Покорители студеных морей. Ключи от заколдованного замка - Бадигин Константин Сергеевич (книги онлайн .txt) 📗
14 апреля вождь Скаутлельт был крещен в православную веру и наречен Михаилом. 15 апреля колоши уехали домой на своей вместительной лодке, увозя богатые подарки своим женам.
Но Баранову не удалось пробыть еще месяц в Архангельской крепости. Его тревожили дела на Кадьяке. 20 апреля галера «Ольга» была готова к длительному плаванию.
Накануне у Баранова и Медведникова состоялась важная беседа. Правитель усердно наставлял нового начальника крепости, как держать себя с индейцами.
— Обходись, Василий, без крику и грубости и, сколь можно, человеколюбивее, вежливее и благосклоннее… И не только ты, но и всем промышленным прикажи так поступать. Ничего не бери у колошей даром. Щедро награждай вождей, если они заслужили. Они наши соседи и новые русские подданныеnote 1[75].
— Как можно, Александр Андреевич, людей забижать…
— Ладно, знаю тебя… И кадьякцев содержи благопристойно и в случаях нужных помогай кормами, когда погоды самим упромыслить не позволят. Имей обо всех человеколюбивое сострадание и присмотр. Никому не давай обижать и обременять без нужды трудами. Понял меня, Василий?
— Как не понять? Понял. Ты, как отец Иоасаф, проповедуешь.
— И крепость береги, — не обратив внимания на замечание приказчика, продолжал Баранов, — не дай бог, ежели что с крепостью случится. Не удержаться нам тогда на Ситке.
Баранов был очень настойчив и долго внушал Василию Григорьевичу, что надо сделать в крепости.
— Пушки большие и будошные к действию утверди накрепко клиньями, — говорил Баранов. — Заколоти клинья молотком и веревкой еще перевяжи. А лафеты, чтоб не могли далеко кататься, укрепи в противоположной стене упорным станком, в какой бы лафет уперся при выстреле. Да смотри, чтобы тот станок не у самого лежал лафета, а вершков на шесть подалее. Пороху клади в пушку третью часть против веса ядра… Промышленных обучи огневому делу… Спрашивай строго.
В конце концов Александр Андреевич замучился сам и замучил Медведникова.
— Иди спать, наставление завтра получишь письменно, велел Нахвостову перебелить, — сказал на прощание правитель и, погасив свечу, завалился спать.
В полдень галера отошла от берега, а через четверть часа ее единственный парус скрылся за одним из многочисленных ближних островов.
Ночью шел проливной дождь и стало по–осеннему холодно. Новоселы затопили печи. Утром тучи разошлись, показалось солнце. Только вершина горы Эджкомб все еще была покрыта облаками.
От дремучего ситкинского леса по–прежнему несло холодом, сыростью и тлением. Начальник нового поселения приказчик Василий Медведников не давал никому сидеть сложа руки. Больше сотни кадьякцев отправились в проливы за морским бобром. С ними пошли четверо русских. Промысел оказался удачным.
Сольвычегодец Семен Шишкин привез живого бобра. Разнежившийся на берегу зверь сам дался в руки.
Зверь добродушно смотрел на собравшихся ребятишек небольшими подслеповатыми глазами, шевелил жесткими белыми усами, свисавшими с верхней губы.
Это был знаменитый морской бобер, за которым русские промышленные люди, преодолевая жестокие лишения на суше и на море, шли до самой Аляски.
Зверь был главной приманкой Российско–Американской компании. Русские, обогнув берега Аляскинского залива, устремлялись на юг в поисках новых обиталищ бобра. Шкура его ценилась дорого и могла обогатить удачливого человека. Ничего общего с речным бобром у него не было. Это был хищник, связавший свою жизнь с морем, и правильнее его называть каланом. Но у русских промышленных он был известен как морской бобер. Интересно, что подкожного жира, как у других морских млекопитающих, у калана нет. И от холода его защищает прекрасный густой мех. Хвост у него мохнатый, а не гладкий, как у речного бобра.
В крепости жизнь шла своим чередом. Четыре старовояжных перебирали боевые припасы, укладывали их в нижнее отделение под башнями. Несколько человек возились с огородами. Они вскопали десять грядок и посеяли морковь, репу, лук, посадили капусту и картофель. Здесь хозяйничал старовояжный Абросим Плотников, московский крестьянин, любивший ковыряться в земле. Кроме огорода, Медведников поручил ему ухаживать за скотом.
