Кто умирает? - Левин Стивен (читать полные книги онлайн бесплатно .txt) 📗
Я провел несколько дней с девочкой, которой, когда я впервые встретился с ней, через несколько недель должно было исполниться двенадцать лет. Она умирала от малокровия. Ее мать была очень заботлива и проводила в ее палате большую часть времени. За последние три-четыре года девочка несколько раз лежала в больнице, но теперь было ясно, что жить ей осталось недолго. У нее были физические боли, но более явным было ее замешательство. Случилось так, что мы с ней сразу же почувствовали симпатию друг к другу и вскоре свободно говорили о болезни тела, которое скоро должно было отойти.
– Как ты думаешь, что тогда случится? – спросил я ее.
– Думаю, что я умру, – ответила она.
– А что случится после того, как ты умрешь? – продолжал я. Отмечу, что вступая в диалог с ней, я ничего не собирался ей навязывать. Я был готов говорить ей что угодно, лишь бы только как-то поддержать ее.
– Ну, я думаю, что умру и попаду на небеса. Там я буду жить с Иисусом, – ответила она.
– Что это значит? – спросил я.
– Иисус справедлив на небесах, но не справедлив на земле.
Я сразу понял, что она подражает предрассудкам родителей. Ребенок был введен в заблуждение по поводу того, кем или чем является Иисус, хотя именно Иисус был той неизвестной средой, в которую ей предстояло окунуться, покинув тело. Как можно доверять тому, кто справедлив в одном случае, а в другом – нет? Это значило, что, по ее мнению, Иисус может быть несправедлив. По существу, она верила, что отправляется туда, где не все благо.
Мы вместе начали интересное исследование, и никто из нас не знал, чем оно закончится. Мы стремились открыться тому мгновению истины, которое было нам доступно. Преодолевая застенчивость и открываясь любви.
– Как ты думаешь, почему Иисус несправедлив в одном месте и справедлив в другом? – спросил я.
– Я тяжело заболела, хотя никогда не делала ничего плохого. Почему я должна болеть? Почему я должна умирать?
Доверяя интуиции, которая позволяла нам чувствовать сердце друг друга, я спросил о том, как ей живется дома.
– Я бываю в школе не больше, чем по две недели, – сказала она. – Иногда я остаюсь дома, потому что плохо себя чувствую или потому что должна вернуться в больницу. Но я стараюсь заниматься самостоятельно.
Я спросил, какие у нее отношения с другими детьми в школе.
– У меня есть подруга, у которой парализована рука. И я фактически единственная в классе, кто хорошо к ней относится и дружит с ней. Остальные дети так заняты собой, что обзывают ее и издеваются над ней, когда мы играем во дворе. Мне кажется, что они не любят тех, кто не похож на них. Я думаю, что они просто боятся таких ребят.
Когда я спросил у нее, поступает ли она тоже так, как все, она сказала:
– Нет, что вы!
Тогда я спросил у нее, почему это так, и она ответила:
– Просто иногда у меня бывает сильная боль, и я плохо себя чувствую, и поэтому я понимаю, каково ей приходится. Я знаю, как это плохо, когда тебе больно, а тебя еще дразнят.
Тут я увидел, как сильно открылось у нее сердце за годы болезни, и сказал ей:
– Посмотри, ты стала более сострадательной, более открытой и заботливой, чем твои друзья по классу. Разве это случилось не благодаря твоей болезни, которую, как ты сказала, дал тебе Иисус? И вот эта открытость, эта доброта и любовь, которую ты получила, когда заболела, разве это трагедия? Или же это какой-то замечательный дар любви и заботы, который делает тебя более великодушной?
– Да, – ответила она, – я бы не променяла это чувство ни на что на свете!
А затем она широко улыбнулась, и в глазах у нее заблестели слезы. Она посмотрела на меня и сказала:
– Иисус справедлив на земле. Иисус справедлив на небе.
