Мемуары сорокалетнего - Есин Сергей Николаевич (полные книги .txt) 📗
— Тогда надо идти к Павлику.
— Да Павлик, конечно, даст деньги, но ведь ты знаешь, деньги всегда дружбу портят, а друг у меня единственный. Стыдно мне у него брать.
— Ничего не стыдно. Что, у него последние?
— Но ведь ты знаешь, Нонна, деньги-то у него какие-то неожиданные.
Посовещались еще и решили: брать!
Павлик человек занятый, с высшим образованием, технолог, и хотя друг детства, но являться без звонка к нему невежливо. Поэтому Санчик своему другу сначала позвонил.
Голос Павлика был не самый веселый. От встречи он не отказался, но на этот раз, против обыкновения, учить уму-разуму своего товарища не стал. Одна только деталь в этом предварительном разговоре Сашу удивила:
— Ты с Нонной, конечно, придешь, — сказал Павлик.
— С Нонной, — ответил Саша, — я без нее никуда не хожу.
— Это хорошо, — сказал Павлик, — я не возражаю. Только когда придешь, позвони так, как я звонил в детстве.
— Не понял, — сказал Саша.
— Ну, как в детстве. Условный… Три и один…
— А на этаж ниже спускаться?
— Это лишнее, — грустный Павликов голос повеселел, промелькнула улыбка.
— Хорошо, как скажешь, — сказал Саша. А про себя подумал: «Чего это Павлик зарезвился? А может быть, у него что-нибудь стряслось?»
Условный звонок в дверь выработался у них во времена," когда родная мамочка Галина Платоновна и не подозревала, что так поменяются социальные роли ее сына и его приятеля из полуподвальной дворницкой. Галина Платоновна не приветствовала взаимной мальчишеской симпатии, а так как она строго контролировала телефонные коммуникации и следила за графиком окончания школьных занятий, то друзья выработали свои контрприемы.
В тот момент, когда Галина Платоновна вернее всего отсутствовала, Павлик поднимался к обитой черным дерматином двери генеральской квартиры, давал три отрывистых и один длинный звонок и тут же скатывался этажом ниже. Если дверь открывала Галина Платоновна, то, взглянув на пустую лестничную площадку, она дверь немедленно захлопывала, ворча на расхулиганившихся сорванцов, а если открывал дверь Саша, он подходил к лестнице и осторожно окликал дружка: «Павлик! Заходи. Я один…»
В назначенный день Саша вместе с Нонной стояли возле Павлушкиного кооператива. Еще со двора Саша заметил, что во всех окнах его друга погашен свет. Но, может быть, он ошибся в отсчете окон по вертикали и горизонтали? В квартире было тихо и, несмотря на вечернее время, не гремел телевизор. Саша позвонил условным образом, и только тогда в глубине квартиры послышались шаги, потом шорохи у двери — значит, кто-то откинул задвижечку на смотровом глазке — и наконец дверь бесшумно открылась.
— Проходите, — сказал Павлик.
По квартире можно было подумать, что город на осадном положении. В прихожей стояли свернутые в рулон ковры, картонные ящики из-под конфет, в которых при переездах пакуют посуду и книги. В комнатах с прочно зашторенными, несмотря на летнюю пору, окнами было тоже непривычно, сиротливо. В столовой вместо хрустальной чешской люстры висел пластмассовый фонарик, исчезла дорогая посуда из серванта, из стенки — японская стереоустановка, вместо нее высвечивал простенький проигрыватель «Аккорд».
— Это хорошо, что вы пришли, — сказал Павлик, поздоровавшись с гостями. — Санчик поможет мне спустить ковры и погрузить в машину. Я их сегодня к теще отвезу.
— А где Света? — спросила Нонна.
— У тещи с детьми.
— Вы что, разводитесь?
Лицо у Нонны от ужаса посерело. Из всех несчастий развод она считала самым страшным. Она даже не представляла, как это можно развестись с мужем…
— Хуже, — сказал Павлик. — Да вы проходите на кухню. Я вас ждал, даже ужин приготовил.
В кухне все осталось по-прежнему, как и раньше, а стол, как всегда у Павлика, просто поражал своим великолепием. И колбаса, и окорок, и копченая шейка, и даже бутылка водки и три пива. Ждал друга!
