Мой отец Иоахим фон Риббентроп. «Никогда против России!» - фон Риббентроп Рудольф (читать онлайн полную книгу .TXT) 📗

Гораздо важнее представляется мне точка зрения, что русские, если бы они напали в 1941 году на Рейх, находившийся в силе, сделали бы как раз то самое, от чего отказался Сталин в 1939 году в «каштановой речи», а именно, «таскали» бы «для определенных держав каштаны из огня». Сталин должен был исходить из того, что нападение на имеющий опыт и проверенный войной германский вермахт представляет для него необычайный военный риск. Даже если бы ему удалось нанести тяжелые потери германскому вермахту, обе армии настолько ослабили бы друг друга, что США с их свежими вооруженными силами уже в то время выступили бы мировым третейским судьей. Следовательно, свершилось бы то самое, чего Сталин в 1939 году с помощью договоров с рейхом хотел избежать.

На это возражают, что Красная Армия в 1941 году, несомненно, была развернута на западной границе в наступательный порядок. Русский «паровой каток» и в самом деле находился под парами, однако этим еще не дается определенного ответа на вопрос о том, покатил ли бы он и, если да, то когда. Сталин представлял себе развитие событий иначе, чем оно действительно произошло. Немецкие успехи на Западе явились для него сюрпризом. Во всяком случае, о роли третейского судьи, на которую он, возможно, имел виды, поначалу пришлось забыть. Программа переговоров, привезенная Молотовым в ноябре 1940 года в Берлин, предусматривала ряд пожеланий или, точнее, требований, о которых нужно было бы жестко торговаться с Советским Союзом. Сталин никогда не тушевался перед тем, чтобы оказать нажим. Нажим, однако, не окажешь, удалившись на сотни километров от границы за выстроенную оборонительную линию (линия Сталина), нажим осуществляется с армиями наступления, выдвинутыми на границу. Все же русские желали говорить в Берлине не только о Финляндии, которая и без того относилась к их «сфере влияния», но и о Дарданеллах, Болгарии, Югославии, «Дунайской комиссии» и, наконец, о выходах из Балтийского моря. Последнее должно было озадачить Гитлера в особенности. С другой стороны, в январе 1941 года был заключен с русскими торговый договор, который сделал бы возможной, несмотря на неоднократно возникавшее отставание немецких поставок в Советский Союз, определенную консолидацию немецкой военной промышленности. Так что с русскими были в полном смысле «on speaking terms» (то есть в разговоре друг с другом).

Какие возражения могла иметь немецкая сторона против создания российских баз на Дарданеллах? Турция в противоположность Первой мировой войне объявила себя нейтральной. Германия не имела обязательств, даже моральных, защищать ее интересы! Единственным аргументом, правда, вполне серьезным, удерживать русских «coute que coute» (чего бы это ни стоило) насколько возможно от Балкан, было обеспечение румынской нефти, от которой зависело немецкое ведение войны. Районы нефтедобычи находились на довольно близком расстоянии для русских и, таким образом — согласно опасениям Гитлера — для британских военно-воздушных сил.

Но оправдывало ли это опасение «авантюру» гигантских размеров? Лишь полная недооценка военной мощи советского противника и переоценка собственных возможностей объясняют в моих глазах это роковое решение! Разве Гитлер не знал о недостаточности немецкого вооружения? Уже только факты, которые я прочувствовал на кровном опыте, так сказать, на собственной шкуре, очень показательны. Я еще остановлюсь на них при описании пережитого мной.

