Железная маска (сборник) - Готье Теофиль (бесплатные книги полный формат TXT) 📗
– Я не высылал квартирьера, – ответил Малартик, – и пока еще нигде не раскинул свой шатер. Можно было бы сунуться в трактир «Улитка», но там за мной долг длиной с клинок моей шпаги. Неважное удовольствие, проснувшись утром, увидеть над собой рожу трактирщика, который потрясает пачкой счетов, словно Юпитер молниями, и отказывается налить хотя бы маленький стаканчик, пока долг не будет возвращен. Даже встреча с полицейским была бы приятнее.
– Это все нервы, – назидательно заметил Лампур. – У всякого великого мужа есть слабые места, но не стоит обращать внимание на такие мелочи. Если тебе претит тащиться в «Улитку», а в гостинице «Под открытом небом» слишком прохладно ввиду зимней поры, то по старой дружбе предлагаю тебе свое гостеприимство. В моих апартаментах полставня в качестве ложа для сна тебе гарантировано.
– Принимаю с сердечной признательностью, – ответил Малартик. – Бесконечно блажен тот смертный, который имеет свой угол, чтобы согреть озябшего друга у огня собственного очага!
Жакмен Лампур выполнил обещание, данное им себе после того, как жребий сделал выбор в пользу кабака: он был пьян в стельку. Вместе с тем никто, кроме него, не умел во хмелю так владеть собой: он управлял вином, а вино им. И все же, когда он поднялся из-за стола, ему показалось, что ноги его налились свинцом и приросли к полу. Только огромным усилием он заставил отяжелевшие конечности двигаться, после чего решительно направился к двери, держа голову высоко поднятой и ничуть не шатаясь.
Малартик последовал за ним своей обычной поступью, ибо всегда был настолько пьян, что дальше некуда. Окуните в море пропитанную водой губку, и она не вберет в себя ни капли влаги. Таков был и Малартик, с той разницей, что его пропитывала не вода, а перебродивший сок виноградной лозы.
В целом, оба приятеля отбыли без осложнений и даже умудрились, не будучи легкокрылыми ангелами, подняться по чудовищной лестнице, ведущей с улицы в мансарду Лампура.
К этому времени «Коронованная Редька» представляла собой кошмарное зрелище. Огонь в очаге едва тлел. Свечи, с которых уже никто не снимал нагар, оплыли, как наросты известняка в пещерах. Потеки свечного сала стекали с подсвечников и затвердевали в самых причудливых формах. Табачный дым и пар от дыхания множества легких, пропитанных спиртным, сгустился под потолком в густой туман, а чтобы очистить пол кабачка от грязи и объедков, пришлось бы отвести туда, как Гераклу в Авгиевы конюшни, целую реку. Столы были усеяны корками, цыплячьими остовами и костями от окороков, обглоданных до блеска, будто над ними потрудились оголодавшие псы. Остатки вина из опрокинутых кувшинов и бутылок, пострадавших в пылу кабацкой свары, стекали на столы и, собираясь в лужицы, казались кровью из отрубленных голов. Капли падали на пол, и мерные звуки их падения, словно ход часового маятника, вторили храпу спящих пропойц.
Когда часы на Новом Рынке пробили четыре, хозяин, дремавший за стойкой, опустив голову на скрещенные руки, встрепенулся, орлиным взором окинул залу и, обнаружив, что клиенты больше ничего не заказывают, громовым голосом приказал прислуге:
– Время позднее! А ну-ка выметайте этих бродяг и шлюх отсюда вместе с мусором – все равно толку от них больше никакого!
Слуги схватились за метлы, выплеснули на пол несколько ведер воды и через пять минут, не жалея пинков и подзатыльников, освободили залу, вышвырнув всех, кто в ней находился, на улицу.
Герцог де Валломбрез принадлежал к тем, кто до безумия упорен как в любви, так и в мести. И если он смертельно ненавидел баллона де Сигоньяка, то к Изабелле испытывал ту сокрушительную страсть, которая иных доводит до неистовства. Жажда невозможного у этих надменных и горделивых душ становится чем-то вроде сладострастного помешательства, мании. Герцог, привыкший ни в ком не встречать сопротивления, был ошеломлен поведением Изабеллы, и покорить ее стало для него главной целью жизни. Избалованный легкими победами, которые он одерживал над светскими дамами, Валломбрез не находил объяснений своей неудаче и часто во время бесед, верховых прогулок, в театре или в церкви, дома или при дворе внезапно погружался в глубокую задумчивость и с недоумением спрашивал себя: «Возможно ли, чтобы она меня не любила?»
