Тори - Черт Илья (список книг TXT) 📗
— Ну вот опять, давно не виделись.
Зато солнце действовало на меня мощнейшим катализатором. Казалось, можно заниматься чем угодно, а лучше просто сидеть на крыльце, читать книжки или просто смотреть на небо. А вы умеете смотреть на небо?
Вы, наверняка, скажете: `Конечно!`, и будете, наверняка, не правы. Чтобы увидеть небо, надо долго-долго смотреть на него, сосредоточившись на одной точке и, уж конечно, не мигая. И тогда все пространство вокруг этой точки становится несоизмеримо глубоким и как бы проваливается. Если суметь удержать это боковое зрение, то можно заметить потоки ветра, рвущие облака, словно вату, которая сердясь за причиненное беспокойство, становится из белой темно серого цвета, или, соответственно, из желтой глубоко фиолетовой, что в сущности одно и тоже. Иногда, когда небо окончательно рассердится, оно принимает вид черной бездны, рыхлой и манящей своей глубиной, и если это не помогает, оно извергается тучей молний и рычит как рассвирепевший зверь, наступивший на раненую лапу. В такое время особенно страшно смотреть на это грозное чудище. Ласковая, и вместе с тем, свирепая пропасть низвергающегося пепельного мха затаскивает особенно сильно зазевавшегося слишком долго наблюдателя, а затем бьет по глазам голубоватой плетью, стремящейся достигнуть земли, и обнять ее и раствориться в ней. Обычно такие мои игры кончались легким шоком и продолжительным сердцебиением. А небо, как ни в чем не бывало, становилось опять нежным голубым полем, кружевной степью, по которой идут к долгожданному водопою печальные и величественные облака.
Облака. Это вечная не надоедающая кисть одного художника, который вот уже миллиарды лет рисует пейзажи, никогда не повторяющиеся ни в цветах, ни в композиции. Иногда, это чисто сюрреалистические картины с невиданными до сей поры сочетаниями школ искусств, иногда же это напоминает обычные закаты и рассветы, которые в неизмеримом числе продаются на улицах городов мира, и никогда не утратят своей новизны, вечная тема для художников и поэтов. Стоит задуматься, что если бы этот материал был совсем иной структуры, иной конфигурации, и если бы на небе были не звезды, а, например, летающие шары, или треугольники, парящие паралепипеды и, разражающиеся громом трапеции, то возможно, и картины были бы совершенно другой направленности, если сказать это мягко. Я все время об этом думаю, настолько часто, что перестала об этом задумываться. Это превратилось в извечно сопутствующую философию (это идиотское слово придумал не я), которая ходит по пятам, и ненавязчиво присутствует фоном для повседневных мыслей. А еще, по вечерам, я сижу у моря и представляю себе эти немыслимые, не нарисованные картины математического мира. И уж, конечно, именно там живут эти бесконечные формулы, ходящие на своих тонких ножках, и всевозможные тригонометры, сантиметры и много еще других мозгопитательных существ. А долгими вечерами какой-нибудь икс или игрек, напряженно сосредоточившись, рисуют закаты из треугольников и кубические облака, перетянутые гипотенузой ветров.
Я прошел уже пол аллеи, когда отец догнал меня.
— Я ненадолго уеду, веди себя хорошо. Не гуляй слишком долго, скоро начнется шторм — на небо поглядеть-то страшно! Я кивнул и направился дальше по направлению к сетке, которой заканчивалась дорожка, упираясь в скалы. Деревья, подножье которых уже покрывал иней, раскинули свои ветки, словно пытались уловить последние струйки тепла, а иные и вовсе скрючились, нервно съежились в ожидании зимы. Я был похож на врача, совершающего обход тяжело больных, и наблюдающего не умер ли кто за последнюю ночь? Больные — деревья, казалось, стонали, и молча, с пониманием своей участи, просили помощи. Если бы я мог забрать их всех в теплую комнату или переселить на юг, где всегда солнце, где не нужно со страхом все лето ждать зимы, не нужно торопиться вобрать в себя побольше тепла и света. И зачем только они селятся в таких неуютных местах.
Пока я добрался до конца аллеи, пошел моросящий дождь, растворяющийся в воздухе, как кофе в чашке, и незримо забирающийся в рукава и под воротник, добираясь до тела.