Гитлер принял на себя большой риск, форсируя, пока он обладал мнимым преимуществом в вооружении, политическое развитие в Восточной Европе в смысле оборонительного фронта против Советского Союза. Надо воздать ему должное — у него не было другого выхода. Теперь он отвоевал себе сильную центральноевропейскую позицию, разбив одного за другим своих противников по отдельности и обеспечив себе при этом свободный тыл на пути дипломатии. С этим он, собственно, выиграл время, чтобы эффективно организовать свои отныне расширенные ресурсы и вооружение и привести их, прежде всего, на необходимый уровень, стало быть, наверстать непозволительно упущенное. Вполне возможно, что война в Европе выдохлась бы. Для «англосаксонских морских держав» вряд ли имелся бы шанс предпринять успешные операции вторжения против крепкой военной позиции рейха в Европе с тылом, обеспеченным Россией. Что Сталин в этих условиях нападением на рейх стал бы «таскать» для них «каштаны из огня», можно назвать сомнительным. В последнем случае Гитлер и впрямь обнаружил бы психологические условия, чтобы сплотить за собой большую часть Европы, потому что европейские народы боялись русских, в конечном счете, больше, чем немцев.

Агрессивные тона, взятые Сталиным в речах перед офицерами Красной Армии, не могут служить доказательством уже одобренных военных акций Советского Союза против рейха. Армия, такая, как русская, прошедшая тяжкие «чистки», нуждалась, прежде всего, в моральном ободрении и приобретении необходимой уверенности в себе. Это возможно лишь с атакующей доктриной. Наступательный дух означает чувство превосходства, инициативу действия, потому что только в атаке, в конечном счете, может быть выиграна война, успешная защита может создать условия для этого; но враг, если хочешь победить его, должен быть в конце концов атакован! Если Сталин желал, чтобы Россия участвовала в принятии важнейших решений мировой политики, он должен был иметь армию с вошедшей в плоть и в кровь наступательной доктриной. Даже если Сталин ожидал нападения Германии, он должен был дать Красной Армии менталитет атаки, потому что даже в обороне гигантской русской империи в решающие фазы дело зависело от способности Красной Армии атаковать. Поэтому то, что Сталин развернул зимой 1940/41 года наступательные боевые порядки на западной границе, необязательно означает предстоящее нападение Советского Союза. Оно, правда, явилось бы в любое время возможным! Как уже сказано, Сталин не сомневался бы ни на минуту использовать тяжелое положение рейха для получения выгод. Угрызения совести его явно бы не отягощали.

Русские неизменно оказывались жесткими и искусными переговорщиками. Развертывание Красной Армии являлось «part of the game» («частью игры») и в этом качестве его и следует понимать, так же, как и уверения Сталина в дружбе накануне нападения Германии, и многое другое. Гитлер, по собственному признанию, не обладал упорством и терпением для того, чтобы попытаться из русских пожеланий и германских интересов отфильтровать некую взаимно приемлемую «deal» («сделку»). Как писал об этом — процитировано выше — в ретроспективе отец, он боялся выдвижения русскими все новых требований и нападения России, которое позднее, несмотря ни на что, все же последует.

Из этого исходного положения упорно вести переговоры с русскими, чтобы отыскать разграничение немецких интересов по отношению к русским — такова была концепция отца. Он желал сращивания «континентального блока», как его называют сегодня, и притом при включении в него Советской России! В худшем случае было бы — по политическим и военным соображениям — все же выгоднее позволить русским атаковать хорошо подготовленную немецкую оборонительную позицию, чем стать обреченным агрессором на просторах России. Но разве стал бы теперь Сталин играть «ва-банк», с тем чтобы «таскать каштаны из огня» для Запада?

Здесь следует отметить еще один момент. В 1943 году, когда речь шла о том, как отнестись к предполагавшемуся русскому зондажу возможности заключения мира, он вновь будет играть определенную роль. Во время переговоров в Москве Сталин сделал отцу примечательное заявление: «Я никогда не потерплю, чтобы Германия была слабой». Отец пишет:

«(…) В нем однозначно высказывались сознание военной мощи Советского Союза и намерение вмешаться в случае неудачного для Германии хода войны. Это заявление, которое я помню точно, было сделано Сталиным в такой спонтанной форме, что несомненно соответствовало его тогдашним убеждениям. Меня особенно поразила самоуверенность в отношении Красной Армии, казалось, прозвучавшая в словах Сталина» [387].