Рыцарь Христа - Стампас Октавиан (книги онлайн без регистрации полностью .txt) 📗

Он по очереди представил трех странных мужчин. Похожего на броккумского колдуна звали Ормус, медведеподобный носил соответствующее имечко — Урсус note 13, а человек с выцветшими глазами был представлен как Артефий.

— Посовещавшись с ними, я пришел к такому решению — ввести особую систему управления в городе. Поскольку я единодушно избран Защитником Гроба Господня, в моих руках будет вся власть в Иерусалиме. Исключение будет сделано лишь для рыцарей-госпитальеров, владельцев этой славной обители. Учитывая заслуги их ордена, за ними сохраняется автономия, а земли, лежащие вокруг южного склона Голгофы, навсегда принадлежат им. Непосредственно мне будут подчиняться три рыцаря-сенешеля — рыцарь Христа и Гроба, рыцарь Христа и Сиона и рыцарь Христа и Храма. Они, по своему усмотрению, должны будут выбрать себе трех рыцарей-командоров, каждому рыцарю-командору пусть подчиняются три коннетабля, каждому коннетаблю — три шевалье, каждому шевалье — три кавалера, каждому кавалеру — три приора, каждому приору — три центуриона, каждому центуриону — три новициата, каждому новициату — три меченосца и так далее. Если такое количество подчиненных будет излишним, систему можно будет сократить, допустим, остановившись на центурионах или даже приорах, как низшем титуле в ордене. Эта система уже, как говорят, хорошо испробована на Востоке и приносит большие плоды. Строгая дисциплина и повиновение исключают возможность разногласий и раздоров. Во всяком случае, я убежден, что нам стоит попробовать.

— Даю голову на отсечение, что эта система обеспечит освобожденному Иерусалиму безопасность и процветание, — сказал тот, которого звали Ормус. Странное чувство все больше поднималось во мне. Во-первых, я сразу же узнал систему шах-аль-джабаля. Во-вторых, я что-то не мог никак припомнить, есть ли такое христианское имя — Ормус, уж больно похоже на зороастрийского бога Ормузда. В-третьих, христианину, а уж тем более монаху, не пристало клясться головой. И, в-четвертых, уж очень Ормус смахивал на Гаспара, нашедшего покой в бездонной дырке на горе Броккум.

— Итак, — продолжал Годфруа, — мы делим город на три части — восточную, лежащую вокруг Соломонова Храма, южную, которая располагается на склонах Сиона, и северную, вокруг храма Гроба Господня. Сейчас трое из присутствующих должны будут принять на себя обязанности рыцарей-сенешалей. Прежде всего следует избрать рыцаря Христа и Гроба. Поскольку сей орден будет под моей особой опекой, позвольте мне самому назначить его главой графа Людвига фон Зегенгейма, которому я особо доверяю.

Я никак не ожидал такого решения доблестного Годфруа, и был несказанно польщен. Но вместе с тем, я увидел, как вспыхнули гневом глаза всех присутствующих.

— Патрон, — ответил я герцогу Буйонскому, — если вы не рассердитесь, я бы попросил вас сделать меня рыцарем Христа и Храма, ибо это место стало для меня особенным — там погиб мой оруженосец Аттила, и мне хотелось бы находиться там, где его могила, коль уж вы удостаиваете меня такой чести — сделаться вашим сенешалем.

— Отныне вы будете рыцарем Христа и Храма, — сказал Годфруа и, подойдя ко мне, заставил меня встать на колени. Я встал пред ним, и он, возложив на мое плечо лезвие своего Стеллифера, торжественно произнес: — Я, Годфруа, Защитник Гроба Господня, посвящаю графа Людвига фон Зегенгейма в звание рыцаря Христа и Храма. Да хранит он святыню христиан — поприще Соломонова Храма, где Господь наш изобличал книжников и фарисеев, изгонял торгующих и где он был осужден на крестные страдания.

Поднимаясь с колен, я подумал, что в самой по себе системе, которую Годфруа предлагал позаимствовать у шах-аль-джабаля, нет ничего плохого, как нет ничего плохого в человеческом теле, которое может достаться и праведнику, и нечестивцу. Польщенный тем, что меня выбрали покровителем Соломонова Храма, я перестал настораживаться, тень недоверчивого Аттилы отступила от меня.

Затем патрон предложил титул рыцаря Христа и Гроба своим братьям, но ни тот, ни другой не согласились — Бодуэн объявил о своем решении возвратиться в Эдессу, а Евстафий сказал, что он мечтает двинуться вместе с Раймундом Тулузским на Дамаск.

