Первородный грех. Книга первая - Габриэль Мариус (книги без регистрации полные версии TXT) 📗
К тому же практически невозможно было достать дров – все уже давным-давно сожгли. Кое-как набрав пару охапок тоненьких веток, они сели в кружок погреться возле едва тлеющего костерка и перекурить.
И еще им стало ясно, что, кроме того, что удастся самостоятельно раздобыть, их еда будет состоять главным образом из аргентинской тушенки, да и то холодной, так как готовить пищу было и не на чем, и не в чем.
И, конечно же, насчет вшей и крыс Мануель Рибера сказал правду.
Пока они копошились в своей траншее, у них над головами беспорядочно свистели пули. Иногда одна из них ударялась о камень и, взвизгнув, рикошетом отскакивала в сторону. Хотя, когда это случалось, все непроизвольно пригибались, опасность явно была невелика.
Время от времени где-то неподалеку взрывалась мина, и было слышно, как, жужжа, проносились в рощицу шрапнельные пули. А один раз над ними в сторону Гранадоса с воем пролетел артиллерийский снаряд и гулко ухнул где-то на окраине города.
Через пару часов вернулся Мануель, чтобы проверить, как у них идут дела. В его глазах Мерседес увидела лишь откровенное презрение и поняла, что он считает их вовсе не бесстрашными героями, а бесполезной обузой. Ненужным балластом. Не сказав ни слова, он снова ушел.
До сих пор все их мысли были заняты борьбой с необустроенностью жилья, и враг казался чем-то абстрактным, не столь значащим. Однако, более или менее устроившись, несколько человек из них забрались на заградительный парапет, где ветер был особенно злым, и стали всматриваться вдаль. И увидели-таки националистов: маленькие серые фигурки беспорядочно сновали по пологим склонам низких холмов.
– Что это они делают? – спросила Мерседес. Хосе Мария поднес к глазам полевой бинокль.
– Ищут хворост, – сообщил он.
– Не такие уж они и страшные, – поделилась своим впечатлением Мерседес.
– Среди них есть солдаты Марокканской дивизии, – вмешался в разговор находившийся неподалеку ополченец. – Крутые мужики. Нам довелось столкнуться с ними прошлым летом. В плен им лучше не попадаться, тем более если ты женщина.
Марокканцы имели жуткую репутацию жестоких насильников и головорезов. Мерседес напрягла зрение, чтобы лучше рассмотреть противника, но от сильного ветра у нее заслезились глаза.
Ветер дул со стороны вражеских позиций, и можно было с уверенностью сказать, что в стане националистов вонь стояла не меньшая, чем в лагере республиканцев. И, без сомнения, у них тоже водились крысы и вши. До сознания Мерседес начала доходить вся отвратительная сущность войны.
Зловоние исходило также и от гниющей пищи и мертвых лошадей, что валялись в пересохшем русле реки. Но самым омерзительным был запах немытых человеческих тел. В полном отчаянии Мерседес поняла, что очень скоро и она сама будет вонять точно так же.
Первые недели прошли в тоске и унынии. Но постепенно они стали привыкать к своей убогой жизни. Время от времени случались перестрелки, а однажды военный самолет даже сбросил на них бомбу, но она упала далеко от их позиций и никому не причинила вреда. Если бы не эти маленькие происшествия, дни тянулись бы в сплошных дежурствах на морозе да в бесконечных поисках пищи и дров. От них, безоружных и не имеющих никакого опыта, пользы не было и быть не могло.
Событием, вызвавшим всеобщее возбуждение, было прибытие, две недели спустя, почты. Мерседес получила письмо от Кончиты, полное любви и тревоги, в котором та писала, что не находит себе места оттого, что ее дочь отправилась на фронт. Мерседес была растрогана до слез.
Голод становился невыносимым. Когда удавалось, они набирали целые корзины впавших в зимнюю спячку улиток, жарили их на листе ржавого железа и объедались. А случалось, натыкались на забытую картофельную грядку, где можно было выкопать несколько старых клубней. Но скоро вокруг уже не осталось ни улиток, ни сморщенной картошки.
Никто из ополченцев не предпринимал ни малейшей попытки сделать свои землянки хоть немного благоустроеннее или чище. Столь скотские условия жизни действовали крайне угнетающе.
