Тринадцать полнолуний - Рок Эра (чтение книг TXT) 📗
— Тётя Стеша, — послышался ей чей-то зов. Она оглянулась:
— Кто здесь?
— Это я, Марыля, вас зову.
— Вот и хорошо, девонька. Ну и перепугала ты нас всех. Думали — конец твой пришёл, — Степанида привстала, вглядываясь в лицо Марыльки, освещенное огнём печи.
— Да нет, хорошо всё, обойдётся, — спёкшимися от жара губами, тихо произнесла девушка, — идите домой спокойно, устали вы. Только дайте мне икону деда Демьяна, она в углу висит.
— Ну, что ты, я посижу, на-ка, выпей ещё отварчику, поспи, а я посижу тихонько, до утра.
Степанида наклонилась и поднесла к губам Марыли кружку с отваром. Та сделала несколько глотков, и в изнеможении упала на подушку.
— Нет, правда, идите, теперь всё образуется, только икону в руки мне дайте, и идите. Мне Зенек недавно говорил, что чудотворная она. Поможет мне её сила на ноги встать, завтра, к утру, я и поправлюсь.
— Да как же мог он тебе сказать, если жизнь в нём еле теплиться, — Степанида прислушалась к лежащей девушке.
— Да три дня назад сказал. А ещё сказал, дедушка похвалил меня, что икону вызволила. Идите-идите, спасибо вам, устала я шибко.
— Ну, смотри, твоя воля, — Степанида пошла к красному углу, сняла с полки икону и вложила в слабые руки Марыли, — пошла я, утром зайду.
— Я сама к вам завтра приду, — услышала она вслед шопот больной.
— Никак умом тронулась, девка, — пробормотала Степанида и вышла, осторожно прикрыв дверь.
На утро, у колодца, Степанида передала разговор, состоявшийся вечером в Марылькиной избе. И все согласились с ней, что от невзгод свихнулась девка. Но тут Груня оборвала их пересуды:
— Глядите, бабы, наша тронутая за водой идёт!
Все оглянулись. И правда, по улице, с коромыслом, твёрдой походкой к колодцу шла Марыля, на щёках горел здоровый румянец, а глаза светились счастьем.
— Здравствуйте, соседки, — стала набирать воду, — тётя Стеша, я же вам говорила, что икона поможет, а вы не поверили. Да и Зенек сегодня ночью в себя пришёл. Позвал меня, слова заветные сказал. Только не поняла я ничегошеньки, уж больно язык не понятный да диковинный был. А потом, по-нашему сказал, что скоро хорошо всё будет, — она улыбнулась, подцепила коромыслом вёдра, — ну, доброго здоровьица всем, пошла я. Надо Зенека помыть да обед сготовить, праздник у нас нынче, — и пошла вниз по улице.
— Ну, точно свихнулась, — Бася покачала головой.
— А я вам что говорила, — Степанида вздохнула.
— А какая разница, был один дурачок, а теперь парочка будет, если Зенек оклемается, — засмеялась Груня.
Все, кто был возле колодца, не одобряя высказывание Груни, зашикали на неё, а то, как Марыля услышит, ведь недалеко ушла? Груня махнула на них рукой, мол, шуток не понимаете, подхватила вёдра. Постояли бабы у колодца, поговорили немного, да пошли по домам готовить родным угощение. Ведь и в правду, праздник ко всем пришёл. Сегодня был Сочельник.
Марыля зашла в избу, поставила вёдра и повернулась в дверях, что бы выйти за дровами. Потом вернулась, подошла к Зенеку, постояла недолго, вглядываясь в его лицо.
— Ну что же ты никак в себя не приходишь? Такой праздник сегодня, Сочельник. Все радуются, к Рождеству готовятся, а ты всё хворь свою побороть не можешь, — вытерла набежавшие слёзы, — пойду я, печь растоплю да пирогов напеку, с ягодами, как ты любишь.
Ей показалось, что губы Зенеша тронула улыбка. Пригляделась и, отогнав от себя наваждение, пошла за дровами. За хлопотами не заметила, как ночь пришла, накрыла нехитрый праздничный стол и села под дедовой иконой вечерять.
— Ну, здравствуй, Марыленька, — нарушил её молчаливое одиночество голос.
— Кто это? — удивилась она.
— Это я, душа моя.
Она медленно, не веря своим ушам, повернулась к полатям. Зенек сидел на своей постели и улыбался.
