Путь в Версаль (др. перевод) - Голон Анн (книги TXT) 📗
Анжелика с удивлением слушала иезуита:
– Зачем ты все это мне рассказываешь, Раймон? Может, я из тех женщин, что…
Священник пристально на нее взглянул и покачал головой:
– Ты – как алмаз, камень благородный, твердый и неодолимый, простой и прозрачный. Я не знаю, сколько ошибок ты совершила за годы своего исчезновения, но абсолютно убежден, что если и совершила, то потому, что иначе поступить не могла. Ты, моя сестричка, как бедный люд, который, в отличие от богачей и грандов, грешит, сам того не ведая…
Эти неожиданные слова вселили в сердце Анжелики бесхитростную благодать, они прозвучали для нее как зов милосердия, как прощение, пришедшее с небес.
Ночь была тиха. По келье плыл запах ладана, и тень от распятия, стоявшего между ними и постелью больной сестры, впервые за долгие годы показалась Анжелике нестрашной и вселяющей доверие.
Повинуясь внезапному порыву, она вдруг опустилась на колени на каменные плиты пола:
– Раймон, хочешь я тебе исповедуюсь?..
Глава XXXVII
Мари-Агнес довольно быстро выздоравливала в особняке Ботрейи, хотя вид у нее все еще был болезненный и невеселый. Когда-то ее звонкий смех околдовал королевский двор, а теперь она, казалось, совсем разучилась смеяться. Живость ее характера проявлялась только в одном – в требовательных капризах. Поначалу больная не выказывала никакой признательности или благодарности по отношению к сестре. Однако, как только она немного окрепла, Анжелика при первой же возможности отвесила ей солидную оплеуху. И с этого дня Мари-Агнес поняла, что сестра, пожалуй, единственная из женщин, кого она никогда не сможет ослушаться. Каким наслаждением было для нее зимними вечерами устроиться возле ног Анжелики у очага и засидеться допоздна, играя на мандолине или вышивая! Обе любили посплетничать об общих знакомых, а поскольку язычки у них были острые, а характер живой, то они, бывало, хохотали во все горло.
Окончательно выздоровев, Мари-Агнес не собиралась покидать «свою подругу мадам Моран». Никто не догадывался, что они сестры, и это их ужасно забавляло. Королева справлялась о здоровье своей фрейлины, и та просила передать ее величеству, что чувствует себя хорошо, но хочет уйти в монастырь. Эта причуда была серьезнее, чем казалось на первый взгляд. Мари-Агнес упорно отказывалась видеться с кем бы то ни было, не отрывалась от Посланий святого Павла и ходила с Анжеликой в церковь.
Анжелика была очень рада, что нашла в себе мужество исповедаться Раймону. Теперь она без ложного стыда могла появляться перед алтарем Господа и в полной мере исполнять роль знатной дамы из квартала Марэ. Ей нравились атмосфера долгих богослужений, запах ладана, страстный голос проповедника и звуки органа.
Теперь она уделяла время молитве и размышлениям о душе, и это успокаивало ее.
Слух об их обращении к вере привел к тому, что особняк Ботрейи атаковали протестующие молодые люди – воздыхатели Анжелики и бывшие любовники Мари-Агнес: «Что это нам рассказывают? Вы приняли покаяние? Собираетесь в монастырь?»
Мари-Агнес встречала все вопросы с презрительной маской сфинкса на лице. Но чаще всего она либо предпочитала вообще не показываться, либо демонстративно утыкалась в молитвенник. Что же до Анжелики, то она решительно отвергала все домыслы на свой счет. Сейчас было не до того. Да тут еще мадам Скаррон привела ее к своему духовнику, честнейшему аббату Годену! Когда тот заговорил о власянице, Анжелика заартачилась. Она как раз строила планы выйти замуж за Филиппа, и ей не хватало только испортить свою атласную кожу и привлекательные округлости тела власяницей и прочими атрибутами покаяния!
Она готова была пустить в ход все средства обольщения, чтобы сломить равнодушие этого странного белокурого юноши, который, казалось, окаменел и покрылся коркой льда под своим ярким атласным камзолом.
Между тем он часто появлялся в особняке Ботрейи, но был всегда презрительно-небрежен и немногословен.
