет нас к гибели). О «размытости» много писал Налимов и видел в ней спасительный для современного человека зов Реальности. Размытость ведет к осторожности — к тому особому состоянию «охотника», — когда любая человеческая активность происходит под знаком «тайны». Я вижу здесь отголосок даосского соположения человека и мира (происходящего отнюдь не от слабости или неуверенности человека, скорее от интуитивного понимания, что Человек и Мир должны сотрудничать с непременным условием полной непостигаемости законов движения Мира) — то есть восприятия Мира в сознании человека как могущественного партнера, который может направлять и устраивать человеческий род, но может и разгневаться, если человек нарушает одну из его базисных гармоний, даже уничтожить его (ибо Он Хозяин, а мы — недолговечные и зачастую легкомысленные гости). «Знаки» дона Хуана — это и аллегория, и напоминание о таком особом расположении сил.
Вполне логично, что "первым забытьем" первого урока становится та особая значимость, которую человек начинает испытывать, обращаясь к миру как к личной мастерской. Мир — материал, безответный материал (таковым он и кажется), а человек воображает себя хозяином, и ему позволено делать все что угодно. Такое положение дел можно наблюдать и в планетарных масштабах, и даже в отношениях с себе подобными (отчужденное «Я» — тоже материал). Значение собственной персоны, миф о ее исключительности — это не только проблема нарастающего индивидуализма, это смертоносный меч, которым эго-персона машет вокруг себя, причиняет страдания и сама получает за них воздаяние.
И наконец, горькие плоды вышеуказанных идеологических положений. В среде подобных себе эго-машин всякий получает ответный удар — то как защитную реакцию, то как агрессивный выпад конкурента. Два вожделения, столкнувшихся в автоматическом мире конкурирующего рассудка, вступят в схватку, потому что иного сценария поведения они просто не знают. Такое явление в природном мире возможно лишь в экстремальных условиях либо при серьезном заболевании одного из партнеров. Мир "человека Эго" сделал подобные ситуации повсеместными и даже по-своему «естественными». Предметом спора может стать все что угодно. Если наши далекие предки боролись за пищу или самку, то теперь нет ни одной области жизни, где не царила бы психическая или физическая война. Порою безмолвным соперником выступает сам Мир — знаменитый "комплекс Фауста", как бы ни выглядел он благородно, есть всего лишь продолжение вековечной борьбы между Эго и Реальностью.
Разумеется, побежденный плачет. Перед лицом смерти он вознамерился доказать свою бессмысленную экспансию, потерпел неудачу и — о боже! — сколько горючих слез проливает неудачник, как болит душа его при гибели надежд и амбиций всякого рода. Он, безусловно, достоин жалости (по человеческим, эгоистическим меркам) — он жалеет себя, и эта рана либо его парализует, либо ведет к еще более трагическим битвам.
Я не собирался подгонять свои рассуждения под психологические рецепты дона Хуана, но (всмотритесь внимательно) такой круговорот переживаний всегда оказывается своеобразным алгоритмом, в рамках которого на протяжении жизни вертятся человеческие существа.
И вот мы упираемся в три фундаментальных понятия кастанедовского мага: страх смерти, чувство собственной важности и чувство жалости к себе. Три центральных психологических комплекса всякого человека, наделенного эго, есть не что иное, как три энергетические магистрали, забирающие всю нашу ненакопленную силу.
Второе внимание недостижимо, если намерение войти в него обесточено. С другой стороны, отказ от страха смерти, чувства собственной важности и жалости к себе автоматически обесточивают грандиозное сооружение эго. Воин не имеет другого выбора — вернее всего, такого выбора просто не существует.
И все же необходимо указать, что безупречность дона Хуана — совсем не то же самое, что растворение буддиста в Нирване или в океане безличной энергии, где само твое существование имеет довольно сомнительный статус. Воля и намерение — эти во многом загадочные свойства психики — удерживают адепта в совершенно необычном состоянии. Мне кажется, такое состояние в полной мере не осознается и не культивируется в иных мистических культурах. Речь идет, скорее всего, о психологическом статусе, промежуточном для эгоизма и безличности. Тому, кто не испытал его на собственном опыте, передать суть переживания довольно сложно, если не невозможно. Из непосредственного опыта, однако, напрашивается вывод: структура эго на 90 % состоит из стереотипов реагирования, гештальтов, биосоциальных инстинктов. Именно к этим «запасам» мы апеллируем, когда используем термин «эго». Способность к самосознанию, построению когнитивных или дидактических стратегий (иными словами, к той области, что не захвачена повседневной борьбой за выживание биологической единицы), принятие решений на пути самореализации относится к области так называемого "постсоциального Я". На первых порах эта область имеет совсем небольшой объем и практически никогда не используется, но психотехники кастанедовского толка, описанные ниже, постепенно раскрывают ее пространства, удивительным образом демонстрируя к тому же ее амбивалентность.