И в самом деле – это нелегко было понять человеку, ни на йоту не верившему в женскую добродетель, и уж тем более в добродетель актрис. Герцогу приходило в голову, что холодность Изабеллы – всего лишь тщательно продуманная игра, цель которой – добиться от него большего, ибо ничто так не разжигает вожделение, как лицемерное целомудрие и повадки недотроги. Но пренебрежение, с которым она отвергла присланные им драгоценности, доставленные в комнату Изабеллы Леонардой, не позволяло причислить ее к тем, кто набивает себе цену. Любые другие, даже самые роскошные подношения, конечно, вызвали бы тот же результат. Если Изабелла даже не раскрыла ларец, то какой смысл посылать ей жемчуга и бриллианты, способные соблазнить королеву? Любовные послания тронули бы ее не больше, с каким бы изяществом и восторгом не живописали бы секретари герцога пламенную страсть своего господина, ведь писем от него Изабелла не распечатывала. Все было напрасно, в том числе и несколько сонетов, посвященных ее прелестям.
Впрочем, поэтические воздыхания, пригодные для робких поклонников, были не в напористом и жестком характере герцога. В один из дней он велел камердинеру привести к нему мадам Леонарду, с которой продолжал поддерживать тайную связь, полагая, что даже в неприступной крепости следует иметь шпиона. Стоит ослабеть бдительности гарнизона, как осаждающие тут же ворвутся в твердыню через услужливо открытый подземный ход.
Мадам Леонарду проводили в кабинет герцога по потайной лестнице. Там он принимал только близких друзей и преданных слуг. Этот просторный покой был обшит дубовыми панелями с резными ионическими колонками, в промежутках между которыми располагались овальные медальоны, окруженные богатой резьбой в виде замысловатых переплетений лент и бантов. В этих медальонах в обличье мифологических Флор, Венер, Диан, нимф и дриад были изображены любовницы герцога в античных одеяниях. Одна выставляла напоказ алебастровую грудь, другая – точеную ножку, третья – пышные плечи с ямочками, четвертая – иные, более потаенные прелести. Все эти записные скромницы позировали для портретов самому Симону Вуэ, знаменитейшему живописцу своего времени, воображая, что их образ для герцога останется единственным и неповторимым, и даже не подозревая о том, что вместе со многими другими составят целую галерею.
На плафоне, вогнутом в виде раковины, был изображен туалет Венеры. Пока нимфы наряжали богиню, она искоса поглядывала в зеркало, которое держал перед ней молодой человек в обличье Купидона, – художник придал ему сходство с герцогом. При этом было сразу заметно, что внимание богини привлечено юношей, а вовсе не зеркалом. Секретеры, инкрустированные флорентийской мозаикой, были битком набиты нежными посланиями, локонами всех оттенков, браслетами, кольцами и прочими залогами давно забытых увлечений. На крышке стола из черного мрамора той же мозаикой были изображены пышные букеты цветов, которые буквально осаждали бабочки с крылышками из драгоценных камней. Обстановку дополняли кресла с витыми ножками из черного дерева, обитые розовато-желтой шелковой тканью, затканной серебряными арабесками, и смирнский ковер, привезенный французским послом из Константинополя.
Такова была обстановка этого приюта, где де Валломбрез обычно проводил время, отдавая ему предпочтение перед парадными покоями.
Первым делом герцог благосклонно указал мадам Леонарде на табурет, приглашая присесть. Изжелта-бледное лицо этой женщины, сыгравшей на сцене бесчисленное множество сварливых старух-дуэний в испанских пьесах, казалось особенно безобразным среди окружающего великолепия, на котором повсюду лежал отпечаток молодости и красоты. Леонарда была в черном платье, расшитом стеклярусом, и низко надвинутом на лоб чепце. С первого взгляда ее можно было принять за особу строгих правил, если бы не двусмысленная улыбка в углах губ, над которыми топорщились жесткие черные волоски, и ханжески плотоядный взгляд окруженных морщинами глаз. Это подлое, алчное и угодливое выражение мгновенно показывало вам, что вы ошиблись и перед вами не почтенная, а весьма сомнительная особа – вроде тех, что по субботам путешествуют на шабаш верхом на помеле.