Анжелика не задавалась вопросами о душе или уме Филиппа. Его высокомерная красота вызывала в ней далекий отзвук того чувства унижения, смешанного с благоговением, которое маленькая девочка испытывала перед элегантным кузеном. К тому же, когда она об этом думала, неприятное воспоминание почему-то окрашивалось в сладострастные тона. Она вспоминала белые руки Филиппа на своих бедрах и царапины, оставшиеся от его перстней… И теперь, когда он был холоден и держался на расстоянии, она порой сожалела о той встрече и о том, что тогда убежала от него.
Филипп, конечно, не догадывался, что она и есть та женщина, которую он чуть не изнасиловал в ту ночь.
Стоило красивым глазам маркиза задержаться на ней, как Анжелику охватывало отчаяние: он, казалось, вовсе не замечал ее красоты. Он никогда не говорил ей комплиментов, даже самых банальных, никогда не был любезен с ней, а дети, вместо того чтобы плениться импозантным видом гостя, его боялись.
– Слушай, мне не нравится, как ты смотришь на красавца Плесси, – сказала как-то вечером старшей сестре Мари-Агнес. – Анжелика, ты одна из самых здравомыслящих женщин, кого я знаю. И не говори мне, что ты позволишь себя обольстить этому…
Она старалась подыскать нужное слово, но не нашла и заменила его гримасой отвращения.
– А в чем ты можешь его упрекнуть? – удивилась Анжелика.
– В чем могу упрекнуть? Да в том, что при всей своей красоте и соблазнительности он совершенно не умеет обнять женщину. Ну согласись, это ведь очень важно – как мужчина тебя обнимает.
– Мари-Агнес, что-то уж очень фривольную тему выбрала для разговора молодая особа, которая собирается в монастырь!
– Вот именно! Надо пользоваться случаем, пока я еще не там. Так вот. Свое первое суждение о мужчине я выношу по тому, как он меня обнимает. Его руки решительны и нежны, из них невозможно выскользнуть, но в то же время ты чувствуешь себя свободной. Ах, какое наслаждение в этот миг быть женственной и хрупкой!
Ее глаза на худеньком личике загорелись кошачьей жестокостью, а потом подернулись мечтательной поволокой. Анжелика невольно улыбнулась, – наверное, эта маска сладострастия предназначалась только для мужчин. Но тут брови Мари снова нахмурились.
– Надо сказать, мало кто из мужчин обладает этим даром. Но они, по крайней мере, стараются. Что до Филиппа, то он знает только один метод обращаться с женщинами: повалить и овладеть силой. Наверное, он обучался любить на полях сражений. Даже Нинон и та не выдержала. Наверняка он всю свою нежность приберегает для любовников!.. А женщины его ненавидят ровно настолько, насколько он их разочаровывает.
Наклонившись к очагу, где жарились каштаны, Анжелика злилась: слова сестры ее задели.
Она твердо намеревалась выйти замуж за Филиппа дю Плесси. Это стало бы лучшим решением всех ее проблем, смогло бы все уладить и поставить точку на длинном пути к успеху и восстановлению в правах. Но она все еще строила иллюзии насчет того, кого избрала вторым мужем, и насчет своих собственных чувств. Ей хотелось видеть в нем человека, «достойного любви», чтобы действительно его полюбить.
И на другой день она помчалась к Нинон и, поддавшись порыву, первая спросила:
– Что вы думаете о Филиппе дю Плесси?
Куртизанка задумалась, уперев в щеку палец.
– Я полагаю, что если знаешь его хорошо, то понимаешь, что он вовсе не так хорош, как казался поначалу. Но если узнать его поближе, то поймешь, что он гораздо лучше, чем казался.
– Я вас не понимаю, Нинон.
– Я хочу сказать, что он не обладает теми качествами, какие сулит его красота, и даже не стремится понравиться. Но зато, если взглянуть глубже, он вызывает уважение, поскольку представляет собой образец исчезнувшей расы: это аристократ до мозга костей. Не дай бог нарушить этикет! Малейшее пятнышко на шелковом нижнем белье приводит его в ужас. А вот смерти он не боится. И умирать он будет в одиночестве, как волк, и ни у кого не попросит помощи. Он принадлежит только королю и самому себе.