— Да, прошу и мне не предлагать ничего такого, — поспешил вставить свое слово Раймунд. — Я не намерен пока что вставлять свой меч в ножны.

— И я, — сказал Боэмунд.

— Разумеется, и я тоже, — добавил Танкред.

— Я уезжаю во Францию, — заявил Гуго Вермандуа.

— В таком случае — Робер де Пейн, которому я доверяю как человеку доблестному и остроумному, — несколько раздраженно отрезал Годфруа и, подойдя к страшно обрадованному Роберу, посвятил его в рыцари Христа и Гроба.

— Осталось назначить рыцаря Христа и Сиона, — произнес Урсус, когда Робер де Пейн встал с колен. — Мы считаем, что им должен стать один из главных вдохновителей крестового похода — Пьер Эрмит, рыцарь-монах. Согласен ли ты, пламенный герой Пьер?

— Если так угодно господу, — кивнул Пьер и тотчас же был посвящен в рыцари Христа и Сиона.

— Теперь — самое главное, — заговорил Артефий, и я поразился его голосу, услышав его впервые. Это был голос мертвеца, вставшего из гроба, если только можно вообразить себе, как изъясняется такой мертвец. — Все, что произошло сейчас на ваших глазах и все, что вам пришлось услышать, должно остаться в тайне, я понимаю, что тайну трудно сохранить, особенно когда ты не слишком заинтересован в ее сохранении, но я обязан предупредить вас, что тот, кто проговорится о нашем священном сборище, станет испытывать крупные неприятности.

— Значит, — перебил меня Гийом, когда я дошел до этого места своего рассказа, — сообщая мне эти подробности, вы чем-то рискуете?

— Возможно, — ответил я, — но мне кажется, вряд ли они найдут меня в киевском монастыре, где я намереваюсь провести вторую половину своей жизни, если, конечно, мне суждено прожить еще столько же.

— Что же происходило дальше? — с интересом спросил жонглер. — Сработала система троек?

— Да, — отвечал я, — она оказалась очень удобной, но дело не в том, что она сработала, а в том, что люди владельца замка Аламут все-таки оказались замешаны в создании иерусалимских орденов.

— Как?! Не может быть!

— Увы, может. К сожалению, со взятием Иерусалима оканчивается славная история крестового похода и начинается история, полная неприятных загадок, подвохов и ловушек, я сожалею о том, что решение уйти в монастырь созрело у меня только теперь. Мне нужно было еще раньше решиться.

— Почему же именно монастырь? А ваша Евпраксия? Разве она не дождалась вас?

Сердце мое сжалось от воспоминаний о том, как после похода я приехал в Киев, и какие известия ждали меня там. Помолчав немного, я скрипнул зубами и сказал:

— Нет, не дождалась. Но стоит продолжить обо всем по порядку. Если на сей раз хасасины не пожелают захватить корабль, надеюсь, мне удастся довести свой рассказ до конца.

Глава II. ЭЛИКСИР БЕССМЕРТИЯ

Вновь я проплывал мимо Кипра, острова, где, по убеждениям греков, родилась их богиня любви. Мы с Гийомом всматривались в очертания кипрского побережья, и я размышлял о том, как наивны были древние, веря в то, что каждому понятию в мире соответствует особое божество. Всякий человек любит по-своему, у одного любовь такая, у другого — такая, и всеми ими распоряжается одна богиня любви? Почему бы не представить себе трех богинь любви? Одна — богиня счастливой любви, другая — богиня несчастной, третья — любви умеренной и спокойной. Каждой из этих трех могут подчиняться три богини помельче. Скажем так: богине счастливой любви подчиняются богиня счастливой, но бездетной любви, богиня счастливой и многодетной любви и, наконец, богиня счастливой любви с умеренным количеством потомства…

Мне так понравилось мое размышление, что я вмиг построил целую систему греческих богов и богинь подобную системе шах-аль-джабаля, которую Годфруа Буйонский пытался ввести в иерусалимских орденах. В который уж раз, Христофор, я плыл через Медитерраниум, стремясь к той, которую не в силах был разлюбить ни двадцать лет назад, когда она была женой императора Генриха и я пытался заставить себя не поддаваться чувству, ни девять лет назад, когда я приехал в Киев, где ожидала меня ужасающая новость, ни два года назад, когда она стала монахиней, а значит, уже никогда не будет моей женой, ни теперь, когда все должно было бы уже перегореть в моей душе, переплавиться и затвердеть.