Завоевательница - Сантьяго Эсмеральда (книги бесплатно без регистрации полные TXT) 📗
Андрес мог обольстить кого угодно, хотя в свои одиннадцать пользовался этим главным образом для того, чтобы выпросить прощение за проделки или добиться благосклонности родителей и слуг. Талант Луиса Хосе заговаривать зубы лишний раз доказывал, что он пойдет по стопам отца, чье красноречие служило мальчику примером для подражания, и станет адвокатом по гражданским делам. Мигель рос серьезным, замкнутым, утонченным и почтительным юношей. Ему нравилось красиво и со вкусом одеваться, — в конце концов, не стоит забывать, что воспитывался он в семье дона Эухенио, а испанские кавалеристы частенько славились непостижимой способностью менять наряды несколько раз на дню, даже во время сражений.
Друзья семьи Аргосо знали леденящую кровь историю братьев-близнецов, приехавших на Пуэрто-Рико в поисках богатства и нашедших здесь смерть. Соседи приходили на поминальные службы по обоим братьям, навещали и утешали Аргосо после обрушившегося на них горя и живо интересовались Мигелем.
Люди не верили, что бабушка с дедушкой и крестная увезли мальчика в столицу лишь потому, что гасиенда Лос-Хемелос находилась в глуши и он не мог получить там надлежащего образования. Пуэрто-Рико кишел безработными эмигрантами, бежавшими сюда от войн и волнений в Испании, во Франции, в Италии, Венесуэле и Соединенных Штатах. Сотни домашних учителей и гувернанток пытались устроиться на работу в богатые семьи в Сан-Хуане и его далеких окрестностях. Даже обитавшим в захолустье гасендадос не составляло труда заполучить парочку преподавателей для своих чад. После двенадцати-тринадцати лет детей можно было отправлять за границу для завершения образования. Несомненно, Аргосо чего-то недоговаривали. Всех соседей волновал один и тот же вопрос: что же это за мать, которая способна расстаться с сыном, никогда не приезжает повидать его и не приглашает к себе на время школьных каникул или на праздники?
Мигель мучился тем же вопросом. Стоило ему упомянуть гасиенду Лос-Хемелос, Элена думала, что он скучает по маме, и пыталась описать ее мальчику. «Она невысокого роста, — рассказывала она, — но очень сильная! Потрясающая наездница! Вот почему ты так хорошо держишься в седле».
Когда мальчик пересказал это объяснение деду, тот проворчал:
— Твои отец и дядя были искусными наездниками еще до встречи с Аной. Не забывай, что и я полковник кавалерии и учил их и тебя любить лошадей и ездить верхом.
Мигель скоро смекнул, что лучше не упоминать о матери или гасиенде Лос-Хемелос в присутствии стариков, особенно при бабушке, которая всякий раз опускала глаза и поджимала губы, так что они исчезали с лица.
Однако совсем забыть мать ему тоже не позволяли: в воскресные вечера Мигель обязан был писать ей письма, пока Элена сидела рядом и вязала.
— Не забудь сообщить, что у тебя самые высокие в классе оценки по рисованию, и вложи в конверт рисунок, — подсказывала Элена.
Мигель смутно помнил маму, но при одной мысли о ней его охватывала тревога.
— Почему она все время пишет, что гасиенда Лос-Хемелос — наш общий дом? — как-то не выдержал и спросил он.
Ему пришлось послушно корпеть над очередным посланием, вместо того чтобы играть с Андресом и Луисом Хосе возле ворот Сан-Хуана, где на берег высаживался испанский полк.
— Потому что мамочка очень по тебе скучает, любовь моя, — ответила Элена, — и очень тебя любит.
— Тогда почему она не приедет навестить меня?
— Уверена, она хочет. Конечно. Но у мамочки на гасиенде так много хлопот, что надолго уехать не получается. Может быть, тебе самому поехать к ней в гости?
— Может быть. — Не то чтобы это предложение привело его в восторг.
Небесно-голубые глаза Элены, напротив, заблестели в предчувствии скорой встречи.
— Я поеду с тобой. Мы поплывем на корабле. Почему бы тебе не попросить разрешения у бабушки и дедушки, дорогой?