— Боже мой, услышал господь мои молитвы! Вот радость-то, очнулся, хороший мой. Верила я, всегда верила, что придёт этот час, родной мой, миленький, — она бросилась к Зенеку, припала ему на грудь.
Плакала, но то были слёзы радости и счастья. Он нежно гладил её голову.
— Ничего, ничего, милая, не плачь, всё у нас теперь хорошо будет. Теперь поправлюсь я, помогать тебе буду, намаялась ты со мной за семь месяцев, устала. Теперь всю работу сам буду делать, — он взял в ладони её лицо и смотрел в родные, знакомые с детства, глаза. — Да что ты, какая это маята была. Только бога молила, что бы вылечил тебя.
— Да видел я всё, как тяжело тебе было, как ручки твои, маленькие, опускались, порой. Слышал, как плакала ты по ночам, да до утра, на коленях, возле дедушкиной иконы стояла. Всё видел, всё знаю.
— Да как же, ты видеть мог, если лежал, еле дышал?
— То тело моё не подвижно было, а душа-то не спала, а возле тебя находилась.
И тут Марыля отодвинулась от Зенека.
— Да как же это, я и не поняла сразу, так радость меня окутала. Ведь разговариваешь ты, и голос твой такой красивый, как ручеёк горный журчит и речи, чистые да нежные, прямо в душу ко мне льются.
— Это ещё не все изменения, что со мной произойдут, только время должно пройти ещё не много, два месяца и ещё чуть-чуть подождём, и к празднику сорока святых совсем поправлюсь я да крепко на ноги встану. И заживём мы с тобой, другим на зависть, — он протянул к ней руки.
Она снова склонила ему на грудь свою голову. Счастье, блаженство и чудная нега разлилась по её телу. Незнакомые чувства волновали кровь, казалось, душа была готова вырваться из тела и полететь над землёй, что бы поделиться своей радостью со всем миром. Так сидели они, молча обнявшись. Марыле просто не верилось, даже мечтать не смела, что выпадет на её долю ощутить в жизни такое счастье. Конечно, надеялась, да во снах девичьих, часто снилось ей, идёт она, по лугу, где трава не кошена, рука об руку, с молодым, пригожим хлопцем.
Только никогда лица она его не видела, но запомнила, как легко, радостно и надёжно было рядом с ним. И сейчас, обняв Зенека и, чувствуя его объятья, она поняла, что именно так всё было в том сне. Она отстранилась от Зенека, посмотрела в его глаза. Они были завораживающей красоты. Большие, карие, с золотисто-огненными прожилками, казалось, они заглядывают в самую глубину души Марыли. Густые, длинные ресницы, брови, как крылья птицы в полёте. Губы, цвета лепестков алой розы, припухлые, ярко очерченные, звали к поцелую. Марыля, испугавшись своих мыслей, покраснела и закрыла глаза.
— Хорошая, что с тобой? — она почувствовала тревогу в голосе Зенеша.
— Ничего, так я, — справившись с волнением, Марыля взяла его руку, — смотрю на тебя, вроде ты и не ты, изменился, но душу твою, добрую да нежную, я всегда такой и представляла. Чувствую, хоть лицо твоё изменилось, но она прежней осталась. Хорошо это, ой как хорошо. Так мне на душе радостно, покойно и чувство такое, что в прошлом осталось всё плохое, а впереди светлая, радостная жизнь ждёт. Ох, сердце как птаха бьётся, словно выскочить из груди пытается.
— Я тоже такие же чувства испытываю, моё сердце, как и твоё волнуется, вот, послушай, — он взял руку Марыли и приложил к своей груди.
Она почувствовала под своей рукой, как бугрились мышцы на его груди, как часто билось его сердце. Сильные, крепкие руки, широкие мужские плечи, ком в горле застрял, такой красивый не про её честь. Вот поправится и уйдёт в город, а там влюбиться, сколько красавиц вокруг него будет, богатых да знатных. Но погнала она эти мысли прочь. То потом будет, а сейчас хоть немного счастья на её долю выпало и проживёт она так, что бы ни одной минутки его не упустить.
— Мы всегда будем вместе, я тоже этого хочу, — будто прочитал её потаённые мысли Зенек.
Марыля покраснела и, смущаясь, отошла к печке, где стоял горшочек с травяным отваром. Набрала полную кружку и принесла ему.
— Надо выпить, Зенек, эта трава сил тебе прибавит, — поднесла к его губам, — никак понять не могу, что же произошло, как ты так изменился, что за чудо чудное! Столько времени прошло, а я перемен в тебе и не замечала.