Я повернула обратно, попутно сменив свое зрение на другой спектр. Теперь я видела, как капли косыми иголками втыкались в листья, пытаясь их сбросить к уже падшим своим собратьям. Я поднял воротник, но дождь сразу ответил на это, и с новой силой принялся хлестать меня в спину, гоня домой, как непослушного теленка.
Съежась, подобно осеннему листу, я ускорил свой шаг. Громыхнул гром, обратив мой взгляд в сторону прибоя. Там уже начинался сабантуй, предшествующий буре. Я понял, что еще чуть-чуть и до дома будет трудно добраться, так как я вымок бы до нитки обязательно. Спустя пол минуты на меня обрушилась целая лавина воды, сопровождающаяся молнией и немедленным раскатом грома. Этим-то и была опасна местная погода. Можно было греться под солнцем и, буквально, через пять минут уже мокнуть под ливнем, тем более что сейчас он был как никогда холодный.
Не решаясь бежать дальше, я укрылся под большим разветвленным деревом, прижался к нему спиной и, задрав голову, принялся ловить ртом капли, прорывающиеся сквозь редкую листву. Так я стоял, наблюдая как вода разрушает последний оплот лета, превращая в дрожащую шелушащуюся кашу уцелевшие листья. Шторм разыгрался в считанные минуты и молнии засверкали подобно фейерверку.
И тут я ощутила сильные колебания воздуха, которые сразу подняли во мне воспоминания о `переходах`, сказочных огнях и их пожирателях. Центр этих колебаний, казалось, находился сразу за моей спиной, и сила вибрации росла с каждой секундой. Я в испуге отскочил от дерева и в этот миг что-то полыхнуло у меня в глазах, голубоватый свет заслонил все вокруг, и дерево неожиданно расступилось водоворотом, чернеющего на глазах воздуха. Я увидела это, сразу же вспомнив свои сны, благодаря которым я так долго предавалась депрессиям. Огромный черный тоннель разверст свою пасть и в конце его я увидела неясное зеленое свечение.
В следующее мгновение оттуда пронесся оглушающий переливчатый звон и на меня вдруг посыпались… птицы! Их были, наверно, тысячи, а может и больше. Они стремительно, сплошным бушующим потоком, неслись на меня, в последнюю секунду облетая мое лицо. Горная река из крыльев, перьев, клювов и завораживающей переливчатой песни. Этот звук не был похож ни на что, слышанное мной. Словно тысячи капель бились об окно, тысячи колокольчиков лили свой рассыпчатый звон. Все это настолько быстро произошло, что я и не успел как следует все воспринять. Прошло не больше десяти секунд, и крылатая река оборвалась. Я быстро-быстро оглянулся и увидел на фоне закрывающегося прохода, который оказывается находился в метре за моей спиной, двух птиц, которые зависли в воздухе на долю секунды, развернувшись. Прежде чем я успел бы моргнуть, они кинулись в затягивающееся черное кольцо и исчезли. Но и этого мгновения хватило, чтобы их разглядеть. Это были огромные чайки (я так говорю потому что больше всего они были похожи именно на чаек), размерами напоминавшие орлов, крылья их сильно вибрировали, когда они висели в воздухе, и были похожи на веер из стальных лезвий, и что меня больше всего поразило — я успел разглядеть их цвет. Они были серебряными! Не то чтобы какое-то там темное отсвечивание, а яркий искрящийся серебристый цвет. Я успел заметить нечто вроде удивления, промелькнувшего на лице одной из них, прежде чем они, переглянувшись, исчезли.
В этот момент я поняла, что не могу двинуться. Мои ноги отказывались мне служить, руки плетью повисли вдоль тела, а в голове вертелась сумбурная карусель каких-то ярких картинок, и я почувствовал как теряю сознание. Все что я успел увидеть в последнюю секунду — бегущего ко мне отца…
Глава 10.
Тори пролежал без сознания шесть дней. Впервые в жизни у него поднялась температура, которая теперь редко спускалась ниже тридцати девяти. Он постоянно бредил, бессвязно воя, шипя, и, когда приходил в себя на короткое время, все время махал руками, пытаясь мне что-то сказать. Приехал Том. Он не отходил от постели и сидел ночами, чтобы во время очередного припадка быть наготове. Я чуть не поседел за эту неделю, но все обошлось. На восьмой день стало ясно, что Тори поправляется, а когда он, впервые за это время улыбнулся, мы с Томом облегченно вздохнули. Когда он окончательно пришел в себя, он сразу попросил карандаш и бумагу. Он несколько минут рисовал что-то в альбоме, а затем протянул это нам.