Видно было, что Элену захватила идея отправиться на гасиенду Лос-Хемелос, а Мигель был не прочь доставить ей удовольствие. Но спрашивать разрешения у дедушки с бабушкой он боялся: вдруг они решат, будто ему надоело жить с ними? Он совершенно небезосновательно полагал, что ни дедушка, ни бабушка маму не любили и, узнай они, как по ней скучает Мигель, не ровен час, разочаруются в нем и не захотят больше жить вместе с ним в прекрасном огромном доме на Калле Палома, находившемся в двух шагах от лучших на белом свете друзей.
Через несколько дней Мигель собирался показать Элене свою работу о путешествии на Пуэрто-Рико в 1765 году фельдмаршала Алехандро О’Рейли, которую задал дон Симон. Он трудился над ней три дня и особенно гордился рисунками к сочинению. Обычно мальчика не интересовали разговоры взрослых, но, подходя к гостиной, он услышал свое имя и притаился за полуоткрытой дверью.
— Неудивительно, что Мигелю хочется повидаться с матерью, — говорила Элена.
— Ана ни разу не попыталась навестить его.
— Вы же знаете, тетушка Леонора, она не уедет с гасиенды.
— Она сама так решила, не так ли?
— Я тоже раньше так думала. Не сомневаюсь, у нее — есть на то веские причины. Вряд ли Ана сама до конца осознает их.
— Все потому, что она ненормальная. Вот пусть и сидит там с этим… этим человеком, за которого она вышла замуж. Он тот еще…
— Тетушка, простите, если я резка и непочтительна! Я уважаю и люблю вас всей душой, но разлучать Мигеля с матерью, когда он хочет видеть ее, жестоко.
Повисла пауза, и Мигель уже собрался было пробраться на цыпочках в свою комнату, но застыл на месте, услышав разорвавшие тишину слова бабушки:
— Ты ею восхищаешься, но совсем ее не знаешь. Ей плевать на Мигеля. Она выменяла его на гасиенду Лос-Хемелос, заключила сделку — все равно что рабов купила. Вот почему она там, а Мигель здесь. Я никогда не позволю ему туда поехать. Никогда!
— Пожалуйста, не говорите так, тетушка Леонора!
— Гасиенда проклята, а эта женщина — ведьма! Оба моих сына погибли по ее вине, и если Мигель попадет туда, то и он не вернется живым.
— Умоляю вас, тетушка!
Остального Мигель не слышал. Он бросился в свою комнату и накрыл голову подушкой, словно хотел заглушить звеневшие в ушах жестокие слова.
Холера не пощадила и Сан-Хуан. Гражданскому населению приказали оставаться дома, закрыть ставни и избегать контактов с другими людьми. Практически все связи с внешним миром прервались. Черная полоса по краю конверта тех немногих писем, которым удавалось проникнуть в город, означала лишь одно: адресат умер. Сидя взаперти, в четырех стенах, Леонора часами играла на арфе. Заслышав долетавшие из дома звуки, немногочисленные прохожие останавливались, гадая: уж не ангелов ли прячут за резными дверьми?
Острее всего происходящие в городе перемены отзывались в сердце Элены по ночам, когда она выходила на крышу помолиться. Улицы наполнялись вечерним шелестом разговоров и новей, приглушенным закрытыми окнами и дверьми. Даже церковные колокола, отбивавшие время, и те примолкли. С наступлением сумерек число патрульных отрядов увеличивалось. Ночной сторож, назначенный восемнадцать лет назад во время бунтов среди рабов, продолжал свой обход: «Все спокойно, слава Господу, храни королеву». Его скорбный голос эхом разносился по вымощенным булыжником улицам. К крикам сторожа примешивался лязг солдатских шпор — военные шагали вверх-вниз по улицам, проверяя, соблюдается ли комендантский час. Элена не замечала, как дон Симон приходил на Калле Палома и часами смотрел на ее окно, пока она не задувала свечу.
От рыданий, доносившихся в конце июля из дома Кастаньеды Урбины на противоположной стороне улицы, просто разрывалось сердце. Леонора и Элена постоянно молились, а на четвертый день они услышали, как ко входу подъехала повозка, и сквозь щели в ставнях увидели, что в дом вошел священник и снова появился на улице, читая молитвы и благословляя донью Патрисию, выносившую тело младшей дочери Эдниты.
— Благослови вас Бог, — в унисон произнесли Леонора и Элена, перекрестившись, но донья Патрисия ничего не сказала в ответ.
