Остров фарисеев. Путь святого. (сборник) - Голсуорси Джон (читать книги онлайн бесплатно без сокращение бесплатно .txt, .fb2) 📗
Скоро три! Где же молодежь? Неужели он проспал их возвращение? Так и есть: в прихожей брошены на стул шляпа Алана и накидка Шейлы, та самая – темно-красная: он залюбовался ею, когда они уходили. Но никаких следов второй пары! Он тихонько поднялся наверх. Двери их комнат открыты. Да, эти молодые влюбленные домой не спешат… И то же болезненное чувство, первый приступ которого он испытал, когда впервые услышал от Недды про ее любовь, опять овладело им, но стало еще острее, потому что на исходе ночи жизненные силы иссякают. Он вспоминал те часы, когда она карабкалась на него или смирно сидела у него на коленях, положив голову на плечо, и слушала, как он ей читает или рассказывает сказки, то и дело поднимая на него ясные, широко открытые глаза, чтобы проверить, всерьез он говорит или шутит; своевольные и милые движения ее рук, когда они вдвоем ходили изучать жизнь птиц, пчел и цветов; вспоминал, как она повторяла: «Папочка, я тебя люблю», – и как бросалась к входным дверям, чтобы обнять его, когда он возвращался из путешествий, и как в последние годы цеплялась своим мизинцем за его мизинец, а он сидел и думал, глядя на нее исподтишка: «Это маленькое существо: у нее все впереди, – но это моя родная дочь, я должен заботиться о ней и делить с ней горе и радость». От каждой из этих мыслей у него щемило сердце, как это бывает с больными, которые слышат песни дроздов, но не могут встать с постели, чтобы выйти из дому и порадоваться весне. Лампа уже почти выгорела, луна спряталась за купу сосен, а цвет неба на северо-востоке начал меняться. Феликс открыл окно. Какой мир и покой! Холодный, лишенный запахов покой ночи, который нарушится утренним пробуждением тепла и юности… В широком окне, выходящем на север, он видел с одной стороны бледный город с еще горящими фонарями, а с другой – постепенно светлеющие темные луга. Внезапно чирикнула какая-то птица, и тут Феликс увидел запоздалую пару – она медленно шла по траве от калитки в сад. Его рука лежала у нее на плече, она обнимала его за талию. Они шли спиной к Феликсу, обогнули угол дома и направились туда, где сад шел под уклон. Они остановились над расстилающейся внизу широкой равниной – обе фигуры четко вырисовывались на фоне быстро светлеющего неба. «Наверное, дожидаются восхода солнца», – подумал Феликс. Они стояли молча, а птицы одна за другой начинали щебетать. И вдруг Феликс увидел, что юноша высоко вскинул руку над головой. Солнце! На краю серого горизонта вспыхнула красная полоска.
Глава XVIII
Когда добродетельные леди Маллоринг начинают опасаться за нравственность своих арендаторов, их опасения, как правило, предвосхищают события. В доме Трайста нравственность соблюдалась куда строже, чем соблюдали бы ее при таких же обстоятельствах в огромном большинстве особняков, принадлежащих людям богатым и знатным. Между великаном батраком и «этой женщиной» – она вернулась в дом после того, как с Трайстом случился эпилептический припадок, – не происходило ровно ничего, что следовало бы скрывать от Бидди и ее двух питомцев. Люди, которые живут жизнью природы, мало говорят о любви и не выставляют ее напоказ: страсть у них почитается глубоко неприличной, – ведь благопристойность их воспитывалась веками на отсутствии каких бы то ни было соблазнов, досуга и эстетического чувства. Поэтому Трайст и его свояченица терпеливо ждали брака, который им запретили в их приходе. Единственное, что они себе позволяли, – это сидеть и смотреть друг на друга.
В тот день, когда Феликс встречал рассвет в Хемпстеде, к Трайсту постучался управляющий сэра Джералда: ему открыла Бидди, только что прибежавшая из школы пообедать.
– Как, детка, папа дома?
– Нет, сэр, только тетя.
– Позови тетю, мне надо с ней поговорить.