У ворот крепости два меднолицых индейца, в парках, одетых на голое тело, и босые, продавали мясо дикого барана ямана. Яманину быстро раскупили, уплачивая индейцам нитками нанизного бисера.
Еще двое мужиков готовили кору ситкинского кипариса для крыши кузницы, все еще не законченной. Кора прекрасно предохраняла дома от дождей. Остальные работали на крепостных помостах, устанавливая против амбразур двадцатифунтовые пушки.
Женщины устраивались в кажимеnote 1[76]. Возле них возились ребятишки, их веселые голоса отзывались радостью в сердцах промышленных.
Глава девятая. ЭПОХА ВОЗРОЖДЕНИЯ, ИЛИ ЦАРСТВО ВЛАСТИ, СИЛЫ И СТРАХА
Первого февраля 1800 года император Павел встал раньше обычного. В пять часов утра он в мундире и ботфортах сидел за письменным столом. Император всю ночь не спал. Вчера ему стало известно о дерзких словах английского посла Чарльза Витворта по поводу острова Мальты. На вечере у госпожи Жеребцовой посол сказал, что если англичане возьмут в свои руки орденскую крепость, то императору Павлу не видать Мальты, как своих ушей. Он удивился, зачем России нужен этот остров в далеком Средиземном море, и говорил, что император разыгрывает дурацкую комедию с Мальтийским орденом. Император считает себя главой православной церкви, он отец многочисленного семейства, тогда как основа ордена безбрачие и латинство.
Этого Павел Петрович простить не мог. После того как он с большой поспешностью провозгласил себя гроссмейстером Мальтийского ордена, всякая держава, которая осмелилась бы присвоить себе орденское достояние в ущерб прав нового великого магистра, могла рассчитывать только на непримиримую вражду со стороны императора Павла.
Злополучный остров Мальта вопреки здравому смыслу приобрел для России зловещее значение.
— Я вам покажу Мальту, господа агличане! — не сдержавшись, крикнул император. Вскочив с кресла, он выхватил шпагу и воинственным выпадом разорвал занавески на окне. — Посмотрим, как вы посмеете не отдать мою Мальту!
За окнами дворца темнота. Арестанты при свете факелов расчищали от снега Дворцовую площадь. Всю ночь над городом гуляла пурга, и всюду были глубокие сугробы.
Император вложил шпагу в ножны. Он хотел погреть озябшие руки у камина, но подумал, что солдат должен быть выносливым и терпеливым, и не стал этого делать.
Усевшись снова в кресло и пододвинув к себе подсвечник, Павел Петрович стал писать.
«Генералу от инфантерии графу Воронцовуnote 1[77].
Имея давно уже причину быть недовольным поведением кавалера Витворта, в теперешних обстоятельствах, когда нужны между государствами мир и согласие, дабы избегнуть от неприятных следствий, какие могут произойти от пребывания при моем дворе лживых министров, желаю, дабы кавалер Витворт был отдален… — Император, обратив взор на портрет Георга Третьего, короля Великобритании, висевший над камином, прикусил верхушку белого гусиного пера. — …отдален, о чем вы, сообща аглийскому министерству, требуйте назначения другого министра, и коль скоро выбор воспоследствует, то мне о сем дайте знать».
Как всегда, ровно в шесть в кабинет вошел петербургский военный губернатор граф Пален, потом генерал Ростопчин. Закончив дела, император ездил верхом на прогулку с графом Иваном Кутайсовым, а в одиннадцать часов его величество изволили выйти к разводу на Дворцовой площади, при котором присутствовали и государи великие князья.
После развода был молебен в дворцовой церкви. Во время литургии, при пении каноника, его императорское величество сошел со своего места, соизволил прикладываться ко святым иконам спасителя и богоматери, у которых лампады отводили обер–камергер Строганов и камергер граф Салтыков.
Восьмого февраля 1800 года был уволен от занимаемой должности и вовсе от службы генерал–прокурор Сената Беклешев. Он мало уважал требования угодных Павлу людей и часто бывал с ними в размолвке.