Красота Мерседес притягивала к себе взоры мужчин. Нередко к ней «подкатывал» кто-либо из «стариков» и пытался завязать разговор, жадно пожирая голодными глазами округлости ее изящных грудей. Иногда они предлагали ей прогуляться в гранатовую рощу, но Мерседес научилась мастерски отвергать подобные предложения.
Хосе Мария смотрел на нее с обожанием. Как маленький Хуан Капдевила в школе, он стал ее верным оруженосцем и всегда был готов принять ее сторону, защитить или услужить ей. И, хотя Мерседес ничем не поощряла его ухаживаний, он, казалось, был счастлив уже тем, что находился около нее.
К февралю все они сильно похудели, заросли грязью и постоянно ощущали мучительный голод. И начали спрашивать себя: что они делают на этой войне?
Неожиданно для себя Мерседес открыла царящий здесь неистовый разгул беспорядочных сексуальных связей. Возвышенный, почти пуританский дух анархизма на фронте превращался в ничто, а скука и одиночество заставляли людей обращать свои мысли к представителям противоположного пола.
Некоторые из ее подруг по ополчению, как выяснилось, оказались обыкновенными проститутками. Другие, умудренные в вопросах секса женщины, без всякого стыда пропускали через себя столько мужчин, на сколько у них хватало сил.
Однажды вечером, собирая хворост, Мерседес была напугана отчаянными стонами, доносившимися из стоявшей в нескольких ярдах от нее пастушьей хижины. Решив, что там находится раненый, она бросилась к двери.
То, что представилось ее взору, было мускулистым мужским задом, стремительно поднимающимся и опускающимся между широко раскинутыми женскими ногами. Мужчину она не знала, а женщина оказалась пышногрудой хохотушкой по имени Федерика Оссорио. Ошарашенной Мерседес потребовалось некоторое время, чтобы наконец сообразить, чем они занимаются на голой земле.
Их движения были яростными, грубыми, словно они старались причинить друг другу боль, а не доставить удовольствие. Сквозь стоны Федерика подгоняла своего партнера; с каждым очередным толчком мужчины ее тяжелые груди энергично колыхались.
Мерседес повернулась и с болезненно бьющимся сердцем побрела прочь. Сцена, которую она наблюдала в пастушьей хижине, так сильно врезалась в ее память, что даже несколько дней спустя она, закрыв глаза, могла видеть ее как наяву. В течение недели Мерседес избегала встречаться с Федерикой взглядами, хотя та была одной из женщин, которые относились к ней наиболее дружелюбно.
Мерседес ужасно волновал вопрос, была ли она нормальной женщиной. Может быть, она стала лесбиянкой? Сумеет ли она полюбить мужчину?
С того самого дня, когда она праздновала свой день рождения в «Лас-Юкасе», Мерседес не переставала твердить себе, что ненавидит всех без исключения мужиков. Тот поцелуй Джерарда вызвал в ней смешанное чувство восторга и отвращения. После этого с ней что-то произошло.
Она наблюдала, как подобные Федерике женщины без разбору вступают с мужчинами в интимные отношения… и не понимала. Легче всего ей было притворяться, что она испытывает к их поведению моральное отвращение, – это служило хорошей «ширмой» ее собственной неспособности понять. Однако Мерседес беспокоило то, что она не чувствовала ни малейшего проблеска влечения к окружавшим ее мужчинам, даже к самым красивым, переспать с которыми была бы счастлива любая другая женщина.
И уж, конечно, ни с одним из них, включая Хосе Марию, ей не хотелось ложиться в постель. Несмотря на его интеллигентность и, безусловно, приятную наружность, он нисколько не возбуждал ее.
Когда Мерседес вспоминала раздвинутые ноги Федерики, то чувствовала, как у нее что-то сжимается в животе, но не знала, то ли это было отвращение, то ли возбуждение. Какая страсть заставляет людей совершать подобные акты? Она не знала.
А потом привезли винтовки.
Взволнованные новобранцы обступили Мануеля, раздававшего какие-то странные ружья с длиннющими штыками, пытаясь определить модель неизвестного им оружия.