Маленькая мама скрылась на узкой лестнице, и управляющий глубоко вздохнул. Это был крепкий человек в коричневом костюме и крагах, с обветренным лицом, желтыми белками и щетинистыми усиками; только сегодня утром он признался жене, что ему «очень не по душе это дело». Он стоял, дожидаясь у двери, а из кухни вышли Сюзи и Билли и уставились на него. Управляющий тоже стал рассматривать ребят, но тут за его спиной раздался женский голос:
– Да, сэр?
«Эта женщина» отнюдь не блистала красотой, но у нее было приятное свежее лицо и добрые глаза. Управляющий хмуро сказал:
– Доброе утро, мисс. Прошу простить, но мне приказано выселить вас. Наверно, Трайст думал, что мы еще погодим, но, боюсь, мне придется вынести из дому вещи. Куда вы собираетесь ехать – вот в чем вопрос.
– Я, наверно, поеду домой, а вот куда денется Трайст с детьми, мы не знаем.
Управляющий похлопывал хлыстом по крагам.
– Значит, вы этого ждали, – сказал он с облегчением. – Вот это хорошо. – И, поглядев вниз на маленькую маму, добавил: – А ты что скажешь, милочка? Вид у тебя смышленый.
– Я сбегаю к мистеру Фриленду и спрошу его, – ответила Бидди.
– Вот умница! Он уж найдет, куда вас пока пристроить. Вы как, уже пообедали?
– Нет, сэр. Обед только поспел.
– Поешьте лучше сначала. Спеха нет. Чем у вас там в кастрюле так хорошо пахнет?
– Тушеное мясо с капустой, сэр.
– Тушеное мясо с капустой! Вот оно что!
С этими словами управляющий отправился к фургону, стоявшему у обочины дороги; в нем сидели трое мужчин, сосредоточенно сосавших трубки. Но он не присоединился к ним, а отступил подальше, потому что, как он потом объяснял жене, скверное дело, прескверное – ведь каждый мог его там увидеть! Трое детей в этом доме – вот в чем загвоздка. Если б тем, из господского дома, пришлось свои грязные делишки своими руками обделывать, небось у них к этому давно бы охота пропала.
Управляющий отошел на приличное расстояние и оттуда увидел, что маленькая мама, золотоволосая, в голубом переднике, уже бежит к дому Тода. Славная девчушка, право же, славная! И хорошенькая. Жалко их, очень жалко! И он направился обратно к домику. По дороге у него явилась мысль, от которой он похолодел: а вдруг девочка приведет миссис Фриленд, ту даму, что всегда ходит в синем и без шляпы? Уф! Мистер Фриленд – другое дело. Немножко того, конечно, но безобидный, как муха. А вот его супруга… И он вошел в домик. Женщина мыла посуду: ничего, ведет себя разумно. Когда двое ребятишек отправятся в школу, тогда можно будет приступить к выселению, и поскорее с плеч долой! Чем быстрей, тем лучше, пока народ не сбежится. На таком деле только врагов наживешь. Управляющий шарил желтоватыми глазами по комнате, примеряясь к предстоящей работе. Ну и имущества же у них! То одну вещь купишь, то другую – вот и набралось. Надо в оба следить, чтобы ничего не поломали, это уж дело подсудное. И он обратился к женщине:
– Как, мисс, можно приступать?
– Запретить вам я не могу.
«Нет, – подумал он, – запретить ты мне не можешь, и очень жаль». Ей он сказал:
– Здесь у меня старый фургон. Так вещи сохраннее будут от дождя, ну и вообще. Мы погрузим их в фургон, а его загоним в пустой сарай в Мерроу и там оставим. Пусть лежат, пока Трайсту не понадобятся.
– Вы очень добры, спасибо, – ответила женщина. В голосе у нее не было иронии, и управляющий, заметив это, только крякнул и отправился звать помощников.
