Мой отец Иоахим фон Риббентроп. «Никогда против России!» - фон Риббентроп Рудольф (читать онлайн полную книгу .TXT) 📗

«Ф: прием Шуленбурга [377]

Поверхностный разговор о России (…) Шеф болен».

Отец не присутствовал при разговоре по психологическим причинам. Гитлер должен был вновь выслушать от Шуленбурга все аргументы против войны в России в беседе с глазу на глаз. Из дневника неясно, присутствовал ли Хевель при разговоре и кому принадлежит характеристика «поверхностный разговор», ему или Гитлеру.

Между тем Муссолини, как Хевель отметил в своем дневнике, также имел безрезультатную встречу с Франко, означавшую конец планирования операции «Феликс» против Гибралтара. Теперь решение Гитлера вести превентивную, как он ее понимал, войну против России было окончательно принято. Хевель отметил в своем дневнике, что отец не принимал участия в разговоре между Гитлером и Шуленбургом, так как был «болен». Мне представляется невозможным, что отец не присутствовал по состоянию здоровья в разговоре о судьбоносном решении в отношении представляемой им германской политики, вероятно, как я уже говорил, его побудили воздержаться от участия в разговоре психологические причины. Он занимал в отношении Гитлера категорическую установку на предотвращение планировавшейся войны против России; таким образом, он не хотел, вероятно, принимая в расчет менталитет Гитлера, отягощать разговор с Шуленбургом своим участием. Гитлер должен был непринужденно и без него — Риббентропа в качестве свидетеля — провести с Шуленбургом беседу с глазу на глаз, в которой могли быть вновь приведены все доводы, говорящие против войны с Россией. Гитлер, как известно, реагировал очень чувствительно на возражение в присутствии свидетелей. Запись Шуленбурга о получасовой беседе с Гитлером показывает, что он пытался развеять недоверие Гитлера к Советскому Союзу. Зачем еще отец мог послать его к Гитлеру, это уже само по себе необычное дело, тем более что отец оставался в стороне от разговора! Гитлер, как можно понять из записи, аргументацией Шуленбурга впечатлен не был.

В тот же день, когда состоялась беседа между Гитлером и Шуленбургом, 28 апреля 1941 года поступила телеграмма от Вайцзеккера отцу. Он затребовал у Вайцзеккера к встрече Гитлера с Шуленбургом обобщение аргументов, говоривших против германо-русской войны. Вайцзеккер закончил послание указанием: «Это резюме составлено очень кратко, так как господин рейхсминистр пожелали получить его как можно быстрее».

Разведывательные сведения о России, которыми располагала немецкая сторона, являлись скудными или больше не соответствующими действительности. Прежде всего, не имелось достоверных данных об объеме русского вооружения. Лишь так можно объяснить чудовищную недооценку Красной Армии. Генерал Паулюс, в качестве помощника Гальдера занятый планированием возможной «Восточной кампании», полагал 17 сентября 1940 года, что кампанию можно провести со 128 дивизиями, и оценивал русские силы в 180 дивизий. Оставляя в стороне погрешности в количественной оценке, стоит упомянуть, что и эти предполагавшиеся 180 дивизий представляли угрожающую величину. После войны Паулюс был принужден Советами выступить на Нюрнбергском процессе с наизусть разученным заявлением, что в 1941 году не наличествовало никакой советской угрозы. Опубликованные протоколы прослушивания из плена, однако, показывают, что Паулюс в дискуссии с другими пленными признал, что рассматривал в то время нападение, план которого им разрабатывался, в качестве «превентивной войны» [378]. Немецкие офицеры были, во всяком случае, уверены в победе над Красной Армией. Генерал-майор Маркс, которому в качестве начальника штаба 18-й армии, несшей охрану на российской границе в течение Западной кампании, была сперва поручена подготовка исследования о возможности кампании на Востоке, полагал, что можно завершить кампанию в срок от 9 до 17 недель. Гудериан писал в своих мемуарах: «Гальдер хочет разбить Россию за 8–10 недель!» Генерал Кестринг, германский военный атташе в Москве, писал Гальдеру, что русским после чисток необходимо с четыре года, прежде чем их армия «выйдет на прежний уровень». Его заместитель на время болезни, Ганс Кребс, разделяет его мнение: «Внешний облик негативный», «офицерский корпус плох», «потребуются двадцать лет, пока будет достигнут прежний уровень».