Сели за стол. Саша разговора не начинал из вежливости, Нонна из страха узнать что-нибудь ужасное из семейной жизни Павлика. Но когда выпили по одной «со свиданьицем», по второй — за удачу, тут все и определилось.
— Ты, может быть, расскажешь, Павлушка, — сказал Саша, — что все же у тебя произошло?
Павлик сразу отставил стакан в сторону, посерьезнел.
— Неприятности по работе. Еще не произошли. Но я их чую. Комиссии разные понаехали. Я на всякий случай все самое ценное по знакомым и родственникам рассовал.
— Ну, а конкретно?
— Конкретно пока шьют только халатность и самоустранение от руководства. Но могут зайти посмотреть, как я живу. Поэтому я кое-какие излишества и ликвидирую.
— Слава тебе, господи, — не сдержалась Нонна, — а я уже думала, вы скрываете, а сами разводитесь.
— Предупреждал я тебя, — попенял друга Саша, — что укатают сивку крутые горки.
— Еще не укатали. Мы еще вывернемся.
Саша действительно предупреждал. Еще только когда Павлик закончил институт по специальности технология переработки и приготовления мясных продуктов, не избыл еще мальчишеской привычки хвастать и по юношескому ослеплению делился с Сашей своей удачливостью. «Да как же так может быть!»— ахал Саша, в то время вместе с Нонной еле-еле сводивший концы с концами. «А вот так. Я в махинациях не участвую. Мои денежки чистенькие. Я хожу с гордо поднятой головой и просто ничего не замечаю, что делается внизу. Не за-ме-ча-ю!» — «Ой, Павлик, боюсь я за тебя», — говорил Саша.
С детства Павлушка человеком был самоуверенным. Сам понял, сам решил, сам сделал. Свою точку зрения отстаивал яростно. Из самолюбия ли? Из уверенности в своей правоте? Жизнь его, как стрела, всегда летела в цель. Вернулись дворовые товарищи после службы в армии. Саша, чтобы лишнего года не терять, — а может быть, хотел скорее избавиться от опеки матери, — в том же году устроился в геодезический техникум. А упорненький Павлик целый год проходил на курсы подготовки и на следующий поступил в пищевой институт на технологический факультет. «Неужели, Павлик, тебе это действительно нравится? — спрашивал Саша. — Ведь всю жизнь в цехах возле машин, воняющих сырым мясом». — «Нравится не нравится, но у котла в жизни надежнее. Повар всегда на добавку имеет право. Привес, привар, припек — это все хорошие слова». И с женитьбой тоже у Павлика получилось браво. Саша привез из деревни с практики Нонну, показал другу, выпили по этому поводу. Саша, конечно, в этом случае с вопросом «Ну, как?» не совался. Жену на всю жизнь привел в дом, а не попутчика. Но Павлик и без вопроса высказался, когда вышли курить на лестничную площадку. «Девицу ты, — сказал Павлик, — нарыл путевую. И при коже, и при всем. Но только не перспективная. Брак по любви в наше время смешон». Сам Павлик женился по-другому. Сегодня диплом получил, а на следующий день женился на заочнице, выпускнице их же института. И опять подо все подвел теорию: «Ты не смотри, Санчик, что Светка на два года меня старше. Из таких тертых лучшие жены получаются. Преданные и надежные».
Саша, глядя на то, как Павлик стремительно пробивается к самому центру раздачи жизненных благ, иногда даже думал: «А может быть, действительно я не так живу? Может быть, действительно лопух, губящий жизнь Нонны и детей?» А потом размышления его сворачивали на другое: «А как? Как жить по-другому? Это значит, как Павлик, не обращать ни на что внимание?» Сколько бегал вокруг Саши прораб, когда Саша ему сказал, что нижняя панель у жилого дома пошла с отклонением на полтора градуса. Прораб кричал, что Саша придирается, что у него сдельщина, панель, дескать, не вышла из зоны тяжести. Всей бригадой они, строители, тогда вокруг Саши суетились, звали размяться в шашлычную, грозили. А Саша все же заставил их перебрать три этажа. «А если в этом доме будут жить твои дети?»— сказал он тогда прорабу.
…Выпили еще по одной. Щечки Нонны легкомысленно порозовели. Павлик только белел: съедали, видно, его свои тяжелые заботы. Саша тоже сник. Нонна, хорошо зная привычки мужа, подумала: «Саша совсем сомлел, потому что понимает, что у Павлика при этих обстоятельствах деньгами не разживешься».