Как ни старайся, но даже в деревнях, где дома так разбросаны, что непонятно, есть ли тут вообще деревня, нельзя ничего сделать украдкой: домашний скарб Трайста вытаскивали из дому и складывали в фургон не больше часа, а на дороге против дома уже собралась кучка зрителей. Первым явился старый Гонт – в одиночестве, потому что Уилмет уже уехала в Лондон к мистеру Каскоту, а Том Гонт был на работе. Старик не раз видел на своем веку, как выселяют людей, и сейчас молча наблюдал за всей процедурой с чуть заметной глумливой усмешкой. Вскоре у его ног закопошились четверо детей, таких маленьких, что их еще не принимали в школу, а еще минута – прибежали матери, разыскивая свое потомство, и тут тишине наступил конец. К ним присоединились двое батраков, шедших на работу, каменотес и еще две женщины. И вот через эту толпу прошли маленькая мама и Кэрстин, торопясь к наспех опустошаемому дому. Управляющий стоял возле ветхой кровати Трайста, не скупясь на советы двум своим помощникам, которые разбирали ее на части. Он знал по опыту, что болтовня притупляет в нем всякие неприятные чувства, но сразу онемел, увидев на узкой лестнице Кэрстин. За что такая напасть? В крохотной клетушке, где он почти доставал до потолка головой, столкнуться лицом к лицу с такой женщиной? И вечером, рассказывая жене, он так и сказал: «За что такая напасть?» Он раз видел, как у дикой утки отбирали птенцов: она вертела шеей, как змея, и глаза вот такие же страшные, черные! Да когда норовистая кобыла старается тебя укусить, вид у нее и то куда добрее! «Так она там и стояла. Думаешь, она меня отругала? Ни-ни! Понимаешь, слишком она для этого воспитанная. Только все на меня смотрит, а потом говорит: «А, это вы, мистер Симмонс! Как же вы за это взялись?» А руку положила на голову девчонки. «Приказ есть приказ, сударыня!» Что еще мне было сказать? «Да, – говорит она, – приказ есть приказ, только незачем его выполнять». – «Что касается до этого, сударыня, – говорю я (понимаешь, она ведь настоящая леди, от этого никуда не уйдешь!), – я человек рабочий, такой же, как этот Трайст, и должен зарабатывать себе на хлеб». – «Надсмотрщики над рабами тоже так говорят, мистер Симмонс». – «В каждой должности, – говорю я, – есть свои темные стороны. И тут ничего не попишешь». – «Так всегда будет, – отвечает она, – пока работники будут соглашаться выполнять грязную работу за своих хозяев». – «Хотел бы знать, – говорю, – что со мной будет, если я начну привередничать. Нашему брату выбирать не приходится: что дают, то и бери». – «Ну вот, – говорит она. – Мистер Фриленд и я пока забираем Трайста вместе с детьми к себе». Сердечные они люди, много для крестьян делают, только, конечно, по-своему. И при всем при том она ведьма. А стояла там в дверях – загляденье! Порода, она всегда себя покажет, это уж как пить дать. Главное сказала – и конец, ни тебе брани, ни воркотни. И девчонку с собой увела. А я стою как оплеванный, да еще работу доделывать надо, а народ на улице все злее становится. Они, конечно, помалкивают, но ты бы видела, как смотрят!» Управляющий прервал рассказ и злобно уставился на навозную муху, которая ползла по стеклу. Вытянув указательный и большой пальцы, он схватил муху и бросил ее в очаг. «А тут еще сам Трайст явился, как раз когда я кончал. Мне его прямо жалко стало: приходит человек, а все его пожитки на улицу повытаскивали. А он-то косая сажень в плечах. «Ах ты, так тебя перетак! – говорит. – Если б я дома был, дал бы я вам тут хозяйничать!» И я уже жду, что он меня кулачищем… «Послушай, Трайст, – говорю я, – сам знаешь, я-то здесь ни при чем». – «Да, – говорит, – знаю. Они за это – так их! – поплатятся». Грубиян, да что с него и спрашивать! «Да, – говорит он, – пусть поостерегутся, я им еще отплачу!» – «Но-но! – говорю. – Сам знаешь, для кого законы писаны. А я для тебя тут стараюсь, помочь хочу, вещи в фургон ношу; все уж готово – можно ехать». А он на меня смотрит – странные у него глаза: блуждают, – нехорошие глаза, будто под хмельком человек, – и говорит: «Я тут двадцать лет жил. Тут моя жена умерла». И разом смолк, словно язык у него отнялся. Но глаз, однако, с нас не спускает, пока мы все там не кончили. Очень мне не понравилось, что он на нас так смотрит. Он что-нибудь натворит, помяни мое слово». Управляющий снова замолчал и словно застыл, а его лицо, желтое до того, что даже белки пожелтели, казалось, одеревенело.
