Рыцарь Христа - Стампас Октавиан (книги онлайн без регистрации полностью .txt) 📗
— Дорогой Гийом, я считаю вас человеком, которому я могу рассказывать о многих вещах, недоступных пониманию других людей. Не знаю, что именно побуждает меня к откровенности. Мне почему-то кажется, что вы должны знать о моей жизни во всех ее подробностях.
— Благодарю вас, — поклонился Гийом.
— Слушайте же. Вы хорошо помните рассказ Жискара о системе подчинения у хасасинов шах-аль-джабаля?
— Да. Кажется, помню. От одного — к трем, от каждого из трех — еще к трем, и так далее.
— Вот-вот. Это очень важно будет помнить по мере того, как я буду рассказывать. Но начнем по порядку.
И я начал свой рассказ по порядку, с того момента, как в мечети, заваленной трупами и залитой кровью, Годфруа Буйонский провозгласил окончание крестового похода и достижение цели. К сожалению, крестоносцев, ворвавшихся в тот день в Иерусалим, невозможно было удержать от грабежа и насилия. Особенно в этом деле отличались французы Раймунда Тулузского и норманны Танкреда. Они насиловали женщин, убивали и грабили богатых горожан, и несколько дней отряды Годфруа Буйонского не могли остановить безобразий, творимых потерявшими рассудок крестоносцами в городе, который они освободили, чтобы предать новому поруганию. Сердце мое раскалывалось на множество осколков, когда я видел творимое беззаконие, мне вспоминались слова мудрого князя Тарсийского о том, что мы должны идти в Иерусалим как паломники, а не завоеватели. Увы, мы все же пришли как завоеватели! Лишь на третий или даже четвертый день удалось прекратить насилие и добиться того, чтобы крестоносцам противно стало видеть содеянное ими и чтобы они устыдились греха своего, как мы устыдились в той мечети.
О, грех убийства безоружных и безвинных! Каким тяжким бременем лег он на мою душу, ослепшую от горя, когда скончался на моих руках дорогой мой верный Аттила! На его могиле я поклялся сделать все, дабы искупить свой грех. Гадкие мысли о том, что Аттила отомщен, мысли, недостойные истинного христианина, все же посещали меня, сколько я ни отгонял их от себя и не обращался в молитве ко Господу.
Я похоронил моего Аттилу у ворот Соломонова Храма, которые, как я узнал впоследствии, назывались Шаллекет. Именно здесь он пал, сраженный отравленной стрелой сарацина. Над могилой я положил камень, не очень больших размеров, но привлекший меня фрагментом какого-то барельефа, на котором был изображен конь с сидящими на нем двумя всадниками. Это тем более было странно, если учитывать, что евреи никогда не изображали людей и животных. Но, может быть, в царствование Ирода Великого, при котором, как известно, храм обновлялся, появились какие-то допущения? Ведь евреи тогда вовсю перенимали обычаи и нравы римлян. Тайной оставалось и то, кто изображен на камне, и я почему-то решил, что это как бы мы с Аттилой, ведь мы с ним столько лет были не разлей вода и лишь в этом году расстались, когда я уехал в Киев, а он остался на Кипре.
Увы, мне пришлось ускорить похороны Аттилы, поскольку яд вызвал в его мертвом теле сильную гангрену и труп стал быстро разлагаться, чернея и раздуваясь. Особенно почему-то раздулся до невероятных размеров фаллос, будто Бог наказывал эту часть тела Аттилы за неуемность, коей он страдал при жизни. Я сам рыл для своего бывшего оруженосца могилу, и на глубине четырех локтей обнаружил интересную находку — медное трехгранное копьецо, которое скорее всего служило некогда для закалывания жертвенного животного. Опустив Аттилу в удобно устроенную могилу, я положил на него щит, подаренный Еленой Кипрской, укрыл плащом и засыпал со словами:
— Славная земля досталась тебе для могилы, дорогой Аттила. Многие бы позавидовали тебе, те, чьи кости остались лежать на унылых дорогах Малой Азии и Сирии, Каппадокии и Киликии, чьи останки похоронены у стен Никеи и Антиохии; счастливая смерть досталась тебе, дорогой Газдаг Аттила, она настигла тебя в тот миг, когда победа хлопала крыльями над нашими головами. Что может быть лучше, чем умереть в миг величайшего торжества, не дожив до тех печальных лет, когда плоды победы истлеют…
В тот же день, когда мы ворвались в город, и стало ясно, что Иерусалим наш, к папе Урбану на быстром скакуне был послан гонец, дабы известить папу, что посланные им крестоносцы выполнили его повеление и освободили Святой Град от исламитов. Но, как стало известно потом, судьба распорядилась так, что Урбану не суждено было узнать счастливую новость, он скончался за несколько дней до того, как к нему приехал гонец Годфруа Буйонского.