Она избавилась от своего замешательства и страха, войдя в них. Она не подражала чувствам других, а доверилась своему пониманию, которое, очевидно, было у нее намного более взрослым, чем у других людей. Она могла чувствовать Иисуса, неизвестное внутри себя, как сострадание. У нее появился контекст для болезни, которого у нее не было никогда раньше. Каким-то образом болезнь стала для нее приемлемой. И через несколько недель, за день до того, как ей должно было исполниться двенадцать, утром перед моим отъездом из Нью-Йорк Сити, деля со мной воображаемый именинный торт, она подняла на меня уставшие, умиротворенные глаза и сказала:
– Спасибо! – и умерла вечером того же дня.
Еще как-то меня пригласили увидеть умирающего от малокровия мальчика двух с половиной лет. Он был не просто очень ослаблен болезнью. У него были другие нежелательные последствия лечения: язвы в районе заднего прохода, кровяные подтеки в разных частях тела, шунт для введения медикаментов. Его тело свидетельствовало о том, что болезнь прогрессирует. Когда я подошел к железной кроватке, в которой лежал Тони, он посмотрел на меня и окружающих взглядом человека, готового на все. Его глаза на мгновение останавливались на каждом лице, прежде чем перейти к следующему. В этом взгляде не было ничего поверхностного. Присутствие Тони в нем было полным. Взгляд в его глазах был похож на взгляд в ночное небо. Он был открыт мгновению, смерти. Несмотря на все происходящее, он присутствовал необычайно полно.
Хотя было ясно, что жить телу Тони осталось уже недолго, он не пытался избежать своей участи, а открывался пространственности неизвестного и с готовностью делил ее со всеми, кто приходил к нему. Его принятие смерти каким-то образом передалось матери, которая через некоторое время отвела меня в сторону и спросила, что ей делать. Она была в замешательстве, потому что хотя самое ценное в ее жизни уходило от нее, почему-то она чувствовала в этом невероятное благо. Она боялась, что с ней что-то не так. Она сказала, что ее муж, профессиональный военный, твердил ей, что мальчик не должен умереть. Он не мог отважиться прийти в больницу, увидеть своего сына при смерти, почувствовать эту умиротворенность в комнате.
Некоторое время мы провели с матерью Тони, сидя в соседней комнате, разговаривая о ее самочувствии, переживая великую открытость и в то же время замешательство. Она говорила о теплоте общения с сыном. Она утверждала, что каким-то образом может понять, может почувствовать, – не интеллектуально, а в глубине души, – что между нею и Тони установился контакт, который позволит им свершить то, ради чего они родились, хотя она и не могла вообразить себе, как это стало возможным. И я сказал ей:
«Что же, можете ли вы вообразить себе на мгновение, что два вневременных существа плывут от рождения к рождению, любя друг друга и заботясь друг о друге? Одно из них обращается к другому:
– Знаешь ли, в этой жизни мы можем многому научиться, и мне бы хотелось узнать, не можем ли мы как-то помочь друг другу. Представь себе, что один из нас родится тридцатилетней женщиной, у которой будет этот прекрасный, невообразимо милый ребенок. Затем, предположим, через два года у ребенка окажется болезнь, которая не позволит ему дальше существовать в теле. Таким образом эти два существа будут вынуждены потерять этот мощный контакт. Но они будут наслаждаться им в любви, не цепляясь за тело, оставаясь в сердце друг друга до самого конца.
– Что же, такая жизнь, кажется, будет интересной, – отвечает другое существо. – Давай осуществим ее. Один из нас будет мальчиком двух с половиной лет, а другой – матерью, которая так явственно прочувствует все, что их разделяет, что полностью отвергнет свои предрассудки и будет жить в сердце, в глубинном общении с сыном, наблюдая за тем, как он умирает, а она ничего не может с этим поделать. Это поможет ей непосредственно увидеть реальность. Ее сердце откроется больше, чем когда бы то ни было.
– Хорошо, я буду матерью, – говорит первое существо.
– Нет, нет! – перебивает его второе. – Ты будешь матерью в другой раз. На этот раз я буду матерью!
– Так и быть, я буду маленьким мальчиком, – соглашается первое. Так они приходят к согласию. После этого второе существо рождается на земле, а через тридцать лет рождается первое, и таким образом они осуществляют свой замысел».
