Очи познания: плоть, разум, созерцание - Уилбер Кен (мир бесплатных книг txt) 📗
Эмпирико-аналитическая наука не способна свободно функционировать без измерения; измерение, в основе своей, это количество; количество – это число; число же само по себе находится за пределами ценностей. Качество так никогда в нее и не пробирается. Оно и не может пробраться. Л. Л. Уайт попал в самую точку: «Все величины имеют равный статус перед законами элементарной арифметики, чьи операции не проводят различий между одной ценностью и другой». [50]
Обратите внимание, что я не порицаю за это эмпирико-аналитическую науку. Я просто пытаюсь очертить ее роль, чтобы, когда она выйдет за пределы своей допустимой сферы и попытается выдать себя за полную картину мира, мы находились бы в несколько более выгодной позиции, чтобы подвергнуть критике такое превышение полномочий, такую категориальную ошибку, известную как эмпирический позитивизм, или исключительно эмпирическая верификация, или научный материализм.
Итак, традиционный взгляд на реальность говорил о том, что бытие иерархически ранжировано, что сфера созерцания более реальна и более ценна, чем сфера ума, которая, в свою очередь, более реальна и более ценна, чем сфера плоти. Признавалась ценность всех трех сфер, и все они использовались, но не было никаких заблуждений касаемо их соотносительной ценности: причинное выше, чем тонкое, которое выше, чем грубое. И, как выразился Смит, высшее более реально, чем низшее, поскольку оно более наполнено Бытием.
Но по мере того, как все знание стало сводиться к плотскому, эмпирическому знанию, и коль скоро судьей плотского знания стало служить число, и коль скоро число является количеством, лишенным качества или ценности, то, когда наука старательно начала искать великую ценностную Цепь бытия, произошла экстраординарная трансмутация, возможно – самая значимая из всех, известных истории. Все, что наука была способна увидеть, рассматривалось сквозь призму числа, а поскольку ни одно число изначально не лучше, чем другое число, вся иерархия ценности схлопнулась – оказалась редуцирована до простых, лишенных ценности столовых наборов, существующих только лишь для того, чтобы занять свое правильное место в естественном порядке вещей и стать частью этой унылой природы, лишенной звука, запаха, цвета; просто суеты материального, бесконечной и бессмысленной.
Старую иерархию ценности и бытия тем самым променяли на иерархию чисел. Более нельзя было говорить, что какие-то сферы выше, или реальнее, или лучше, чем другие: можно было лишь говорить, что они больше или меньше, чем другие. Можно утверждать, что уровни значимости подменились уровнями величин. Мы перестали признавать сферы, которые выше, значимее и реальнее, чем сфера обыденного (например, созерцательный рай), мы стали признавать только сферы, которые больше обыденного в размерах (например, астрономические расстояния). И вместо более низких, менее значимых и менее реальных сфер, чем сфера обыденного (подчеловеческие, плотские, материалистические сферы), мы стали видеть только сферы, которые меньше, чем обыденное, в размерах (например, субатомная сфера). «Лучше» и «хуже» превратились в «больше» и «меньше», а затем оказались и вовсе отброшены.
Но что еще можно было бы ожидать от животного, отрекшегося от ока разума и ока созерцания? Единственное оставшееся око было плотским и физическим, и по мере того, как оно оглядывалось по сторонам, единственное, что ему удавалось обнаружить, были различия в размерах. Когда закрылись очи рассудка и созерцания, око плоти уставилось немигающим взглядом на материальный мир, начав свою ритмичную литанию утверждений: 1, 2, 3, 4, 5…
Итак, если бы сциентизм был всего лишь неубедителен, то все мы могли бы поддаться искушению перестать обращать на него внимание. Но он не просто «всего лишь неубедителен» – и не просто всего лишь безумен в своем количественном сумасшествии. Сциентизм, как мировоззрение, формально противоречит самому себе.
Данный вопрос можно рассмотреть с множества сторон. Вероятно, мы могли бы сперва отметить следующее: сциентизм считает, что созерцательное знание Абсолюта невозможно. Единственное знание, которое допустимо, это знание плоти, которое, по всеобщему признанию, есть относительное знание. Итак, если бы позитивист просто утверждал: «Мы ограничим себя изучением сферы относительного знания», – то все это было бы совершенно приемлемо. Но он идет дальше и утверждает: «Достоверно только лишь относительное знание». И это само по себе абсолютное утверждение, ведь оно говорит: «Абсолютной истиной является то, что нет абсолютной истины». Шуон выразил это следующим образом: «Релятивизм ставит перед собой задачу низвести любой элемент абсолютности до относительности, при этом допуская весьма нелогичное исключение ради самого данного действия по низведению». Он продолжает:
На самом деле, релятивизм состоит из заявления: истиной является то, что не существует истины. Или из заявления, что абсолютной истиной является то, что ничто, кроме относительной истины, не существует. С тем же успехом можно было бы сказать, что языка не существует, или же написать, что нет такой вещи, как письменность. [51]
Иными словами, заявление сциентизма «опровергается самим существованием его же постулата». [52]
Сходным образом сциентист не просто говорит: «Эмпирическое доказательство является лучшим методом получения фактов в чувственной сфере». Он говорит: «Верны только утверждения, которые можно проверить эмпирически». К сожалению, само данное утверждение нельзя эмпирически проверить. Нет никакого эмпирического доказательства утверждения, что только лишь эмпирическое доказательство реально. Поэтому Смит и пишет: «Заявление, что нет иных истин, кроме тех, что принадлежат науке, само по себе не является научной истиной, а посему, утверждая его, сциентизм противоречит самому себе». [53]
Еще сциентизм взял в моду утверждать, что, дескать, эволюция путем естественного отбора (мутация плюс статистическая вероятность) – это единственная сила, объясняющая весь окружающий нас мир. Итак, мы не ставим под вопрос, имела ли место эволюция: наиболее очевидно, что происходила. Мы ставим под вопрос то, что является ее причиной или движущей силой, – в данном случае, случай. Ибо утверждается, что все, неважно в какой сфере, в равной степени является продуктом случайной эволюции. Жак Моно, чья книга «Случай и необходимость» является библией подобных взглядов, объясняет: «Эволюция [есть] продукт гигантской лотереи, которой заправляет естественный отбор, слепо выбирая редких победителей среди чисел, выпадающих совершенно случайным образом… Только данная концепция совместима с фактами». Его утверждение состоит в том, что, дескать, насколько нам известно, концепция эволюции через случайный отбор более истинна, чем конкурирующие теории.
Но если бы это и было верно, то это невозможно проверить. Если все явления в равной степени являются продуктом слепого случая, тогда не может быть никакого вопроса о том, более ли истинно что-то одно, чем другое. Лягушка и обезьяна равным образом являются продуктами следующей статистическим закономерностям эволюции, и нельзя сказать, что лягушка «истинней», чем обезьяна. Аналогично этому, поскольку все явления суть плоды статистического случая, то и идеи тоже являются подобными продуктами. Таким образом, невозможно, чтобы одна идея была более истинной, чем другая, ведь все они в равной степени произведены случаем. Если все суть продукт статистической необходимости, тогда таковой же является и сама идея статистической необходимости, и, в данном случае, она несет не больше авторитета, нежели какой-либо другой продукт эволюции.