Все первые дни после взятия Иерусалима всюду проходили похороны погибших во время приступа. Крестоносцы потеряли не так много по сравнению с количеством убитых горожан. Дай Бог, если треть всех мусульман осталась в живых, а те, кто выжил, в основном были женщины, дети и старики. Похоронив своих родственников, они покинули город, ставший для них городом беды.
С меня хватило похорон моего Аттилы, и целыми днями гуляя по городу, я старался обходить стороной скорбные процессии. Возможно, некое помутнение рассудка я тогда все же испытал. Ужасная кончина Аттилы так и стояла пред моими глазами. Уж лучше бы он утонул в море, мне было бы легче пережить. Еще, конечно, угнетало сознание, что он ушел из этого мира, защищая мою жизнь, ушел, чтобы не ушел я. А значит, я теперь жил вместо него.
Несколько раз я проникал в храм Гроба Господня и подолгу простаивал там на коленях пред тридневным ложем Христовым, на которое императрица Елена в свое время возложила плиту из дивного мрамора, служащую антиминсом для совершения литургии. Я шептал горячие молитвы, умоляя Господа принять душу моего грешного Аттилы в своих райских селениях. Однажды у меня как-то само собой вырвалось:
— Господи, если в раю у Тебя есть Вадьоношхаз, посели там моего Аттилу, молю Тебя, ибо благ и человеколюбец еси, Господи! Да благословен буди Гроб Твой, колесница сия, с коей сокрушил еси врата ада, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав!
Тщетно я искал Голгофу. Я ожидал увидеть высокую гору, над которой незримо витали бы тени трех крестов; но то, что одним боком примыкало к Храму Гроба Господня, нельзя было даже назвать холмом — небольшая возвышенность, покрытая строениями, причем, довольно бедными и невзрачными. И все же, это была та самая гора, на которой Он принял крестные муки, и, взойдя туда, где примерно располагалась вершина Голгофы, я вставал на колени и целовал землю, обагренную Его кровью.
Я бродил по всему городу, но больше всего времени проводил на обширной площади, обрамленной густым пальмовым лесом, которая некогда была поприщем огромнейшего Соломонова Храма. Здесь, у ворот Шаллекет, пресеклась жизнь моего Аттилы, и где-то здесь, быть может, бродила его душа. Постепенно в мысленном моем зрении восстала полная картина храма, особенно хорошо он представлялся мне почему-то с одной невысокой горы на северо-востоке. Там мы стояли однажды с Авудимом, и этот непревзойденный знаток иерусалимских древностей, великолепно очертил мне, где что располагалось. На месте некрасивых огромных мечетей — аль-Омар и аль-Акса — мне привиделся изящный, украшенный множеством колонн, храм Скинии Завета, к которому со всех сторон вели многоступенчатые лестницы, я увидел храмовые площади, заполненные народом, принесшим многие жертвы для возжигания на жертвенниках, я увидел сами жертвенники, от которых густо воздымались клубы дыма; увидел и Литостратон, с помоста которого Пилат произнес приговор Царю Иудейскому, но и, указуя на Спасителя, молвил: «Се человек!»
Прошла неделя после того, как пала оборона Иерусалима, и вот, в дом ко мне, а я жил в небогатом доме у одного христианина неподалеку от Соломонова Храма, явился рыцарь Пуассон-де-Гро и велел мне идти на Сион туда, где под разваленной по приказу Годфруа мечетью и впрямь были обнаружены остатки более древнего строения. Там намечалось какое-то крупное событие. Я все еще очень сильно скорбел по Аттиле, и меня мало интересовали события окружающей меня жизни, но ослушаться приказа Годфруа я не мог, и отправился следом за Рональдом.