20 мая 1941 года, за четыре недели до начала войны с Советским Союзом, Гальдер находит, что «на риск не иметь к октябрю обученной замены можно пойти». Николаус фон Белов отметил в своих записках, что со стороны армейской верхушки не последовало ни малейшего возражения против планирования войны с Россией. Гитлер помнил, конечно, скептическую сдержанность своих военачальников в отношении военной кампании на Западе. Гитлер, однако, настоял на плане Манштейна и оказался прав. Теперь же, после удивительного успеха на Западе, генералитет уверовал в то, что имеет в лице русских соперника, которого он намного превосходит и потому может выступить против него, ничего не опасаясь. Ведь как писал Кестринг из Москвы 8 августа 1940 года? Он того мнения, «что мы в обозримом будущем намного превосходим русских». Действительность, однако, оказалась иной. Вспоминаю характерный эпизод, как моя мать в лазарете Хохенлихен в сентябре 1941 года, когда «экстренное сообщение» возвестило об успешном завершении операции по ликвидации киевского котла, чуть слышно прошептала: «Теперь настроение «наверху» (в Главной ставке фюрера «Вольфсшанце» в Восточной Пруссии) улучшится. Они же (Гитлер и его военные советники) были сильно озабочены тем, как хорошо дерутся русские».

Но вернемся к генералам: чувство собственного превосходства в германском вермахте в результате предыдущих военных успехов, естественно, значительно возросло. Велик был соблазн судить о русских по опыту Первой мировой войны; прежде всего потому, что до сих пор ничего такого, что бы указывало на серьезное смещение этих масштабов, не обнаруживалось. Трудности Красной Армии в зимней войне с Финляндией 1939/40 года довершили дело. Посланник д-р Пауль Шмидт (руководитель отдела прессы и информации Министерства иностранных дел) своими ушами слышал, как Гудериан заявил Гитлеру: «Мой фюрер, только на просторах России немецкие бронетанковые войска смогут показать, на что они способны!» [379]

Это чувство превосходства разделяло также и войско. Да и сам я, заурядный фронтовой офицер, не был свободен от него. В преддверии Западной кампании мы все имели перед глазами картины Первой мировой войны, не в последнюю очередь, превосходство союзников в артиллерии, сделавшее возможным пресловутый ураганный огонь; мы верили, что в лице русских перед нами более легкий противник. Нам пришлось познакомиться с обратным! До какой степени сильным в военном отношении Гитлер чувствовал себя против Советского Союза следует из нюрнбергского рассказа отца, в нем говорится [380]:

«После начала германо-русской войны, летом 1941 года, я попробовал убедить Японию вступить в войну против России, отказавшись от намерений в отношении Сингапура. Мне казалось важным, что Япония таким образом определится и не выступит, например, против американских Филиппин, что еще перед разгромом России может привлечь нам Соединенные Штаты в качестве нового противника».

Отец пишет, что Гитлер осыпал его «серьезными упреками по поводу соответствующей телеграммы в Токио», он рассчитывал «разбить Россию в одиночку». Как он сказал еще 20 июня 1941 года Хевелю? «Он хотел бы заглянуть на 10 недель вперед» — это могло означать лишь, что он надеялся по прошествии 10 недель суметь предвидеть успех кампании. Правда, в некоторой степени он отдавал себе отчет в риске, как, в частности, следует из уже процитированных выше записей Вальтера Хевеля [381]. 23 июня встречается странная запись: «Россия же по-прежнему знак вопроса». Отражаются ли в этой записи возражения отца в отношении войны с Россией, в которые Хевель в качестве представителя министра иностранных дел у Гитлера, естественно, был посвящен?